— Птс! Итачи! Ты как к лекарствам относишься? — послышалось с потолка.
— М-ма… Ты хочешь впихнуть в меня то, что не выпил Орочимару?
— Неправда, неприличных предложений я тебе пока не делал. Я только о снадобье говорю…
— Нии-сан будет дисциплинированным шиноби. Нии-сан всё выпьет? — подал голос Саске, на всякий случай фиксируя тело Итачи обнимашками.
Тот кивнул.
— Конечно.
Кабуто сноровисто подтащил снадобье к губам, придерживая чашку. Итачи глотнул, пожал плечами.
— И из-за этого Орочимару устраивал драму? — его бровь медленно поднялась вверх.
— Хороший шиноби, дисциплинированный… Ты, поди, и в госпитале сколько положено лежал?
— Я почти не бывал в госпиталях.
— То-то Кабуто так ругался на запущенность твоего здоровья…
Итачи почувствовал себя будто в клетке с двумя молодыми тиграми. Неизвестно, что они хотят — то ли поиграть, то ли облизать, то ли загрызть, а может, вообще что-то другое… Но и бить вроде не за что, да и вообще, хотелось бы подружиться… Может, почесать?..
Учиха решил, что это достаточно безумно, чтобы выполнить.
— Вот видишь, Итачи ты тоже нравишься, — сообщил Саске.
— По-моему, он подлизывается, — заметил Кабуто, хищно его разглядывая.
— Кхем… Я лекарство выпил, спокойной ночи пожелал…
— А мне?
— Спокойной ночи, Кабуто.
— Вот теперь точно подлизывается, — хмыкнул Саске, укладываясь поудобнее. — Какие мы страшные… спокойной ночи, нии-сан. Спокойной ночи, сенсей.
И, с хитрой улыбкой:
— Спокойной ночи, Кабуто.
— Спокойной ночи, мур…
*
Итачи сидел в намётках своей новой комнаты и, затаив дыхание, гладил чёрный язычок пламени. Это было так удивительно… Саске за пару минут удалось сделать то, что ему не удавалось сделать в течение почти полжизни. Мысль о том, что всеуничтожающей стихии может быть нужна всего лишь его ласка, просто не приходила в его голову. Да и не могла прийти.
Итачи привык всё преодолевать. Усталость, боль, нежелание, сонливость… собственные привязанности. Вполне логично, что и для Саске он решил стать лучшим учителем в меру своего понимания — стать для него лучшим барьером, почти непреодолимой преградой, учащей совершать невозможное.
Но Саске его обошёл, зашёл с другой стороны. Он обогнул иллюзиониста, специалиста по обходным путям, не ломая стены лбом, а ища точки наименьшего сопротивления. И это не было плохо — это вредило разве что самому умению пробивать стены лбом, но не умению решать задачи, поставленные жизнью.
Его совсем взрослый отото.
— Можно? — в комнату заглянул Орочимару.
— М? Заходи, — Итачи ничем не показал своё сомнение в том, что Змей захочет с ним говорить после произошедшего.
Но Орочимару не только захотел — он ещё во мгновение ока оказался рядом, положив ему голову на колени, и пожаловался:
— Голова болит.
Учихе ничего не оставалось, как начать наглаживать столь явно подставленную часть тела. Тем более, что Змей всегда был рад подобным взаимодействиям.
— Прости, я не должен был…
— Прощаю. Я же сам настоял, чтобы ты расслабился и выпустил своих демонов, — Орочимару посмотрел на совсем-совсем дружелюбный язычок пламени. — Зато ты с ними, наконец, разобрался.
— Долго ещё голова болеть будет?
— Понятия не имею. Ты гладь, гладь, не отвлекайся.
— Хм… Какой ты капризный… то лекарство не пьёшь, то на поглаживания напрашиваешься… Откуда у тебя вообще такие замашки? Ты же вроде сирота…
— Ты так говоришь, будто это что-то плохое. В своё время я был очаровательнейшим ребёнком, милым, послушным, большеглазым… Ни одна женщина не могла устоять! А уж когда я приваливался под бочок, чтобы согреться, и тихонько сопел, таяли даже куноичи.
— Так тебя… баловали? — недоверчиво переспросил Итачи.
— Время, конечно, было не самым удобным для балования, но лет до четырёх я умудрялся практически не слезать с рук взрослых. А вместо сладостей, которых было всё-таки очень мало, меня поили сладким-сладким чаем.
