Внизу было тихо, наверху тоже. Он вышел во двор и направился в конюшню. Заржала Люси; Джек почувствовал, что она узнала его. Несколько минут он побыл у чуткого, старого животного; потом отправился разыскивать Ленни. По дороге он встретил Гарри.
— Где Моника, Гарри? — спросил он.
— Ее нет дома.
— Где же она?
— Не знаю.
Пришел Том со словами:
— Я собираюсь к «рыжим», хочу поговорить с ними. Поедешь со мной, Джек? — Тому не хотелось в данную минуту ехать куда бы то ни было одному. Джек присоединился к нему.
— Где Моника, Том? — спросил он.
— Да, действительно, где же она? — сказал Том, оглядываясь, как будто она вот-вот появится из воздуха.
— Во всяком случае дома ее нет.
— Наверно, уехала к Грейс, или к кому-нибудь в гости. А Ленни до сих пор на пастбище. Он тоже как будто не торопится повидать нас. Представь себе этого щенка женатым! А эта проклятая баба, учительница Руфь, гораздо старше его. Постыдилась бы соблазнять ребенка.
Они пошли по лугу, чувствуя себя снова на свободе. Перед ними оказались запертые ворота.
— Посмотри-ка, они здесь заколотили ворота. Надо перелезать.
Они перелезли и пошли дальше.
— Черт знает, что тут творится. Видал ли ты ее когда-нибудь в таком состоянии, Джек? Я — нет; хорошо, что ты нашел чайницу. Видишь, вот они, Эллисы, все таковы. Я, должно быть, пошел в свою мать, потому что этого всего во мне нет. Ma как будто даже повеселела. Теперь она хоть немножко поможет Ленни, а близнецы, те могут пока подождать. Скажи, ты не находишь, что здесь что-то неладно? Я приехал хозяйничать, а меня как будто побили. Скажи, дружище, женат я по-твоему на той змее? А то мне здесь следовало бы, ради хозяйства, обзавестись женой. Один я не вынесу. Хоть ты не бросай меня, дружище, пока я здесь не разберусь. Обещай хоть некоторое время побыть со мной.
— Хорошо, на некоторое время останусь, — ответил Джек.
— Послушай, как ты думаешь, если я не связан с моей змеей, не пойдет ли за меня Мери? Кого-нибудь мне надо. Ты что про нее скажешь? Понравится ли ей здесь?
— Спроси ее сам, — мрачно ответил Джек.
ГЛАВА XX
Конец Казу
Они знали, что Казу женился, но к виду грязного, копошившегося на полу ребенка они не были подготовлены. Казу увидел их издалека и шел им навстречу, предварительно сделав, вероятно, своей жене какое-то распоряжение.
Внешне он не очень изменился. Но в чем-то, не поддающемся описанию, он стал хуже прежнего. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые после свадьбы опускаются и дурнеют. Как будто презирают себя за то, что женились. Казу не обратил никакого внимания на младенца, как будто бы его вовсе не существовало, и, перешагнув через него, повел гостей в гостиную. Там было темно, чтобы не влетали мухи; но он поднял жалюзи, чтобы «взглянуть на их физиономии» и крикнул жене принести рюмки. Гостиная походила на все гостиные. На стене висели увеличенные портреты мистера и миссис Эллис, родителей «рыжих». На камине красовались фарфоровые часы под колпаком, а по сторонам их две фарфоровые вазы на вязаных салфеточках. Посреди комнаты стоял овальный стол, а на нем семейная Библия и блюдо с мясом под металлической сеткой. Гостиная была самым прохладным местом для сохранения мяса.
Казу отставил все на шкаф и взял с окна бутылку водки.
Появилась миссис Эллис с рюмками. Это была худая, бледная молодая женщина с большими темными глазами, с волосами, закрученными на металлические папильотки и с враждебным выражением лица. Она никак не отреагировала на гостей, лишь устремила на них недружелюбный взор с явно выраженным в нем вопросом: «Что вам, собственно, здесь нужно?» У нее сложилось твердое убеждение, что каждый приходивший к ним обязательно рассчитывал на что-то! Напрасный труд! В этом отношении она была вполне солидарна с Казу. Женщина поставила на стол рюмки и взглянула на мужа из-под бесцветных ресниц.
— Чего еще надо? — грубо спросила она.
