И понял, что мечты можно исполнить.
Когда он уселся рядом с братом, ни говоря ни слова, Мадара сначала покосился на него подозрительно, словно бы ожидая, что вот-вот из него фонтаном польётся то, за чем маленький глупый отото пришёл. Но Изуна молчал, легко улыбался и вовсе не нуждался в общении.
Тогда брат его обнял, прижимая к себе и утыкаясь подбородком в макушку. И это было так хорошо, так тепло и так… Так приятно было чувствовать себя нужным, что это объятие Изуна не забудет никогда.
А кота он поймал, свернул ему шею и закопал в лесу, чтобы родителям ничего не оставалось, как завести нового. Как раз у соседки кошка беременная была.
Они вместе тренировались. Тренировались так, как они хотели. Отец, удовлетворённый успехами Мадары, дал им полный карт-бланш… Они пробовали и молча сидели. Тренировались каждый в своей манере: Мадара упирал на силу, сам Изуна — на скорость, лёгкость и гибкость. Молча сидели, обнявшись…
А потом их собрали в команду из четырёх человек — с двумя ребятами, которые были старше даже Мадары года на два. Изуне пришлось очень сильно постараться, чтобы соответствовать уровню, а Мадара стал чаще пропадать в лесу в одиночестве. Когда он нашёл всё же момент, чтобы проследовал за ним… он увидел, что его кто-то заменил. Совершенно чужой мальчик, с которым Мадара так легко и свободно общался!
Изуна проследил немного за ним, понял, куда он направляется, и пришёл в ужас. Он столько слышал о страшных Сенджу, что детские мозги перемкнуло — нии-сана точно хотят обмануть и заманить в ловушку. Нужно срочно сказать отцу!
Сказал. Брат тогда расстроился. Нет, он ничего не сказал, но и даже не посмотрел на него. Будто этот чужак был дороже ему родного брата.
Это была первая чёрная бусина в его воспоминаниях.
А затем была та встреча у реки. Камни, оружие, угрозы… Оказалось интересно увидеть это с другой стороны. Со временем из памяти сгладились почти все детали — сам Тобирама помнил только искреннее удивление на лице малявки-Учихи, когда Учиха-чуть-постарше признал, что ани-чан сильнее его. Это удивление и распирающую его самого гордость за брата… Ну и активированный шаринган. Тогда он думал, что это из-за бессильной ярости… но Изуна знал брата гораздо лучше. Он прекрасно видел и понимал, что именно активировало шаринган. Видел, как Мадара сломал об колено дружбу с этим мальчиком Сенджу. Пусть Изуна считал, что Сенджу его обманывают и используют, но для Мадары-то это всё было по-настоящему!
И по-настоящему больно.
Изуна тогда гордился им и восхищался, что смог, что сумел, что выбрал его! Вернулся его брат, вернулись объятья, вернулось общее молчание, иногда схваченное редкими фразами…
А потом пришла пора и ему стать убийцей.
Он ярко помнил взгляд того мальчишки — в нём были страх и ненависть. Мальчишка из другого клана, чуть постарше его, которому просто не повезло нарваться на их отряд. И подзуживание, что теперь настал его черёд добивать. Мальчика, у которого, возможно, были свои любимые братья, свои надежды и свой кот.
Пришёл его черёд ломать себя об колено. Причём забавно — кот, закопанный где-то в лесу, его ничуть не смущал, но необходимость убить мальчишку, такого же, как он сам — выламывала, заставляла руки трястись, а сознание пыталось убежать от ответственности. Но он себя доломал. У него активировался шаринган, и пришло понимание, что тогда, у реки, брату было так же тяжело… Если не ещё тяжелее.
Тогда Изуна начал ожесточаться, чёрные бусины пошли одна за другой. Убийства, жестокие шутки, смех вместо слёз. «Соберись, тряпка!», тренировки на грани возможного — Тобирама непроизвольно поморщился. Видел он таких, рвущихся изо всех сил. Довольно часто они даже становились сильнее сверстников… чтобы потом очень быстро сдохнуть. Излишняя самоуверенность, загнанность таким темпом… Да и банальную возможность надорваться никто не отменял. Помнится, он сам отбирал у Каварамы слишком тяжёлый для его рук клинок и гонял с тренировочной площадки. Когда брат был убит, Тобирама своего мнения не изменил, несмотря на тяжелый взгляд отца.
