— Я всегда обязан есть со всеми?
— Ты обязан кушать здесь, пока ты в нашем доме. Если ты уехал — есть специальные места для еды, там можно приготовить походные блюда и соединять их у себя. Или выбирать тех, с кем ты будешь кушать. Здесь же это обязательный для тебя ритуал, который может быть нарушен только если ты болен. Но если ты болен — есть другие ритуалы, которые тоже обязательно соблюдать.
Очень был своевременный разговор. Потому что я этого хаарши не узнал. Я вообще из всех окружающих мог выделить только Хаш и Смаарра, остальные были для меня «на одну морду». Некоторых я мог отличить по оттенку меха, но вот только не помнил, кто из них — кто. Поэтому, когда один из них плюнул мне в тарелку — я в первый момент растерялся. Это было настолько несвойственно всем хаарши, и особенно — за столом хаала… Что я не нашёлся, что ответить.
Возможно, я бы просто промолчал бы, опасаясь обидеть хозяина дома. Или попытался бы заговорить об этом с Хаш, потеряв лицо и время. Но любимая очень чётко донесла до меня, что я — бесхвостый раб. И что за столом не просто жрут. Здесь познаётся статус. Как это делается в стае хаарши я не знал. Поэтому просто встал и выплеснул всё содержимое тарелки на морду этого….
За столом замолчали. Кто-то глядел на меня, кто-то мимо, в свою тарелку. Я подождал реакции от нахала, но тот тоже не ожидал подобного и теперь уже он не знал, как себя вести. В конце концов он удалился, на ходу отряхиваясь. Я же сел, подвинул себе одну из почти опустевших тарелочек и принялся что-то сооружать на ней, не особенно заботясь, что именно получится.
Разговоры за столом возобновились, откуда-то появился раб и вытер всё, что я тут насвинячил. Я сделал два укуса и подумал, что вообще-то подобного я не пробовал, и неизвестно, стОит ли проглатывать дальше. К счастью, доедать всё не входит в правила приличия за столом.
Хашеп ничего не сказала. Вообще. Как будто не заметила. А вот Смаарр поманил меня когтем.
— Твой ранг на Земле очень высок?
— Ну, не то, чтобы «очень»… Но и не маленький.
— Здесь это никого не волнует. Здесь твой ранг — чужак, неумеха и нахал. Вести себя как жрец — глупо и опасно для жизни.
Это я уже и сам понимал. Но ведь что-то же делать было надо …
— Но для тебя это огромная удача!
Very big luck? Он не шутит? Какая же тут удача?!
— Теперь тебе придётся либо достигнуть своего ранга, либо погибнуть.
— А что, третьего не дано?
— Ты можешь валить отсюда в свой мир. Тебя здесь никто не держит. Вроде бы.
Как я понял, вариант «Валите вместе с Хашеп» можно даже не рассматривать.
— Так что придётся делать всё чётко, аккуратно и с первого раза. Так бы ты ещё долго мучился и сомневался, а сейчас игра слишком рискованна, чтобы лениться. Сейчас тебе придётся приложить все силы. Заодно ты простишься с заблуждениями, что тебя хотят унизить или оскорбить. Нет, тебя хотят уничтожить. Если ты будешь уничтожен униженным — тем лучше, но это не обязательно.
— Что мне надо делать?
— Для начала уяснить, что ты — никто. Понимаешь? Нет, вижу, что не понимаешь. Ладно, с этим — потом. Сейчас тебе надо просто выжить. Ты умеешь выживать?
— Не знаю. В вашем мире ещё не пробовал.
— Ты можешь убить хаарши?
— Никогда не пробовал. А что, может до этого дойти?
— А я тебе именно это и объясняю! Тебя собираются убить. И имеют на это право. Ты оскорбил представителя знатного рода. Род может счесть оскорбление общим для всей семьи, и тебе придётся противостоять всей семье.
Я представил разборки с мафиозным кланом лис и мне сильно поплохело.
— Могут и не счесть, но для тебя лучше было бы, чтобы сочли.
— Чем это лучше? — едва выдавил я и облизнул пересохшие вдруг губы.
— Тем, что у тебя не будет времени на всякие глупости типа «а вдруг повезёт?». Ты будешь прилагать все силы к тому, чтобы выжить, потому что иначе просто умрёшь. И если выживешь — станешь, наконец, нормальным.
