— Но мы ведь с тобой знаем, что это не совсем так, правда?
Арман сжал зубы, а Гаарс лишь прохрипел:
— Ты бредишь, маг.
— Может и брежу… а может и нет. Не забудь, Арман. Когда найдешь целителя судеб, ты меня позовешь.
И показалось Арману или нет, что пленник вздрогнул. А потом вдруг побледнел, подобно выбеленному на солнце полотну. И Арман почувствовал, как в душе Гаарса шевельнулся липкий страх… хотелось бы узнать, что его так взволновало, но в случае с наемником даже магия не поможет. Слишком хорошо у него поставлены щиты — ударишь не там и сломаешь… и смерть поймает Гаарса раньше, чем Арману это было нужно. Просить же Виреса допросить пленника было опасно. Повелитель и его телохранители играют по своим правилам, и никто не сказал, что эти правила Арману понравятся.
А после казни, когда все закончится, Арман отхлещет ту проклятую гадалку из дома веселья так, чтобы у нее больше никогда не возникало желания играть на слабостях арханов.
Уже скоро срок истечет…
И Арман сможет наконец полностью задушить поднявшую голову надежду. Опасную надежду. С которой даже он не мог справиться.
Вот теперь и Вирес.
— Эрр мертв. И ничто этого не может изменить.
— Миранис ждет, — прошептал ему на ухо Нар. — Но сначала ты должен уладить пару дел в городе, ты же помнишь?
И Арман, приказав харибу сторожить пленника, вышел.
А Вирес улыбнулся показавшемуся из тени Кадму:
— Арман не заметил нашего контроля. И не дал затянуть себя в ловушку... Однако в следующий раз разыграй это иначе: осторожно и незаметно вести кого-то слишком уж утомляет.
— С меня должок, Вирес.
— Уж не сомневайся.
— И еще, — тихо сказал Вирес. — Контроль дался мне легко, потому что Армана уже предупредили. Кто-то, осознанно или нет, уже пробудил в нем тревожность, воздействовал на него своей силой. Кто-то, кому Арман безмерно доверяет, настолько, что даже не заметил сильного влияния. Вопрос только кто это и зачем?
И ушел, оставив Кадма в задумчивости.
***
В покосившемся домишке смердело старостью и тлением. Единственная комната, давно остывшая печь, рваные занавески на окна, едва стоявший стол и пол в разводах рвоты. Бывшая хозяйка его умерла в глухом одиночестве, вот тут, на той же старой кровати, на которой лежал теперь Алкадий, и перед смертью болезнь ее несщадно получила. Алкадий это чувствовал. Впитывал ее мучения, кормил ими тлеющую внутри ненависть. И не спешил вставать с ветхого ложа… куда и зачем ему спешить? Время работает на него… и силы текут к нему сами… еще немного и то, что не удавалось уже несколько лун, свершится само... Миранис, наследный принц Кассии, сдохнет. А его великая магия и, чудо какое, магия поддерживающих его телохранителей повелителя, будет принадлежать Алкадию.
И убьет его, как ни странно, тот же, кто недавно спас.
Целитель судеб… как же его зовут-то?
Рэми… мальчишка, который сам того не зная, отдал себя в руки Алкадия.
Алкадий встал с ложа, подошел к окну и посмотрел на усыпанный снегом, давно запущенный сад. А за садом, не так и далеко — покосившийся забор, сквозь дырки в котором была видна пустынная улица.
В этом квартале живет нищета и воры. Даже в этот домишко пытались пару раз пробраться, но уходили ни с чем, инстинктивно, как животные, испугавшись поставленного Алкадием щита.
Эти рожане-кассийцы, лишенные магии. Слепые и глухие. Тупые людишки, недостойные жить… и когда Кассия будет его… наконец, Алкадий сможет отомстить…
Но сначала, когда Миранис угаснет, он покормит лозу целителем судеб. Рэми один раз убежал… второй раз ему не уйти.
— Кто ты и зачем пришел? — спросил Алкадий, медленно поворачивая голову.
Посетитель, оказавшийся гибким юношей, несомненно, был магом: прошел через поставленный Алкадием щит спокойно, будто и не было его, а теперь стоял посреди комнаты и оглядывался, а в выразительных, больших глазах его читалась… легкая брезгливость.