Быть может, если бы в Кавараму не вбивалось, что имея меч — должен сражаться, он бы смог убежать оттуда. Тобирама умел читать следы и мог определить, против какого количества противников пытался выстоять Каварама.
А не будь у брата этого проклятого меча, служащего символом того, что уже можешь… должен?.. сражаться наравне со взрослыми — он бы отступил наверняка.
Изуна же хотел стать лучше, сильнее, быстрее… или просто казнил себя за то, что он теперь такой. За то, что был сломан. Сломан так же, как все.
Глупо.
А потом после очередной вылазки, когда Изуна уже хотел пойти тренироваться на остатках сил, Мадара его скрутил и обнял. И обнимал, пока жёсткий чёрный ком в сердце не разжался, пока вместо злых шуток и едких колкостей не потекли слёзы. А нии-сан гладил, обнимал, не слушая ядовитые слова, гладил и гладил… Будто он всё тот же котичка Изуна, с которым можно уютно молчать, сидя у реки. Которого можно так бережно обнимать и гладить.
Проблема в том, что сам Изуна себя таким котиком уже почти не чувствовал.
Но Мадара смог. Мадара напомнил. И пусть он уже не был тем милым котёнком с большими чёрными глазами, а котом-подростком, пережившим первые битвы, успевшим насмерть сразиться за свою территорию… Но брат напомнил, что у него всё ещё есть дом, где можно спрятать когти и просто счастливо мурлыкать, отвечая на ласку.
И это было так… что Тобирама с трудом сдержал порыв перейти побыстрее к следующему воспоминанию. Очень уж личное. Но Сенджу задержался, рассматривая, впитывая…
Принимая, что вот так тоже может быть.
Они подросли. Мадара получил определённую репутацию за свою силу, за свои резкие, хлёсткие слова, за свою непредсказуемость. Он по-прежнему мало говорил, но каждое слово его — не в бровь, а в глаз. Даже ругательства, за которые другим бы назначали шесть дежурств вне очереди, ему прощались, потому что всегда были удивительно к месту.
А что до непредсказуемости… Изуна всегда его прекрасно понимал, а когда не понимал, не спешил с выводами, а думал. А когда не додумывался ни до чего путного, подходил и спрашивал. Всегда в действиях брата обнаруживалась своя логика. Чего он не понимал, так это почему остальные не могут делать точно так же.
Отец окончательно забросил его воспитание, полностью переложив обязанности на Мадару. Неудивительно, что с вопросом утреннего стояка и вообще нестандартных реакций Изуна обратился именно к брату. И неудивительно, что котичке-хитрюшке новые реакции понравились, и он решил присовокупить их к и без того приятным обнимашкам.
Тобирама тут попытался вежливо перемотать, но Изуна не дал, мол, смотри, сам обещал всё посмотреть.
А Мадара пытался его оградить, ограничить. Говорил, что это не просто прикосновения, что так могут делать только супруги, только для создания детей, и вообще. Изуна тогда очень сильно обиделся, но не сдался. Ему нравилось то, что происходило, и что это было именно с братом, и он не собирался давать глупым клановым нормам, которым, к слову, ни он, ни Мадара не следовали, вмешиваться в то, что происходит между ними.
И подобрал аргументацию. Первый вопрос — нравится ли брату с ним… Больше, чем обниматься? Это был самый главный вопрос, потому что если сам Мадара считал бы это отвратительным, все аргументы можно было бы выбросить из головы, потому что это не глупые нормы, придуманные старыми пердунами, да ещё и не для них, а желание самого брата, с которым ничего нельзя поделать.
Но Мадара не был против.
Тогда Изуна заявил, что понимает, что однажды в их жизни появятся женщины, будущие матери их будущих детей. И что ни одна женщина не будет терпеть подобные… похождения мужа, да ещё с собственным братом. И что обманывать будущую мать твоих будущих детей — тоже не самая лучшая идея…
Мадара вздохнул с облегчением и одновременно грустью в глазах.
…но стоит ли эта гипотетическая женщина, до которой они, возможно, даже не доживут, счастья здесь и сейчас?