Я даже не обратил внимание на то, что сейчас меня, видимо, таковым не считают.
— Так сможешь ли ты убить при надобности?
— Не знаю. Вашим оружием — вряд ли.
— А если взять стрелялку?
— Она очень неудобная, громоздкая, её хорошо видно. Вот был бы у меня пистолет…
— Это ваше, человеческое оружие? Ты умеешь им пользоваться?
— Умею.
Я стрелял в тире, но никогда — в живого человека. Почему-то мне казалось, что это оправдание сейчас будет крайне неуместным.
— Тогда попробуем раздобыть для тебя подобное оружие.
— Хаал! У меня только один вопрос. Что будет со мной за убийство?
— Я не всеведущ, кохаро. И не в силах предсказать твоё будущее до таких тонкостей. Точнее, могу, но не прямо сейчас. Для этого нужен целый ритуал, и он занимает время. А его у тебя нет.
— Я имею в виду законную сторону дела. У нас если ты просто так убьёшь кого-нибудь — приходится иметь дело с… семьёй. Называется «полиция». Она тебя ловит и судит. И если окажется, что ты не имел права его убивать — то наказывают иногда очень жестоко. А у вас?
— У нас то же самое, хотя и всё по-другому. Если ты не имеешь права на убийство — тоже будешь наказан. Но в данном случае всё в порядке, ты в своём праве. Он оскорбил тебя первым, и хотя ты и не имеешь статуса в нашем мире, но я принял тебя за свой стол и могу защищать своё коронное блюдо. Я даю тебе право защищаться, а как ты им воспользуешься — твоё дело. Учти, что привлекать к собственной защите Хашеп я запрещаю. Либо ты решаешь проблему сам, либо ты её не решаешь. Под её хвостом не укроешься. И я лично не буду тебя покрывать нигде и никак. Но вот помочь — помогу. Согласен?
— А куда мне деваться.
— Очень хорошо, кохаро. Путь к совершенствованию начинается с признания необходимости совершенствоваться. Тогда через полчаса в том же самом зале. Да, опять мучения, а ты как хотел? Только так можно достичь совершенства.
На этот раз в зале был стул. На который я и сел.
— Сейчас от тебя потребуется куда больше мужества, чем до этого, — напутствовал меня хаал. — Учти, что сейчас тебе будет очень больно.
Я непроизвольно потёр затылок.
— Но это необходимо. Иначе ты натворишь глупостей столько, что никакой ложкой не вычерпать. Твоя задача смотреть прямо сюда и ничего не говорить. Только смотреть сюда.
Я посмотрел прямо туда. Там висела вылитая из бронзы харя какого-то божества. С клювасто-зубастой мордой, злыми буркалами, оно блестело желтизной с густой прозеленью в вертикальных глазах.
Тут вошла Хашеп и устроилась слева от меня. Сев в классическую «собачью» позу, широко разведя коленки и поставив руки перед собой. Справа от меня в той же позе сел Смаарр.
— Он тебе нравится? — спросил жрец у дочери.
— Дерьмо, — ответила та.
Я дёрнулся и уставился на любимую. Вот чего не ожидал! А она изучила меня так, будто видела в первый раз.
— Да ещё и тупой. Ты же сказал ему, куда надо смотреть?
— Конечно, — ответил хаал. — А он дурак. Забывает простейшие вещи.
Я стиснул зубы и перевёл взгляд на оскалившуюся пасть птеродактиля. Так вот что он мне напоминает, этот божок! Укороченного ящера!
— Он скотина.
— Лжец.
— Трус.
— Подлец.
— Долбоёб.
Я дёргался, как от реальных ударов. Потому что вместе с голосом жреца этот поток оскорблений нёс голос Хаш. Моя Хаш! И она с искренней ненавистью произносила раз за разом:
— Зануда… Врун трусливый. Неумеха. Вонючий неряха. Трутень. Бесхвостая макака.
Я был готов вскочить и бежать прочь. Потому что невыносимо слушать всё это… Этот бред.
Я прислушался. Они несли бред. Поток оскорблений не имел ко мне никакого отношения!
— Он отвратителен.
— С непокрашенными ногтями.
— И у него лысые уши!
— А внутри у него дерьмо.
— Да ещё такое вонючее!
— Он пахнет тухлятиной.
