Мне стало за нее страшно. Что-то после этой кассеты зашевелилось во мне, забулькало, ожило.
Я сказал ей, что нашел ее кассету. Она долго молчала. Потом сказала, что благодарна, что это, как важное потерянное письмо. Но когда мы простились, она о кассете и не вспомнила и ни о чем со мной не договорилась. Так, пустота, неясность…
Как-то я брел по шоссе из Лахты к городу, так получилось. Вдруг — тормоза!.. «Запорожец». Меня любезно втягивают внутрь. Какой-то тип за рулем плюс блондинчик какой-то, Стив и Региша. Если бы не она, я бы не сел. Куда-то поехали, какие-то повороты, улочки, сараи, деньги, джинсы, обмен… Я вернулся поздно из Лахты.
…Мы брели по каналу Круштейна в сторону улицы Писарева.
— Вот здесь, здесь и вот здесь, — Юлик тыкал пальцем в точки противоположного берега, — летом густющие кусты сирени. Пахнут! Совершенно нетронутые.
— Егорушка, — сказала Нинуля. — А твой друг Юлик любит природу, да?
Я кивнул.
— Люблю, — сказал Юлик. — Я всего-то и хотел сорвать — одну веточку. Чуть не погиб. Нырнул — а там глубины по колено. И тина.
— Господи, — сказала Нинуля.
— Не, неудобно было. Да и грязный весь. Прополоскался, отжался, развел костер, пообсушился малость. Потом подумал — и вообще остался на недельку на том берегу. Раскладушку поставил прямо в кусты сирени, спал, как в раю. Ну, рыбу удил. Хотел козу завести, кур. Жениться даже думал. А тут как-то раз смотрю: плывет на лодке наша классная руководительница Алла Георгиевна. «Ах, вот, — говорит, — ты где, Юля! А ну-ка, марш домой — завтра экзамен!»
— Как это экзамен? — сказала Нинуля. — Это когда сирень цветет, экзамен?!
— Переэкзаменовка, — сказал Юлик.
— Двоечник? — спросила Нинуля.
— Да врет он, — сказал я. — Учится, как бог!
Чудесно было брести с Юликом и Нинулей и валять дурака; было тепло, солнышко, уже почти весеннее; я и не думал тогда, что уже через несколько часов и надолго мне будет жить куда трудней, чем сейчас, хотя, когда началась эта трудная жизнь, я какое-то время не догадывался, как она для меня, оказывается, трудна. Что-то тогда на меня нашло, облачко какое-то, кисея, я прыгнул в набегающую волну, мог бы и не прыгать в нее, вовремя одуматься, но я этого не сделал, махнул на все рукой, — прыгнул в эту волну, и она поволокла меня, именно что поволокла, но я это слабо как-то чувствовал, я думал, она меня несет, что я плыву, плыву… а она меня волокла, швыряла о камни, а я отмахивался и не обращал внимания.
Приближались шесть часов, когда я вдруг опять испугался: позвонит ли через час Региша и если да, то как и что именно будет.
3
В три минуты восьмого я почувствовал, что его не будет. Тут же я услышал звук поворачиваемого ключа в двери — мама-Рита, и раньше, чем она вошла в квартиру, раздался телефонный звонок. Я буквально содрал трубку с аппарата.
— Алло! — крикнул я.
После паузы она сказала:
— Здравствуй.
— Здравствуй… — И глупо добавил: — Это я.
— Я узнала.
И опять пауза… Я спросил:
— Ты откуда?
— Я из автомата. Я сажусь в метро, через двадцать минут буду на площади Мира.
— Да.
— Прощаюсь. — Она повесила трубку.
Все. Как обрезало. Но всё было ясно.
— Я вас поздравляю, — сказала мама. Она, незаметно для меня, уже вошла в квартиру, на кухню, и уже разбирала свои хозяйственные кошелки с продуктами.
— С чем, мам? — Это Митька. Он всегда помогает ей разбирать сумки с продуктами. Рыцарь. Ходить за продуктами не ходит, занят мировой наукой, но помогает разбирать продукты — всегда. Еще бы, восьмой класс, а шпарит по вузовским учебникам.