— Ничего. Если понадобится — позову.
Она была, до известной степени, богатой невестой: принесла с собой в приданое тысячу фунтов стерлингов. Но манера, с которой она произносила «тысяча фунтов стерлингов» — как будто выше этого ничего не могло быть на свете — выводила из терпения даже Казу. Попросту говоря, она была пошла. Пошло говорила, пошло мыслила, пошло действовала. Но в ней чувствовалась энергия и грубая самоуверенность. Благодаря приданому она считала себя выше всех остальных.
— Воспитание — ерунда, все дело в деньгах! — с бесстыдством говорила она Ленни. К Джеку у нее было исключительно пренебрежительное чувство. Кто он такой и чего он стоит? Во что его можно оценить? Если желаешь мне понравиться — принеси-ка сперва твою чековую книжку! Казу выслушивал все это молча. Но у нее был бешеный темперамент, и оба они, как два черта, гонялись друг за другом. Но в этой женщине имелись и неплохие качества. Она была бессистемна, но опрятна. В доме царил вечный сумбур, но она постоянно что-то чистила, как будто блестящие ручки дверей могли отразить ее злополучные тысячу фунтов! Даже Бэби подвергался раз в день основательному омовению. Но в остальное время ему позволялось копошиться и пачкаться вволю. Сама она представляла собой самое отталкивающее зрелище, но возможно, что Казу и не видел ее вылезающих вперед зубов и волос в папильотках. Это ведь и не была настоящая Сарра Энн. Подлинная Сарра Энн красовалась по воскресеньям в экипаже, разодетая в страусовые перья, шелковое платье с оранжевыми лентами, с завитыми, рыжеватыми волосами. У нее были карие глаза и чопорный вызывающе-наглый вид, который всем и каждому готов был крикнуть: полюбуйся, насколько я лучше тебя! Это удовлетворяло самолюбие Казу, и это была его настоящая Сарра Энн.
Однако дураком он не был. Он поймал изумленный взгляд, с которым Джек разглядывал молодую женщину, как будто отказываясь причислить ее к человеческому роду. И Казу был достаточно сообразителен, чтобы понять значение этого взгляда, выражавшегося двумя словами: какой ужас! А вряд ли найдется муж, который одобрит, если про жену его воскликнут: какой ужас!
Казу мирился со свой грубоватой женой, но неодобрение других оскорбляло его и портило ему кровь.
— Выпьем по рюмке! — предложил Казу.
— Мы не можем. Ma дожидается нас.
Казу молча наполнил рюмку Джека, а жена его удалилась, захлопнув за собой дверь, из-за которой немедленно стали доноситься такие громкие крики и брань, что мужчины еле слышали друг друга.
Казу опрокинул рюмку в рот. Он сбрил бороду и теперь весь его подбородок оброс трехдневной рыжей щетиной. Выпив, он щелкнул языком и насмешливо-подозрительно взглянул на гостей.
— Кое-что изменилось, правда? — заметил он.
— Да, кое-что.
— Как на ферме?
— Благополучно.
— Небось привезли с собой мешки золота?
— Нет.
— Джек Грант получил целое состояние? — спросил Казу, взглянув на него.
— Нет, — холодно ответил Джек.
Было что-то нестерпимое в наглом, вызывающем взгляде Казу.
— Как поживает Ma?
— Хорошо, — удивленно ответил Том.
— Я почти не вижу ее.
— Да, я заметил, что ворота заколочены.
— Не те ворота заколотили, которые надо было.
— Как так?
— Умнее было бы заколотить ворота к Перси с розовыми глазами.
— Почему?
— Почему? Да разве вы не знаете?
— Что такое?
— Не знаете ничего про Монику?
Сердце Джека на мгновение остановилось.
— Нет. А что?
— Старик Джордж вам ничего не рассказывал?
— Нет! — Том мрачно и с испугом глядел на него.
— Странно! И тетя Алиса тоже ничего не сказала?
— Да нет. О чем?
Том побледнел.
— Что случилось, рыжий? — решительно спросил он.
С минуту царило мертвое молчание. Солнце садилось.
— Что ты имеешь нам сообщить?
— Смешно, право, что вы ничего не знаете. Ведь уже шесть или семь месяцев прошло с тех пор.
Молчание.
— Она уехала с Перси, когда ребенку исполнилось четыре недели.