Медленно поднявшись с кровати, Алкадий на миг глазам не поверил. Ему вдруг показалось, что в проникающих через оконце лучах он видит другого мальчишку, из далекого прошлого. С таким же чистым взглядом, с таким же огнем магии внутри, такого же спокойного и уверенного в своей силе… виссавийца.
Но наваждение пришло и отплыло, оставив за собой мягкость горечи. Всего лишь кассиец… несомненно, кассиец, рожанин… вон же, золото татуировок на запястьях, которое Алкадий чувствовал даже через толстые рукава куртки. Такому и магом-то по кассийским законам быть нельзя… здесь маги исключительно высокорожденные, арханы, а рожанам с даром дороги две — либо в жрецы, либо в объятия смерти.
Да и прошлого не вернуть. И ту боль внутри, увы, никогда не унять… слишком поздно.
Проклятая, погрязшая в своей гордыне Виссавия!
— Мне казалось, я почувствовал здесь магию, — оглянулся вдруг на Алкадия юноша. — Но, вижу, что ошибся. Ни один маг не станет жить… в таком месте.
Образованный мальчик. Почти чудом доживший до этих лет избалованный и образованный маг-рожанин. Редкий камушек в руках Алкадия.
— Место не столь важно, юноша. Важен человек. Чего ты хочешь?
— От тебя — ничего. Я надеялся найти учителя, которому неважно, ни то, что я рожанин, ни то, что я — беглец. Но какой из тебя учитель, старик?
Вот она дерзость и уверенность юности! Во вздернутом подбородке, в сверкающем гордостью взгляде. Скормить бы щенка лозе, но… Учитель… никто и никогда не хотел, чтобы Алкадий был его учителем… Дар… чистый, мягкий… струившийся через кожу щенка, дар, равный которому редко появлялся даже в Виссавии… и такой знакомый… будто запах детства, прорвавшийся через пелену памяти.
Может, попробовать?
Может, и попробовать. Но что щенок отсюда больше не уйдет, Алкадий знал точно.
Он медленно поднялся с кровати, улыбнулся:
— Магия, говоришь? Место тебе не нравится?
И махнул рукой. Домик преобразился. Выпрямился, будто помолодел. Засверкали чистотой полы, укутались в ковры стены, захрустел радостно огонь в печи, и свет, проникающий через чистые тонкой работы занавески, стал вдруг золотым. Ласковым.
Да и сам Алкадий преобразился. До этого ему незачем и не для кого было принаряжаться. Грязный и давно забывший о мытье. Волосы всколочены и посерели от пыли, борода небрита уже седмицу, да и несет от него. И что же? Но перед этим юнцом стало даже стыдно за свою неопрятность. И магия смыла с Алкадия грязь, убрала его в добротную одежду, вычистила до блеска сапоги из мягкой кожи. И расчесала белые, кажущиеся седыми волосы, уложив их в тугой хвост и перевязав вышитой тесьмой.
— А ты совсем же не старик! — засмеялся вдруг юноша.
И обернулся на богато накрытый стол, судорожно сглотнув… Голоден? Вот она, беспечность молодости… и проданная за косточку щенячья преданность.
— Так лучше, мой ученик? — спросил Алкадий. И когда юноша кивнул, мягко пригласил:
— Ешь, ешь, силы тебе понадобятся… Ведь учитель я строгий.
И сжирающие душу ненависть и обида вдруг куда-то отступили, растворились в восхищенном мальчишеском взгляде. Как же он молод! И как жаль, что в светлых красивых глазах его уже плещется укрытая боль…
Они чем-то похожи. И Алкадию это нравилось.
— Как тебя зовут, ученик? — спросил Алкадий, любуясь своим дерзким щеночком.
— Лиин, мой учитель, — быстро ответил юноша. И прыгнул на скамью, принимаясь за еду…
Лиин, значит…
Ярость. 5. Рэми. Плен магии
Я никогда не противлюсь искушению,
ибо знаю по опыту: то,
что мне вредно, не искушает меня.
Джордж Бернард Шоу
Вирес давно уже почувствовал, что повелитель в смятении. Неудивительно. Тоска Деммида отравляла душу, затаенная боль грызла сердце. Наконец-то он позвал. Повинуясь приказу явиться немедленно, телохранитель зашел в спальню и удивился царившей там темноте. Хотел было сказать замку зажечь светильники, но остановился, услышав тихий приказ:
— Оставь.