— И даже ещё хуже!
От первоначальной злости не осталось и следа. Я пытался понять, что происходит. Вот так сидеть и обсуждать мой запах и моё содержимое… Это было настолько непохоже на этих двоих, что я сам не заметил, как перестал беситься, а попытался думать.
— Ты заметила? Он даже не может прислушаться к голосу разума!
— В этой голове никогда не было разума, к чему там прислушиваться?
— Точнее, ещё точнее! Ну?
— Он всю жизнь висел на мамкиной сиське!
— Ещё?
— Он лижет под хвостом каждому, кто ему прикажет!
Я вдруг понял, что жрец замолк просто потому, что у него кончились обидные слова. Он слишком плохо знал людей, и что для них является непереносимым оскорблением. Поэтому пригласил сюда дочь. И я вдруг осознал, что весь тот поток брани, что они на меня выливают — он же не имеет ко мне никакого отношения! Это просто стандартные ругательтва, которые можно сказать любому человеку, и тот обидится…
Но зачем они говорят их мне?
— Он гнилоед.
— Он мухосранск.
— Протухшее желе!
— Бесполезные отбросы.
Я перевёл взгляд на жреца.
— Я куда сказал тебе смотреть?
— А всё. Не работает! — сказал я.
— Точно? Тупая твоя башка!
— Неа. Не работает! — я скривил губы и посмотрел на Хаш.
— Ни одна дура не полюбит такое ничтожество.
Я дрогнул. Но только на миг.
— Ага. Точно!
— Он ещё и поддакивает!
— Заканчивай. Вроде бы получилось. Ну-ка, проверь, может, с этой стороны надо ещё подковать? Что у него с происхождением?
— Он выкидыш старой сучки от похотливого козла!
Я опять дёрнулся. И опять ровно на миг. Это специально. Это не про моих родителей.
— Есть! — с видимым удовольствием отметил жрец. — Ещё где может быть?
— Трупоед!
Это я выдержал спокойно.
— Педофил!
А это — с удивлением.
— Не знает таблицы умножения!
Вообще мимо.
Они старались ещё минут десять. Честно нащупывая мои болевые точки. Но внутри уже сложилась броня, позволяющая выслушивать всё это без малейших эмоций. Я опять смотрел на зубастое божество и пытался обидеться хоть на что-нибудь.
Под конец я смог даже восхититься. Вот так легко и быстро выковать душевную броню — это мастерство высшего класса!
Вот только прав был хаал Смаарр. Это очень, очень больно.
Больнее, чем палкой по ушам.
— И ты знала?
— Конечно. Коля, я же всё это проходила. И это, и многое другое.
— И ничего мне не сказала… — я попытался, чтобы горечь не вырвалась слишком явно.
— И не скажу впредь. Ведь мне тоже скоро сдавать экзамен!
— На что?
— А на вот это всё. Я же жрица. Мне всё это предстоит делать самой.
Я изумлённо воззрился на любимую. Каким нужно быть самоуверенным раздолбаем, чтобы не заметить этого факта, хотя мне о нём талдычили все окружающие? Она дочь не только правительницы, она ещё и жрица!
— Что? — хрипло переспросил я, хотя уже и так знал ответ.
— Учить. Манипулировать сознанием и восприятием. Понимать. Исследовать.
Да, именно так. И в первую очередь — учить.
— Хаш, почему я такой глупый, а?
— Ты не глупый, Коля. Точнее, это не ты сейчас говоришь.
— А кто?
— Твоя обида. Ты хочешь, чтобы тебя пожалели, утешили. Чтобы сказали «Ничего, ты и так хорош». Ты хочешь чувствовать себя счастливым здесь и сейчас.
— А разве это не нормально — желать быть счастливым?
— Желать и быть — разные вещи, любимый ты мой человек. Вот у вас есть наркотики. Принял немножко — и счастлив. Разве не так?
— Так, но… Это же… Это же ненадолго!
— А если ты убиваешь себя не медицинскими препаратами, а просто образом жизни? Если ты можешь быть счастливым, только не умеешь? Ведь ты когда учился управлять вашим кораблём — тебе же было тяжело, правда?