Снова мертвое молчание.
— Иными словами, она вышла за Перси замуж? — хрипло произнес Том.
— Уж не знаю как там насчет замужества. Говорят, что у него уже есть не то одна, не то две законные, либо незаконные жены. Все, что я знаю, это что они уехали на юг, когда ребенку исполнился месяц.
Оба гостя продолжали молчать. Комната была залита золотистым светом. Джек взглянул на копоть и мушиные пятна на потолке. Он сидел в кресле, сломанные пружины которого впивались ему в тело, а вылезавший волос щекотал руку. В общем же он испытывал какую-то бесконечную душевную пустоту.
— Ты обдумал то, что говоришь? — прозвучал голос Тома.
— Отец ребенка Перси? — спросил Джек.
— Надо думать, — ответил, запинаясь, Казу. — Сам я ее об этом не спрашивал. Они все в то время невесть как дружили с Перси, а я уже был женат. Да я в Вандоу не был… пожалуй уже два года.
— Вот что так угнетает Ma… — глухо произнес Том.
— Меня удивляет, что Джордж или Мери не предупредили вас об этом, — сказал Казу. — Перед рождением ребенка они оба были здесь. Но, как видно, Джордж ничего не мог устроить после того как Перси признался ему, что женат и старался дать понять, что он здесь ни при чем. Но в конце концов, он все-таки сбежал с Моникой. Ma получила от нее письмо из Альбани, в котором она просит не беспокоиться и говорит, что Перси по отношению к ней безупречен.
— Она никогда не любила его! — воскликнул Джек.
— Этого уж я не знаю. Последнее время она, наоборот, бегала за ним как сумасшедшая. Впрочем, повторяю, я два года не был в Вандоу и ничего не знаю.
Джеку становилось невмоготу. Солнечный свет померк, он был там, за той цепью гор — за той цепью гор.
— Пойдем, Том, — сказал он, вставая. Друзья вышли и молча побрели домой. Мир снова рухнул и они шагали среди развалин.
Когда они вернулись, Ma была наверху, а Кет приготовила уже чай. Ленни был дома — высокий, худой, молчаливый, чуткий юноша.
— Привет, странники!
— Привет, Лен!
— Идемте пить чай! — Ленни распоряжался как хозяин дома.
Они молча поужинали.
* * *
Том, Джек и Ленни устроились в своей прежней комнате, Гог и Магог перебрались в дом. Все трое молча лежали в потемках, но не спали.
— Послушай-ка, Лен, — сказал, наконец, Том, — как ты мог допустить, чтобы Моника спуталась с Перси?
— Я? Да что же я мог поделать? Она готова была выцарапать мне глаза, когда я хоть одним словом упоминал об этом. Почему вы с Джеком так долго не возвращались и даже не писали? Теперь вы на меня нападаете! А сами пропадаете неизвестно где, и никто не говорит вам ни слова. Вы, разумеется, непогрешимы и все время заботились о семье? А меня теперь упрекаете…
На это возражение ответа не последовало. Но змея ревности зашевелилась в сердце Джека.
— Никогда не думал, что она интересовалась Перси!
— Никто этого не думал, — ответил Ленни. — Да разве в женщинах можно разобраться? Дай мне, боже, постоянную жену! Последнее время Моника была сама не своя. Перси тут ни при чем. Это она довела его до этого. Перси вовсе не дурной человек, наоборот. Но по отношению к женщинам он — воск.
— А правда, что у него есть еще другая жена?
— Он говорит, что да. Но он написал, чтобы узнать, не умерла ли она. Сперва он уверял, что не виноват, а потом признался, но жениться на ней отказался. Со всеми нами Моника была как дикая кошка. И ни за что не позволяла вам писать. Она отправилась как-то к «рыжим», но Казу был уже женат, а Сарра стала угрожать, что убьет ее. Тогда она набросилась на Перси. Глаза ее тогда сверкали, как у дикого зверя. Точно околдованная или одержимая какая-нибудь. Впрочем, не мне говорить, я ведь сам такой же. Ох, друзья мои, оставьте меня в покое. Дайте поспать!
— Зачем она пошла к Казу?
— Не знаю; она долго путалась с Казу, пока, наконец, Ma не рассвирепела и не положила этому конец. Но длилась эта канитель довольно долго, пока наконец Казу не женился на своей Саррочке с патронами на голове! Вообще брак, друзья мои… Одним словом, оставьте меня в покое, я спать хочу.
