Александр Карлович был этническим немцем, и сам не знал, как относиться к этому обстоятельству: гордиться ли им, или печалиться. Каждый год он собирался в Германию на постоянное место жительства, куда много лет назад при первой же возможности уже перебралась его сестра Эльза, но каждый год в последний момент откладывал это решение, и снова водворялся в своих гаражах.
* * *
В отцовской квартире имелась неплохая библиотека, и в конце концов безделье подтолкнуло к ней и Вячеслава. Отец, как всякий физик, особенное внимание уделял гуманитарным наукам; книг было не так уж и много, но подобраны они были со знанием дела. Были среди них и подаренные когда-то Владленом.
С Владленом Вячеслав виделся нечасто, но часто возвращался мыслями к тому разговору, который состоялся между ним в ресторане «Дантес». Как и Владлен, Вячеслав тоже не хотел ни миллиона, ни в турпоход, ни на Луну, правда, возможно, несколько по иным причинам. Впрочем, второе и третье ему исправно заменяли книги. Той осенью, лёжа на старом диване под винтажным бра, Вячеслав перечитал много всякой всячины. Перед его мысленным взором прошли века и вереницы нанизанных на них судеб.
Одно место из «Французской революции» Карлейля показалось ему до того знакомым и близким, что он то и дело к нему возвращался, обдумывая настоящее.
«Когда век чудес уже померк в дали времён, как недостойное веры предание, – писал Карлейль, – и даже век условностей уже состарился, когда существование человека основывается на пустых формах, которых время лишило содержания, когда начинает казаться, что уже нет более никаких реальностей, а есть только их призраки, что весь Божий мир – это дело одних портных и обойщиков, а люди – это кривляющиеся и гримасничающие маски, – в этот самый момент земля внезапно разверзается…»
Эти слова как нельзя лучше выражали всё то, что многие люди с нарастающей тоской ощущали в последнее десятилетие. Вячеславу казалось, что кто-то грубо и криво ржавыми тупыми ножницами обрезал горизонт.
Свадебная шоколадка – барельефы жениха и невесты – долгое время лежала на кухонном подоконнике. Как-то Вячеслав набрался духу, развернул обёртку и откусил полневесты. Шоколад оказался горьким. Он доел невесту, потом съел и жениха.
* * *
Михаил задержался в деревне всего на два дня. Болезнь архивариуса спутала все его планы, и ждать его выздоровления Михаил не захотел. В кадастровом отделе ему сказали, что оформление документов на землю продлено до пятнадцатого года, и это сообщение расхолодило его. Спустя неделю легкокрылый бразильский "Эмбрайер" авиакомпании "Монтенегро" доставил его в аэропорт города Тивата, где его встречала сестра Таня на маленьком юрком зелёном "Хёндае", на котором когда-то они с мужем добрались сюда через Украину, Румынию и Сербию и оставили для местных нужд.
Вдоволь насладившись морем, до которого было буквально пятьдесят метров, Михаил отправился наконец осматривать окрестности. Всё было ново и интересно ему на этой новой для него земле.
Курортная Черногория делится на две части: открытое побережье, обращённое к Италии, с городами Будва, Бар, Улцинь, и Которский залив, над которым снежным колпаком нависает знаменитая в Черногорской истории гора Ловчен. Все пятьдесят километров залива Бока Которская опоясаны автомобильной дорогой. С севера она сближается с ним у Тивата и снова выходит к открытому морю у самого Герцог-Нови, а дальше ведёт уже в Хорватию. Большей частью полотно её жмётся к самой воде, в иных местах как бы даже черпая её, и вода до того прозрачна, что из машины легко можно видеть подводных обитателей; вообще же путь этот столь узок, что только привычка и мастерство местных водителей позволяют им благополучно разъезжаться при неожиданной встрече. После паромной переправы со стороны Тивата вдоль дороги практически без разрывов до самого Котора тянутся заборы и дома, и понять, что закончился один поселок и начался другой, возможно только по указателям.
Хотя сложно окончательно решить, какая из этих двух частей имела больше прелести для туристов, всё же старинный город Котор – то ли младший брат Дубровника, то ли незаконнорождённый сын Венеции, – и его окрестности, больше притягивали людей с изящным вкусом, а Иван Болотников, Танин муж, несомненно, к ним принадлежал. Было очевидно, что такое соседство неизменно поддержит в нём творческое вдохновение, а, может быть, приведёт к озарениям. С другой стороны, недвижимость в Боке Которской только росла в цене, Юнеско взяло залив со всем содержимым под свою охрану, и особенно переживать Ване и Тане было не о чем.