— Мой повелитель, — поклонился Вирес.
Ему не нужны были глаза, чтобы видеть: огонь силы повелителя горел в его душе и днем, и ночью, и Вирес всегда знал, где Деммид находится и что сейчас чувствует. Безошибочно найдя своего повелителя в темноте, он встал на колени и поцеловал руку своего единственного архана, прижался к холодным пальцам лбом, пытаясь передать хоть немного утешения.
Сколько Деммид просидел в этой темноте, в этом кресле?
— Ты устал, мой повелитель.
— Возьми еще мои силы, Вирес. Отдай их Миранису…
— Больше нельзя, ты и сам ослабел… остальные твои телохранители на грани срыва. Так нельзя, мы должны позволить Миру заснуть…
— И сдаться? Ему лучше, я чувствую.
— Ненадолго, ты же сам знаешь. Уже к завтрашнему утру его силы вновь иссякнут и взять их будет неоткуда. Позволь погрузить Мираниса в кокон… пока я еще могу. Мой повелитель, свет души моей, позволь!
— Это так похоже на смерть. И Мир может никогда не проснуться… я хочу, чтобы он… пожи… пободрствовал еще немного.
— Я знаю, — продолжал уговаривать Вирес. — Но это даст нам время…
— Время, время, у нас его нет, Вирес… ты же знаешь. Пророчество сбывается. Мой сын умрет, если не вмешается сын Виссавии, а Виссавия никогда не вмешается. Мы ничего не можем сделать.
— Он ждет тебя, мой повелитель.
Некоторое время Деммид молчал, и Вирес знал почему. Деммид любил своего наследника до безумия, и предсказание телохранительницы Ниши убило в нем душу. Миранис должен умереть. Полный жизни принц умрет и ветвь рода двенадцатого оборвется…
— Знаю, — сказал, наконец, Деммид. — И боюсь посмотреть ему в глаза. Я великий маг, самый сильный в Кассии. И я бессилен. Понимаешь? Я проиграл. И потому не могу его видеть. Моего единственного сына… символ моего проигрыша. Вир...
— Да, мой повелитель.
— Ты же понимаешь, не только ему суждено умереть.
— Да, мой повелитель.
— Ты боишься смерти, Вир?
Вирес лишь усмехнулся и ответил:
— Боюсь, мой повелитель. Я боюсь твоей смерти. И знаю, что ее мне не пережить.
— Вир, Вир, мой глупый юный друг, — прошептал повелитель, и Вирес вдруг с удивлением почувствовал, как рука повелителя коснулась его волос.
— Мой повел…
И ответом ему вновь было лишь молчание. Наконец-то заснул. Вирес осторожно поднялся, укутал Деммида в свой плащ и вышел из спальни. Виссавия, может, и не вмешается, а вот ее сын…
Вспомнив медальон Армана и донос, в котором были описаны слова гадалки, Вирес улыбнулся…
Кто сказал, что сын Виссавии должен прийти из Виссавии? Кто сказал, что все должно закончиться вот так? Пророчества?
Но ведь пророчества даются не всегда, чтобы подготовиться к беде… временами как раз для того, чтобы ее предотвратить.
Одна из возможностей, всего одна из…
И какая жалость, что целитель судеб не на их стороне. Теперь бы сила Аши была так кстати...
Точенные копыта Ариса били запорошенную снегом мостовую. По обе стороны от широкой дороги спали в обрамлении садов дома арханов, ветви деревьев укутались пухом и чертили белую сеть на фоне чистого неба.
И было так тихо, спокойно, как не могло и не имело права быть в столичном городе.
Арис уверенно шел вперед, и Рэми дал ему полную свободу, лишь для вида придерживая поводья. Пегас, спрятавший ради хозяина крылья, с невесть откуда взявшейся легкостью находил дорогу в лабиринте улиц. Изящный, длинноногий и белый, как свежевыпавший снег, он тем не менее был совсем не рад, когда услышал, куда едет Рэми:
— Тебе нельзя в замок, — сказал он чуть раньше в конюшне, тычась точенной мордой в ладони то ли хозяина, то ли друга. — Прошу, пойми…
Яркие солнечные лучи пробивались через небольшое оконце, пахло сеном и талым снегом, ласкала пальцы бархатистой нежностью шкура Ариса. Рэми любил сюда приходить. А Арис, наверное, любил, когда он приходил. Мог бы исчезнуть, являться только по зову, но упрямо оставался в этой конюшне, пережидая вместе с Рэми внезапно ударившую холодом зиму.