Уже этого было достаточно, чтобы убедить брата, но Изуна тихо добавил: «Стоит ли женщина, которая, скорее всего, никогда не сможет тебя полюбить, любви здесь и сейчас?» — и это был не праздный вопрос. Ни одна из семейных пар, которые они знали, не любили друг друга. Люди вступали в брак, чтобы найти опору и возможность для передачи своей крови дальше. Все терпели друг друга, иногда — уважали. Но не любили.
И тихое обещание прекратить, если достойная женщина всё-таки появится в их жизни.
Тобирама мысленно благословил ками, что никогда не думал о Хашираме в таком плане. Да и вообще, собственное взросление пережил очень спокойно, относясь к новым реакциям тела как к уходу за оружием. Катану нужно чистить, точить и смазывать, спасая от ржавчины, чтобы не подвела в бою. Телу нужна разрядка, чтобы мысли снова обрели кристальную ясность. Всё просто и логично.
Как всё-таки хорошо, что в его голове такие дикие мысли не бродили.
Ночь Тобираме разрешили перемотать. В конце концов, физиология неловкого подросткового секса не так важна, как само решение и вызвавшие его чувства. Но, отрешившись от чужой памяти, Сенджу понял принципиальную разницу между ним и Изуной. Он сам руководствовался чистой логикой, считая эмоции досадной помехой, ненужным излишеством. Изуна же руководствовался эмоциями, используя логику как инструмент, чтобы добиться того, чего он желает. Он не отказывал себе в мечтах и желаниях, а благодаря брату вовремя смог выпутаться из сложных эмоций, понять, чего он на самом деле хочет, и осуществить это.
Для Изуны эмоции были не помехой, а движущей силой. И это было удивительно, удивительно и непривычно, но в то же время — с какой-то своей внутренней логикой, неожиданной правильностью. Возможно, такая философия жизни к нему самому неприменима, но не восхищаться этой гармонией с собой было невозможно.
А дальше воспоминания перескочили на стычки с Сенджу. Убивать Изуне было по-прежнему сложно, он старался не думать о том, что это тоже люди, считая их всего лишь врагами. Даже вспоминать тяжело, тем более сейчас, в контакте сознания с Тобирамой, который всех этих людей как минимум видел, а вообще-то большинство неплохо знал.
В какой-то момент сам Тобирама постарался отрешиться от своих знаний, стараясь думать о них как о безымянных жертвах бессмысленной войны, а не как о реальных людях. А также старался не думать, что сам-то он Учих резал безо всякого сожаления. Враги и враги. Нельзя было иначе.
Очень внезапно было увидеть в воспоминаниях Изуны самого себя. При той же встрече на реке они почти не уделили друг другу внимания, сосредоточенные на старших братьях — и собственном, и чужом, как более опасном противнике. Тобираме было интересно, как он сам выглядел в глазах Учихи — ани-чан его впечатлил ещё в детстве, пусть и как угроза Мадаре.
Интересно — и немного боязно. Все же брату Тобирама объективно уступал. Не хватало сил, чтобы быть таким теплым даже посреди яростного сражения, не хватало отрешенности, чтобы замораживать все вокруг и окончательно стать идеально-невозмутимым…
Кстати, были у Сенджу мысли по поводу вторичных стихий и кеккей генкая. Времени только постоянно не хватало… И Хьётон, который Тобирама выбрал для примера, так ему и не покорился.
Смотреть на себя глазами Изуны оказалось донельзя странно. Младший Сенджу проходил у него по категории «ёжик», то есть тот, кто весь старается казаться таким колючим, ужасно суровым и независимым. А прячет он пушистое белое пузико, от поглаживаний которого «ёжик» громко сопит и дёргает лапкой.
Мадара, к слову, тоже был колючим — только дикобразом. Иголки торчат сами по себе, и никуда от них не деться.
Это оказалось одной из причин, почему Изуне было так тяжело убивать. Он очень хорошо чувствовал людей, их желания, стремления… Хорошо разбираясь со своими эмоциями, он смог так же хорошо разобраться с чужими — порой, лучше, чем их владельцы, — и это создавало основную сложность. Легко логично и выверено убить врага. Тяжело убить такого милого белого ёжика, который так пыжится-пыжится.