Соседом Вани и Тани оказался Бранко – пожилой белградец-пенсионер, много лет работавший в Одессе, а потому вполне сносно говорящий по-русски. Бранко покорял своим дружелюбием, и любил поболтать, и они терпеливо слушали были и небыли то Одессы, то Боки, истории о том, как местный богатырь Радовой тешился тем, что холодной зимой, когда залив покрывался льдом, катал по нему апельсины, и они, точно хоккейные шайбы, пущенные могучей рукой, скользили с одного берега на другой, где жила его невеста.
Бранко угощал собственными плодами киви и катал по заливу на своей моторной лодке. Он был бескорыстен, как почти все пожилые одинокие люди, и непринуждённое общение считал достаточной платой за расточаемые щедроты.
* * *
14-го числа проведать семью прилетел на несколько дней Ваня. Как хозяин, старожил и специалист в области архитектуры, он тотчас взял Михаила под своё интеллектуальное покровительство. Они сидели на балконе, над ним был натянут белый солнцезащитный тент, и тени пальмовых листьев рассыпались по нему острой бахромой. Двор утопал в цветущих гортензиях. Ваня пригубил "Вранца" и принялся рассказывать про Котор, про Столив, про Прчань и Муо, и рассказывал действительно интересно. Потом перешёл на Италию и упомянул номерные кирпичи, которые итальянские реставраторы изготавливают специально для своих нужд по аутентичным технологиям. И выходило по Ваниным словам, что в Италии, да и здесь, в крохотной Черногории, любят свою старину и умеют поддержать её, а в России не ценят ни курятника, ни дворца.
Михаил, наконец, не выдержал.
– Кирпичами восхищаешься – это хорошо. А Приваловские доходные дома не ваша ли контора сносила?
– Мы лично ничего не сносили.
– Ну да, лично вы не сносили, – согласился Михаил, – просто согласились с этим и стали спокойно строить.
– Я таких решений не принимаю, – недовольно буркнул Ваня. – И почему спокойно?
– Ну и хорошо, – согласился Михаил. – А ты бы уволился. В знак протеста.
При этих словах Ирина Александровна посмотрела на сына едва ли не с ненавистью.
– А дом Быкова у вас под носом на Брестской стоит, развалился уже почти, – не унимался Михаил.
Ваня обладал лёгким, покладистым характером. Он не стал защищать своё начальство, но и от предложения Михаила отказался.
– Кто ж этих-то кормить будет, – притянул он к себе маленького Мишу, – если все уволятся?
– Так вот мне кажется, – подхватил Михаил, – когда все уволятся, тогда мерзкие дела будет творить гораздо труднее. Тем, кто их творит.
– Ну, ладно, Бог с ними, с этими доходными домами, не Растрелли, в конце-то концов, строил. Пойми ты, что не может город совсем не развиваться. Надо же и расти, развиваться как-то. Поедем-ка завтра в Котор, я тебе там такое покажу! И в Венецию ехать не надо.
Но и Михаил уже сожалел о своём выпаде.
– Ты мне лучше скажи, что это за церковь в Прчани Антония Падуанского, – миролюбиво попросил он. – Указатель вижу, а найти не могу. На горе она, что ли?
Ваня глянул на него снисходительно.
– Да здесь эти церкви на каждом шагу, – сказала Таня. Она не слишком увлекалась стариной, предпочитая ей фрукты, море и солнце и, в общем, согласна была с мужем в том, что за старое цепляться нечего.
– Да она прямо у дороги стоит, – пояснил Ваня. – Крохотная совсем, вот ты, наверное, и принимаешь её за сарай.
– А у нас за домом тоже церковь есть, – вмешался в разговор маленький Миша. – Хочешь, покажу?
– Покажи, мой хороший, – проворковала Ирина Александровна и погладила внука по русой головке, а на сына опять бросила неодобрительный взгляд и сокрушённо покачала головой.
В эту минуту из соседнего дома, стоявшего почти вплотную, выпорхнула девушка.