Рэми вздохнул и повел плечами, смахивая дурман зимней сонливости:
— У меня нет выхода.
— У тебя всегда был выход, — ответил Арис, и серебристые выразительные глаза его наполнились грустью. — Ты просто не хочешь его видеть. Боишься. Хотя я тоже боюсь. Но замок повелителя для тебя еще более опасен… а если с тобой что-то случится, мы никогда себе этого не простим.
— Кто «мы»?
— Я не могу сказать, пока ты сам не вспомнишь… Рэми, пожалуйста, не ходи в замок. Чувствую, там ждет беда… пожалуйста…
— Один раз я уже там был, и ты помнишь, кто меня туда принес?
Арис помнил… совсем недавно, когда осень не растеряла еще последних листьев, он принес туда раненного Рэми. Прямо к ногам Мира. И Мир помог…
Только за помощь потребовал слишком многого.
Но теперь, на счастье, это только воспоминания. Их дороги с Миром разошлись и больше не сойдутся.
Рэми сжал в ладони медальон, блокирующий зов Мира, и вздохнул, отгоняя дурное предчувствие. Словно через сон донесся до него голос Ариса:
— Тогда выхода не было у меня.
Чувство опасности не оставляло и позднее, до самого замка. И лишь когда взлетающая в гору улица внезапно закончилась, уткнулась в высокую зеленую изгородь с ажурными воротами, Рэми вдруг забыл обо всем… о холодной зимней красоте, о воробьях, ссорившихся о чем-то в ветвях ярко-красной калины, о спящей за плечами столице. Он видел лишь по-летнему изумрудную зелень, вдыхал тонкий, едва ощутимый аромат магии и плавился в сиянии столь знакомой почему-то силы…
Как он раньше не замечал? Почему не чувствовал, что замок, спящий в обрамлении парка, живой… и сердце его бьется мерно, тихо, и мягкая сила касается сознания нежной лаской, встречая как давно забытого друга…
Замок радовался… замок ждал. Звал, дурманил тоской, плакал от счастья хрустальными каплями на ажуре ворот. И любовь его, чистая, нежная, расцветала огромными цветами на изумруде изгороди, стелилась туманом, там, по другую сторону, и манила… и отталкивала…
Магия, которая так старательно очаровывает, не может не отталкивать.
— Рэми, может, передумаешь? — прошелестел где-то в глубине сознания голос Ариса. — Тебя ведь могут узнать и больше не отпустить. Дураками будут, если отпустят.
«Дураками были, что отпустили», — послышалось Рэми.
Но второго шанса у них не будет.
— Не передумаю, — ответил Рэми. — Но если тебе станет легче…
Он провел ладонью возле лица, наводя морок, как его еще на первых уроках научил Урий. Таким же мороком он скрыл и свои татуировки. Теперь, кто бы на него не смотрел, не остановит на лице взгляда, не узнает, даже если уже где-то видел, кто бы ни пытался прочитать его татуировки, не заинтересуется ими, а прочитанное сразу же вылетит из памяти, как неважное… глупое. И различить морок простой архан не сможет, сможет лишь высший маг, только высшие встречаются так редко, что наткнуться на них даже в замке повелителя было бы слишком большой неудачей.
Да и какой высший будет приглядываться к обычному рожанину?
— Чего застыл! — раздался сзади крик.
Очнувшись и услышав за спиной топот копыт, Рэми поспешно отвел Ариса к обочине. Сразу стало холодно и боязно. Коренастый возничий уколол недобрым взглядом из-под низко натянутой меховой шапки, прикрикнул на пару крепконогих лошадок, и те послушно потянули тяжелую, груженную бочонками повозку. Пахнуло запахом спиртного, упали в снег ярко-красные капли, распахнулись широко резные ворота, и одна за другой груженные провизией повозки въехали в заветный парк, спящий в одеяле тумана.