Тобирама почти обиделся, но в том возрасте его сходство с умильно-серьёзным ёжиком действительно было неоспоримо.
Но Тобирама для Изуны оказался большой неожиданностью. Он был хорош. Взрослый Тобирама снова не удержал румянец, когда его окатило чужим восхищением. Одно дело смотреть на то, как Изуна пускает слюни на Мадару, неохотно проникаясь пониманием, что это вполне заслуженно, и совсем другое — чувствовать, что ты сам вызываешь подобную реакцию.
Основой восхитительности того Тобирамы было то, что он не дал себя убить. Что он сопротивлялся, сопротивлялся так хорошо, что Изуне приходилось бить в полную силу, со всей своей изобретательностью, но всё равно не достигая цели, только сводя всё к ничьей. Самого Тобираму это невероятно бесило, он видел в Изуне помеху, которую всё никак не получается преодолеть, но сам Изуна от их драк получал настоящее наслаждение.
…А затем, в одной из вылазок, их четвёрка попала в засаду. Им кое-как удалось отбиться, но один из команды оказался серьёзно ранен, а двое противников успело убежать за подкреплением. С раненым на руках они далеко не уйдут.
Рука дёрнулась добить, и только потом до Изуны дошло, что он сделал. Это напоминало первую активацию шарингана, но гораздо сильнее. Тот факт, что он тогда, после первой активации, не умер, не потух, не сломался, остался всё тем же котичкой, только повзрослевшим, позволил реальности сломать его снова. С размаху, позвоночником об колено. Не просто убить, а убить самого близкого, после Мадары, человека…
Неудивительно, что воспоминания о нём были полустёрты в ретроспективе.
Изуна поднял голову на звук падающего тела. Второй их товарищ не был даже ранен, но Мадара его убил. Чтобы брат не чувствовал себя чудовищем.
Чтобы брат не чувствовал себя единственным чудовищем.
У Тобирамы попросту перехватило дыхание — и хорошо, что здесь оно было не обязательным. Такую чудовищно-сильную близость он и представить не мог. До этого всё ещё укладывалось в рамки хотя бы логики — хотя Сенджу признавал, что ему на месте Изуны пришлось не легче, — но поступок Мадары…
Никогда больше он не сможет смотреть на главу клана Учих прежними глазами.
Потому что никогда раньше ему бы не хватило воображения представить, что Учихи могут быть настолько верными.
========== Глава 8 ==========
Вернуться к просмотру воспоминаний Тобирама смог не сразу. Изуна деликатно дал ему продышаться, не толкая сразу же дальше — хотя, может быть, потому, что ему и самому было тяжело вспоминать об этом.
Тогда Учихи просто ушли, но между кланами уже пошли слухи, каким именно образом красноглазые братья сумели получить новый узор шарингана. Только с одной модификацией — по версии слухов, братья сделали это специально. Изуна не понимал, каким местом люди думают, ведь искренне дорожить кем-то и убивать кого-то ради силы — это принципиально разные алгоритмы действий. Невозможно выращивать себе друга на убой. Либо он друг. Либо кирпичик на пути к цели. Совместить это в одной голове без ущерба для одной из программ невозможно. Либо будет недостаточно друг. Либо рука не поднимется убить.
Дальше началось самое вкусное для Тобирамы — исследование Мангекью. Но, к сожалению, восприятие во время Мангекью так усложнялось и расширялось, что его мозг никак не мог осознать, что же ему передают. Если обычный шаринган смотрел просто более чётко или более чётко с рисунком чакры, то Мангекью показывал вовсе нечто невообразимое и плохо осознаваемое. Он стирал границы между сном и явью, между материальным миром и чакрой… Позволял создавать невероятно сложные техники.
Одной из которых была техника тысячи иллюзий. Когда Изуна создавал её, он просто брал разные страшные гендзюцу и складывал их вместе, одну за другой, проверяя, сколько из них может соединить Мангекью в одной технике. Потом, когда арсенал страшных гендзюцу кончился, а лимит сложения иллюзий ещё даже близко не подошёл, Учиха начал придумывать новые страшилки. И, надо признать, его иллюзии были куда страшнее и изощрённее, чем обычные. Они основывались на психологии, а не на физиологии, и могли довести людей до настоящего отчаяния.