– Чао, bella! – развязно приветствовал её Ваня на местный манер.
Девушка, не останавливаясь, повернула голову, улыбнулась, приветственно взмахнула рукой и скрылась за углом ограды.
– Кто это? – спросил Михаил, немного поражённый этим летучим видением.
– Да это Жанка, – проводил её Ваня, как заметил Михаил, несколько тоскливым взглядом. – Подруга наших соседей.
– А соседи где? – продолжал свой наивный допрос Михаил.
– Соседи будут не скоро, – многозначительно сказал Ваня и, сосредоточив взгляд на розовом следе от бокала на белом пластиковом столе, о чём-то задумался.
* * *
Ближе к вечеру, наговорившись вдоволь с Ваней, Михаил вышел пройтись, чтобы, так сказать, новыми глазами, промытыми Ваниной просвещённостью, взглянуть на южную часть залива. Справа на самой воде красовалось жилище каких-то итальянцев, затем англичан, чей красный автомобиль с проколотой передней шиной так и стоял здесь, словно симулянт, отказывающийся возвращаться на родину, потом шла полоса пустынного обрывистого берега, выходы к которому заграждала стена вечнозеленых кустарников, а потом снова вырастали дома, стопки апартаментов.
Он не спеша шагал по узкой дороге, беззаботно доверяя себя всем её поворотам, разглядывал каменные гербы на прочных домах, сложенных из искусно обтёсанного камня, и думал, что именно в таком месте могла бы жить гриновская Ассоль.
Так незаметно для себя дошёл он до самого Котора – маленького славного городка, где в каждом камне проглядывала венецианская рука. Весь этот городок со столь богатой историей можно было обойти за пятнадцать минут в пределах оборонительных стен. На одном из зданий, именовавшимся палатой Ломбарди, висела памятная доска, сообщавшая туристам, что с 1804 по 1806 год тут располагалось русское консульство.
В базарный день с рынка у главных ворот тянуло рыбой, сыром и копчёным пршутом, у причала легонько покачивались разновеликие яхты, узенькие улочки и крохотные площади были выложены булыжником, и ступив на его натёртые до блеска выпуклости Михаил с почтительностью измерил глубину древности. Улочки были столь узки, что потоки разноплемённых туристов с трудом пробирались по ним навстречу друг другу. Повсюду слышалась русская речь. Каждый свободный уголок этого городка-шкатулки занимало кафе, а каждое окно нижних этажей служило магазинной витриной. Из одной такой двери и вынырнула Жанна – прямо навстречу Михаилу.
– Как видно, – улыбнулся он, – сегодня все пути ведут в Котор.
– А из Котора – ни один, – ответила Жанна ему в тон бодрым, упругим голосом, звуки которого, словно тугой мячик, отскакивали от крепких серых стен средневековой улочки.
Этот немного туманный ответ можно было истолковать в том смысле, что ночевать им сегодня придётся здесь, в одной из маленьких уютных гостиниц, устроенных в древних палатах мореходов, а можно было глубже, сложнее, но Михаил был настроен на первое.
– Делали покупки? – поинтересовался он, указав глазами на пакет, который был у неё в руках.
– Делала, – весело сказала Жанна, – и сделала. – Она покачала пакетом, держа его ручку на двух пальцах. – Здесь отличный сербский трикотаж.
Михаил понимающе кивнул, хотя, конечно, подлинный смысл сказанного по понятным причинам был ему недоступен.
Через несколько минут они сидели в кафе на центральной площади под старинными часами, пили кофе и болтали, будто старые знакомые. С Жанной было легко, и всё-таки до конца оставалось загадкой, курортная ли то лёгкость, или же эта черта присуща ей перманентно. Мимо, задирая головы и крутя ими по сторонам, брели увешанные фотоаппаратами туристы и время от времени пускали их в дело. Иные сидели за столиками в кафе, поглядывая на древние стены, шумные компании поочередно разражались хохотом, сновали официанты, и вся эта приподнятая сутолока сливалась в разноязыкий гул.
Выяснилось, что Жанна бывает в Черногории по нескольку раз в год и продолжается это уже довольно давно – с тех самых пор, когда русские распробовали этот чудесный уголок Адриатики. Жанна знала местные легенды не хуже Вани, и рассказала Михаилу, что означает название селения Столив, где находился Ванин дом. Оказалось, что в старые времена молодому человеку, чтобы жениться, нужно было посадить сто маслиновых деревьев – это считалось своеобразным выкупом за невесту и достаточной основой благосостояния будущей семьи.