— Правда. Но там я знал…
— Ничего ты не знал. И сейчас не знаешь. Но тогда ты не говорил «Ах, какой я глупый, слабый, никчёмный». Ты не говорил «Ах, это слишком сложно, я не справлюсь, я не умею, я не понимаю». Ты просто шёл и делал. Учился, тренировался, испытывал. И вылетел в космос. И спас нас обоих. Ты оказался в нужное время в нужном месте, ты умел делать то, что надо. Чем сейчас отличается от тогда? Ничем, Коля. Тебе не нравится способ которым тебя учит папа? Папа умеет это делать лучше всех. Поэтому он хаал. Тебе плохо, да? Это же хорошо! Значит, ты выучишься и будешь счастлив. И не важно, глупый ты, умный, смелый или трусливый. Это просто не важно, понимаешь? Вижу, что не понимаешь, потому что надо учить, как папа. А не как я. Но тебе очень нужно, чтобы кто-то понимал тебя, признавал тебя тобой и говорил то, что ты сам должен сказать себе. Вот я тебе и говорю. Коля, не важно, какой ты.
Она обнимала меня и тискала тупыми когтями, а я растекался от этого ощущения. От того, что рядом лежит красивейшая хаарши, которая меня понимает, не ругает, не отвергает…
Но и не жалеет.
Жалость оскорбляет мужчину.
— Я всё понял, Хаш.
— Ты ничего не понял, любимый! Но и это не важно. Ты поймёшь — потом. Главное — идти к этому «потом», каким бы оно ни было. И если ты не свернёшь с дороги — то там тебя буду ждать я. Потому что это мой выбор, это моя обязанность и мой долг. Но если свернёшь, если ты откажешься когда-нибудь от меня и нашего будущего — не ругай себя. Я переживу и это. Переживи и ты.
Эти слова вызывали у меня сильнейшую бурю. Сначала я хотел крикнуть, что я её люблю и никогда не брошу. Но тут же устыдился этого штампа, ибо кто я такой, чтобы знать «никогда»? Тут прошли считанные дни, а я уже не один раз подумывал об этом. А если на меня хоть немножко нажать — не сбегу ли я обратно в уютный и привычный человеческий мирок? Нет, Колёк, не пройдёт твоя наивная ложь, не в данном случае. И вот тут меня от пяток до макушки пронзило ощущение невероятного доверия и восторга. Хаш ради меня готова на всё. Даже отказаться от меня. Она не покушается на мою жизнь и свободу, отдавая их мне. И опять выбор делать самому. Но Хаш верит, что я способен его сделать, и отдаётся мне полнее, чем женщина на супружеском ложе.
— Коля, — раздался шёпот. — Прямо сейчас иди и выпори раба.
— Что?
— Ничего не спрашивай и не думай. Просто иди и накажи раба. Любого. Прямо сейчас!
В другом состоянии я бы задумался, а надо ли, а что мне за это будет, а хорошо ли стегать ни за что неповинное существо… Но сейчас Хаш не просто приказала мне сделать глупость. Она сдаёт свой экзамен, и моя обязанность — выполнить то, что она говорит. Что бы это ни было. Я встал и поискал одежду.
— Коля! — раздалось сзади.
На миг меня кольнуло — выходить голым? А потом подумал — хаарши всё равно, одет человек или нет.
В коридоре моя решимость резко пошла на убыль. До первого шага. Я глубоко вздохнул и сделал этот шаг. А после оставалось только шагать, пока я не увидел первого раба. Она поливала цветы.
— Иди сюда, — приказал я.
Сисишеп шевельнула ушами и сделала вид, что не услышала.
— Ты плохая рабыня, — сказал я. — Ты пытаешься увильнуть от приказа.
Это подействовало. Она хотя бы повернулась и смерила меня взглядом.
— Ты не мой господин.
— Я вершитель, — сказал я. — Я приказал тебе. Ты ослушалась. Ты плохая рабыня.
Быть плохой рабыней грозило серьёзным наказанием. Она это знала. И я знал. И если минуту назад я не представлял, как это — взять и выпороть первого попавшегося раба, то сейчас это было просто.
— Я не хочу говорить об этом хаалу. Я сам накажу тебя. Принеси плеть.
И то, что минуту назад представлялось зверством, унижением, чуть ли не сволочизмом — стало чуть ли не наградой. Я уже знал, что за спор с хозяином можно вот так, масло на шерсть — и факел в брюхо. А сейчас, вместо серьёзного наказания, всего лишь порка.