— Хм…
— Не веришь? Сам попробуй отказать такому милахе!
Орочимару взмахнул рукой, создавая проекцию себя четырёхлетнего. Ребёнок шаркнул ножкой, потянулся вперёд, обнимая его за шею тонкими бледными ручками.
Итачи был закалённым воином — он даже умудрялся как-то отказывать брату, который был не менее милахой… Впрочем, Змей сейчас его просто обнимал, а не просил тренировок с ним. Да и даже бы если попросил — сейчас Итачи не жил в таком безумном ритме и с радостью бы выполнил просьбу.
Как уж тут устоять простым гражданским женщинам?..
— Сверстники меня из-за этого сильно не любили, но у меня в любом случае отношения лучше строились со взрослыми.
Итачи промолчал, переваривая мысль, что сироте досталось гораздо больше любви и заботы, чем наследнику немаленького клана. А ведь его грозились отправить в приют, если он не оправдает возложенные надежды…
— А вот Джирайя вечно попадал в неприятности. Я его даже порой отмазывал, потому что видел, что он не злой, просто слишком любопытный и местами рукожопенький.
— За это он не любил тебя особенно? — хмыкнул Учиха.
— Ага. Подлизой меня считал. Пф!
— А ты разве был не подлизой?
— Нет, конечно. Языком я начал работать гораздо позже!
Итачи потрепал его по волосам и вздохнул. Язычок пламени на его руке заластился, прижимаясь, как маленький милый Орочимару. Хорошее, кстати, сравнение. Когда маленький — очень милый, а когда вырастает…
— Не хочешь в очаг? — предложил Змей. — Теперь-то ты с Аматерасу разобрался…
— Спасибо, но я пока передохну. Не хочу терять связь с реальностью.
— А, наслаждаешься тем, как тебя змеёныши обложили?..
— Они, скорее, напоминают тигров. Вроде дикие, непредсказуемые и хищные. Но котики.
— Боишься?
— Не думал, что я когда-то снова почувствую страх… — Итачи покачал головой и уставился куда-то вдаль.
— Вполне логично. У живых мертвецов нет надежды, а значит, нет и страха. А теперь ты жив. Вновь знакомься с этим чувством.
Итачи только тихонько вздохнул.
*
Во дворце даймё был бардак. Внезапное исчезновение псевдо-Орочимару вызвало куда больше паники, чем нежели его бы видели в какой-то конкретной точке и пускали бы о нём слухи. Более того, никуда не делись его змеи — ползали по замку такие вальяжные и наглые, не наступить, не перешагнуть и вообще лучше здороваться.
Доволен был только малолетний сын даймё, который всех этих змей кормил, гладил и руководил их диверсионной работой. О, он был в полном восторге, строя пакости всем этим надутым вельможам, которые заставляли его вести себя прилично… За каждое «Тссс!» отомстил!
Заочно недо-Орочимару был признан мальчишкой самым крутым взрослым на свете. Во-первых, потому что у него были совершенно крутецкие змеи, от которых доставала-сестрёнка поднимала дикий визг. Во-вторых, потому что он не говорил с Норайо, как с несмышленышем. А главное — понимал, что взрослые — тупые! И не ценят действительно интересных вещей!
— Одного агента ты себе завербовал, — покивал Кабуто. — Маловато, маловато…
— Зато высокопоставленного, — хмыкнул Саске. — М… чего бы такого устроить? Не мог же я пропадать просто так.
— Саске… а как у тебя с массовыми гендзюцу?
— Смотря какой детализации. В принципе, на местность наложить могу, но непрочное.
— Всего-то нужно поменять кое-что в ощущении равновесия. Верх и низ попутать людям.
— Это легко… но в чем смысл?
Кабуто застенчиво опустил взгляд.
— Это весело.
— А репутация сенсея?
— Её может испортить только потворство банальной глупости. Ну, то есть этот ребёнок — тоже тот ещё дурында, но он не банален и вносит свежий ветер в застылую систему… А вообще… тебе бы узнать, кто с кем и какие интриги, но уже не успеваем по времени.
Саске хмыкнул:
— Можно выбрать несколько человек и просто сказать им «ай, как недостойно». Что именно, они сами додумают.
— Как на обладателе кристально чистой совести на мне бы это не сработало.