– В наши дни всё гораздо проще, – улыбнулся Михаил.
– Да нет, – ответила Жанна не столько Михаилу, сколько своему внутреннему собеседнику, – тоже бывают, как бы это сказать… сложности.
– Выходит, что мы соседи? – сказал он совсем уже другим тоном.
Жанна пожала плечами, выражая повиновение неисповедимым путям провидения, взяла пузатый бокал с вином и принялась вращать его, и Михаил, следя за тем, как разгоняется жидкость, невольно вспомнил разъездные цирки, которые во времена его детства кочевали по провинциальным городам Советского Союза и по дощатым стенкам которых к почтительному восторгу публики горизонтально катались бесстрашные мотоциклисты, забираясь под самый купол.
– Слушайте, а что это вы делаете? – спросил он.
– Не знаю, с какими целями вращают бокалы другие, но у меня это дурная профессиональная привычка.
– Вы бармен или винодел, – предположил Михаил.
– Да нет же, – рассмеялась Жанна. – Всего лишь винный критик.
– А есть и такие? – изумился Михаил, и тут же поспешил себя поправить: – Как я груб! Кто-то же должен, в самом деле, направлять наши вкусы.
Выяснилось, что Жанна работала винным критиком в журнале "Формат", – том самом, главный редактор которого отбывал срок в Кировской области и в доме которого она гостила.
– А какие у вас вкусы? – несколько двусмысленно спросила Жанна, но Михаил не принял этот удар. Немного помолчав, он сказал вполне серьезно:
– Я фотограф. И моя цель такова: когда я, например, снимаю камень, я хочу добиться того, чтобы он выглядел как камень, но одновременно как что-то большее.
– Всё ясно, – засмеялась Жанна. – Значит, вы не моя целевая аудитория.
– Жанна, не ставьте на мне крест, – взмолился Михаил, сообразив, что сейчас не время взлетать к небесам.
Жанна пригубила вина и взглянула на него милостиво.
– И вот что, – предложил Михаил. – Может, будем на «ты»?
Жанна ещё немного покрутила бокал, но то было уже не профессиональное раздумье.
– Хорошо, – постановила Жанна, – будем на «ты»… Миша. – Она произнесла его имя, усмехнувшись, будто насмешливо взвесила. – Кстати, красные вина здесь настолько тёмные и крепкие, что если добавить такое же количество воды, они становятся такими же густыми по цвету и такими же спиртуозными, как обычные вина Бордо.
– Буду знать, – сказал Михаил. – Ещё бы узнать про консульство.
– Далось оно тебе, – усмехнулась Жанна и посмотрела на него с новым интересом, как будто открыла в нём деталь, которая сама по себе ей неприятна, но пока терпима и даже мила.
* * *
Над Котором распустилась звёздная ночь, поток туристов иссяк, и городок замер у подножья величественных скал. Огни, украшающие крепостные верки, зацепившиеся за скалу, легли на воду оранжевым отражением, образовав фигуру, похожую на сердце. Михаил с Жанной неправильными кругами бродили по узким улочкам, скользя по стертым до блеска булыжникам мостовой, натыкаясь на бары, где шумно веселилась местная молодёжь.
С колокольни собора святого Трифона ударило полночь. Такси пробиралось по узкой извилистой дороге вдоль залива, выхватывая из темноты светом фар силуэты старинных домов и очертания деревьев. Справа мерцали и никак не хотели кончаться разноцветные огни Доброты, чёрный хребет над ними неровно обрезал тёмно-синее небо, на котором горели золотистые звёзды; тёплый воздух, напитанный морем, смешивался с цветущими кустами немыслимых цветов и оттенков, и на мгновенье Михаила коснулась та легкая беспечность, когда мир кажется простым, благожелательным, созданным специально для тебя, а сам человек представляется себе добрым исполином, для которого нет ничего невозможного. Они разместились на заднем сиденье, и их тела с некоторым запозданием повторяли движения автомобиля. Михаил не строил никаких планов – просто присутствие рядом симпатичной женщины было приятным дополнением к расслабленной атмосфере курорта.