— Странно все-таки, — заметил Джек, — что, влюбившись в Перси, она пошла к Казу!
Том боязливо лежал впотьмах. Он не любил смотреть событиям прямо в глаза и раздумывать о чем-то вперед. Его глубоким убеждением было, что «довлеет дневи злоба его». Заглядывать за угол — даже это было противно ему.
— Послушай, Джек, — снова раздался голос Ленни. — Все твои деньги я получил. Всего там пятьдесят семь фунтов. Это, конечно, ерунда в сравнении с бабушкиным кладом. Я страшно смеялся над историей с чулком. Ты появился совершенно как ангел на пороге у Иакова. Я был бы счастлив, если бы ты согласился жить со мной и Рутти!
Но Джек раздумывал о другом. Ему пришло на ум, что соблазнителем Моники был Казу. Тот факт, что она побежала к «рыжим» и что Сарра угрожала ей, наполнял его душу тяжелым предчувствием. Перси с розовыми глазами не был отцом этого ребенка. Перси был мягок, как воск. Ради него Моника не согрешила бы. Она только прибегла к его помощи. Отцом ребенка был Казу.
— Что ребенок — мальчик или девочка?
— Девочка.
— Похожа на Перси?
— Ни чуточки. Ma говорит, что это вылитый Гарри, когда он родился.
* * *
Джек понял, что ему надо делать. Он решил взять новую лошадь и ехать на юг, в Альбани. Ему необходимо было видеть Монику и порасспросить ее.
Он проснулся на рассвете и быстро собрался в путь. О своем намерении он сообщил Тому, который лаконично ответил:
— Твое дело, товарищ.
Том очень скоро превратился в замкнутого, сумрачного австралийца, каким был раньше. Тяжелая фермерская жизнь и домашние заботы сразу пригнули его и безжалостно вернули на землю.
Поэтому Джек уехал почти незамеченным, — привязав сзади одеяло, заткнув за пояс пистолет и плоскую фляжку с водой, а спереди приторочив к седлу топор и торбочку с едой. Что-то заставило его повернуть к тому месту, где он когда-то боролся с Казу и поехать затем по направлению к ферме «рыжих».
Проехав по тропинке, он увидел дымок из трубы их дома и необыкновенную суетню за одной из оград. Он подъехал к забору и остановился, наблюдая, как Казу, Герберт и трое аборигенов отделяли от стада быков. Было много шума, крика и бестолковой беготни.
Джек залюбовался одним племенным быком. Рядом с ним к ограде были привязаны две оседланные лошади: одна из них — большая вороная кобыла Казу с белыми передними ногами; другая — молодое, стройное животное, принадлежащее Герберту.
Герберт превратился во взрослого мужчину. Он был единственным из братьев, оставшимся с Казу после его женитьбы. Терпеливый малый не обращал внимания на злые выходки Сарры. Остальные же «рыжие» немедленно от них удрали.
Герберт вынужден был бегать взад и вперед, тогда как Казу, расставив ноги, ограничивался лишь командованием. С годами он несколько обрюзг; он и раньше не отличался гибкостью, но зато был быстр в движениях; теперь и они были медлительны и неуклюжи и ему оставалось лишь покрикивать и издеваться над другими.
Прежде в нем чувствовался какой-то внутренний огонь, обаяние которого нельзя было не признать, независимо от того, нравился он или нет. Пламя это потухло, и теперь в нем поражало лишь его уродство, грубость и некоторая пришибленность. Он пополнел, что совершенно не шло ему. Когда Джек подъехал, Казу обернулся, и было ясно заметно, до какой степени присутствие Джека ему неприятно. Герберт, наоборот, приветливо замахал ему рукой. Наконец стадо было разделено и жерди опять заложены. Племенной бык, громко мыча, топтался у отдаленного забора. Герберт большими шагами приближался к воротам, его красное лицо сияло, и Джек спрыгнул с лошади, чтобы поздороваться с ним. Они пожали друг другу руки.
— Как я рад, что ты вернулся! — с улыбкой произнес Герберт.
Это был первый человек, высказавший свою радость по поводу возвращения Джека. Даже Лен не выразил радости. Оба стояли у своих лошадей, перекидываясь короткими фразами.