— Даже если бы это сказал тебе Орочимару?
— У. Уел. Ладно, меня тут типа нет, — Кабуто потискал его напоследок и скрылся.
Саске похихикал себе под нос, стараясь сделать это максимально злорадно, и пошел наводить хаос.
В самом деле, издеваться над другими оказалось так весело.
*
До конца недели Саске исправно маячил во дворце, доводя чиновников до нервной трясучки многозначительными разговорами. Даймё смутно радовало хотя бы то, что змей по коридорам больше не ползало, и главное, в кровати его сына они не ночевали. Но, право слово, тут не сразу и решишь, что хуже — десяток обычных змей или одна человекообразная? По окончанию отведенного Орочимару срока Учиха торжественно сообщил, что гостеприимство даймё восхитительно, но дела требуют его внимания, поэтому он вынужден покинуть сие замечательное место. Пару облегченных вздохов Саске предпочел «не заметить».
Всё равно ведь собирался вернуться за заказом. По времени выходило, что как раз успеет до Конохи и обратно. Хотя можно было оставить во дворце пару змеек с пузырьком крови, и потом воспользоваться обратным призывом.
А то, что в теневой бухгалтерии он ошибки не только правил, но и приписывал, обнаружат далеко не сразу. Шаринган позволял идеально подделывать почерк.
Кабуто в это время верно исполнял свою любимую роль тени. Подъебнуть, когда надо, принести завтрак, помыть, накрасить, подсказать… Пошипеть из кустов на девушек, строящих глазки Саске… Надо признать, что три четверти людей при виде Учихи в таком образе вставали перед дилеммой — то ли бояться, то ли глазки строить. Восхитительности своей Саске не растерял.
— Куда теперь? — поинтересовался Якуши как неприличный потолок.
— За биологическим материалом, — отозвался Учиха. — За день как раз успеем добраться до Конохи, а такие дела лучше творить ночью.
— За которым биологическим материалом?..
Саске задумался, вспоминая, говорил ли при Кабуто о своем желании обойти упрямство неких красноглазых особ.
— Для Эдо Тенсей.
— А. Точно же… Нет, такого у нас на складе не завалялось. Тогда подожди пару минут, я соберу еды в дорогу.
— Как Орочимару не обленился окончательно с таким помощником, как ты? — риторически поинтересовался Саске.
— Орочимару-сама может не волноваться больше за такие неважные и рутинные дела, как кормление или запись хода эксперимента, и может сосредоточиться на чём-то более важном, — всё же ответил Якуши, появляясь действительно ровно через две минуты. — Пойдёшь в образе или как?.. Всё-таки рядом с Конохой тебя будут бить меньше, чем Орочимару.
Учиха передернул плечами:
— Может, нарисуешь что-нибудь нейтральное? Меня, конечно, бить не будут, зато очень яро поволокут типа домой.
— М-м-м… Даже не знаю… — Кабуто в задумчивости посмотрел ему в лицо. — Может, просто в блондина? Будешь бледной молью, никто и не подумает на тебя…
— Краска? — обреченно вздохнул Учиха. — Или все-таки хенге сойдет?
— Мы же ненадолго. Хенге хватит.
— Это радует…
Саске сложил нужные печати, меняя облик на блондина с крысиным хвостиком и острым носом. Наклонил голову набок:
— Ну как?
— Хм… Изменил тон кожи, перфекционист? Не надо, оставь свой. Будет чем эстетов пугать… Хотя куда ты от своей ауры-то денешься?..
— Ты сейчас о чем? — Учиха еще раз сложил печати, подправляя образ. Родные черные глаза на лице бледного и очень светловолосого блондина должны были смотреться жутковато.
— Всё равно валить и трахать, — сдался Кабуто. — Ну хоть блонди тебя не признают. Никаким местом на Учиху не похож.
Учиха одарил его задумчивым взглядом.
— Мы можем не спешить и остановиться где-нибудь на несколько часов. Завалишь.
— Э-э-э…
— Что, нет желания? Или хочешь поскорее вернуться к Орочимару?
— Есть желание. Но мы же вроде как на миссии…
— Мы ее завершили, — хмыкнул Саске, дотрагиваясь до щеки Кабуто кончиками пальцев. — И идем по личным делам с разрешения Орочимару.
Кабуто замер, глядя затравлено. Вроде как можно… действительно можно. И хочется. Очень-очень хочется. Но ведь небезопасно! Люди в такие моменты особо беспомощны. Да и…
— А разве можно?
— Кто нам запретит? — Учиха хмыкнул, качнулся вперед, вцепляясь в губы Кабуто поцелуем.
Тот не удержался, поддался, прижимая ладони к чужой груди. Как он ещё раньше не зацеловал Саске — даже Орочимару-саме не узнать. Но красить, регулярно быть в близком контакте… И не целовать эти губы, не прижиматься к этой коже, не требовать близости… Смотреть на эти взгляды, когда откровенно желающие, а когда и откровенно любующиеся…
Неужели действительно можно?..
Неужели он достаточно интересен сам по себе?..
Нет, глупости.
— Кабуто, — ласковым, доверительным шепотом на ухо. — Я тебя сейчас укушу. В лучших традициях Орочимару.
— За что, Саске-сама?
Учиха моргнул, уставился на Якуши ошарашенным взглядом.
— Ты опять загоняешься… Кабуто, все в порядке?
— Конечно. Всё в порядке.
— Ты назвал меня «сама».
— А что не так?
— Я не Орочимару, — осторожно напомнил Саске. — А ты — не моя призывная змея.
— Ты тот, кого Орочимару-сама не убил за использование его образа.
— Хм. Пойдем, тут все-таки место не слишком подходящее.
— Конечно, — Кабуто согласно кивнул. — Веди.
Саске покосился на него, но промолчал. Такое поведение Якуши слегка даже пугало.
Покинуть дворец дайме им удалось без проблем — слишком рады были тому, что змеиный санин изволил отбыть. А сын даймё был ещё больше рад маленькой змейке, которая приползла к нему греться в рукав. А всевозможных гостиниц в городе было более чем достаточно. Рис, конечно, не Огонь, но столица есть столица.
Добраться до ближайшей, снять номер, зайти. Притянуть Кабуто к себе, крепко обнимая и утыкаясь носом в волосы.
Для Якуши это было слегка неожиданным. Просто объятие? Они же сюда за другим пришли… или нет?
— Что-то случилось?
— Ага. Ты приравнял меня к Орочимару. Это внезапно, знаешь ли.
— Комплекс неполноценности? — с сомнением уточнил Кабуто.
— Просто странно, — качнул головой Саске. — Мне было бы приятней, зови ты меня просто по имени*.
* В японском языке обращение без суффикса — знак близких отношений, но без “сюсюканья”. Обычное обращение взрослых к детям-подросткам, друзей друг к другу и т.д. Если же человек вообще не пользуется суффиксами, то это явный показатель грубости.
— Хорошо, Саске, как скажешь, — вздохнул Кабуто печально.
— Почему для тебя это важно? — Учиха тронул его за подбородок.
— Я не понимаю вопроса.
— Почему тебе так важно именно служить? Быть… полезным? — пауза. — Почему не просто — любимым?
Короткая пауза.
— А разве любят не за служение?
— Нет, не только. За служение обычно уважают, — рукой по щеке, скользнуть к затылку, зарыться в волосы. — Ну что, будешь заваливать?
И без того тёмные чёрные глаза мгновенно стали ещё темнее.
— Буду, — уверенно заявил Кабуто, подаваясь вперёд и целуя. Вкусный, вкусный Саске. Раздеть, облизать, облапать… Обнажить — как бутон распускается, жёсткие зелёные листики выпускают нежные, хрупкие лепесточки. Погладить раскрытой ладонью кожу — гладкую, чувствительную… Прижаться губами под ключицей… мягко оттеснить к кровати, завалить.
Зацеловать каждый сантиметр кожи.
Саске только и успевал, что реагировать — прогибаться под руками, ахать, поворачиваться. Жадно впитывать прикосновения. Можно было бы сгрести себя в кулак и перехватить инициативу, но… зачем? Зачем, если не нужно ничего доказывать?
Если можно просто — быть искренним?
— Какой ты красивый… — сбивчивый, восхищённый шёпот. — Всегда красивый, в любом облике. Как таким не восхищаться?..
Загладить, зацеловать — почти совсем невинно, потому что невозможно не прикоснуться, невозможно не целовать. Всего, со всех сторон, чтобы не осталось ни единого незаласканного кусочка. Шёпот, быстрые прикосновения, движения… всё это заставляло погрузиться в процесс, забыть обо всём.