— Похоже, я через две-три недели вас бросаю. — Это мама.
— Как это? — Это, для порядка, я.
— Командировка. Длительная.
— Это как же?! А мы?! Одни?!
— Ну как? В семье еще отец есть.
— Вот это да! — говорю. — Разве ж на твоей работе не знают, что у тебя двое чудесных детишек?
— Отчего — знают! Знают также, что один из них практически несамостоятелен… — Она смотрит на Митяя.
— Это я-то? — Явно возмущен.
— А второй, — говорит мама-Рита, — наоборот, все умеет в состоянии купить необходимый продукт и минимально умеет готовить: яичница, пельмени…
Я шел очень быстро. Почему-то мне казалось, что опаздывать не просто нехорошо, некрасиво или не хочется, но просто невозможно, а ведь после звонка Региши я немного задержался. Последние пятьсот метров я буквально летел: мимо магазинов «Цветы» и «Обувь», мимо парикмахерской и кинотеатра «Смена» на Садовой, мимо ларечка, где мы сто лет назад с Регишей пили пепси, через Московский проспект и по площади Мира — быстро, быстро, к метро. Я был мокрым от дождя и снаружи и изнутри, вернее — под курткой, под свитером, и быстро поднялся по широким ступеням метро под козырек — Региши не было. Я стал вышагивать взад-вперед, поглядывая иногда через прозрачные двери будки телефона-автомата на человека в кожаной куртке и кожаной кепочке, который кричал в трубку: «Цирк?! Это цирк?!.. Я привез в автофургоне удавов из Душанбе!»
Резко я обернулся — на три ступеньки выше меня стояла Региша.
— Здравствуй, — сказал я.
Она наклонила вниз голову, медленно кивнула. Она не сделала ни шагу вниз, и в возникшей пустоте, неясности я достал из кармана кассету и протянул ей. Кассета была чуть влажная.
— Влажная. Мокрая, — сказал я. — Дождь идет.
— Пойдем, — сказала Региша. — Пойдем в сторону дома.
— И все? — вырвалось у меня. Впрочем, очень тихо.
Дождь, похоже, перестал — отдельные маленькие капли.
— Я хотела спросить, сказать… — Ее голос был мягким, но и каким-то звонким одновременно, но вовсе не громким. — Ты придешь сегодня, пойдешь… хм, на мой день рождения? Сегодня. Сейчас.
Я разом как-то почувствовал все. Если разложить по полочкам, «расчленить» (мама-Рита) скопом попавшие в меня ощущения, то получилось бы следующее: прогулка коротка, но мы не расстаемся, день рождения — это как бы только для близких людей, что это? — благодарность за кассету? нет подарка, кто будет на этом дне рождения, кто-то ведь будет? неужели будет, будут?..
— Да. Пойду, — тихо сказал я раньше всех этих «расчленений». Ощутив все, что на меня нахлынуло, я все равно знал, что выбираю пойти на ее день рождения, где бы это ни было и кто бы там ни оказался. Самое главное для меня было — быть вместе с ней. И она сама меня пригласила. Что же еще могло быть важнее? И все же, и все же… Почему я, скажем так: человек средней-нормальной бойкости, — почему я не могу у нее спросить — кто там будет, будет ли Стив (Глупо! Брат же все-таки), будут ли… остальные? И кто ей эти, Стивовы, остальные? Друзья? Или она сама по себе? Почему что-то мешает мне спросить до сих пор: одна она бывала в том пустом доме или со всеми остальными, вместе? Входит она в их компанию или нет? И я чувствовал при этом, что знай я Регишу больше, лучше, дольше, что ли, я бы тоже не мог запросто спросить об этом. У моей подружки Нинули — мог бы, а у нее — нет. Наверное, все упиралось в то, как я к ней, к Регише, относился, а еще больше в то, какой я ее чувствовал, какой, так сказать, у нее был характер.
— А как же… подарок? Я не знал ничего.
— Подарок? — спросила она. — А… что бы ты хотел?.. Я об этом никогда не думаю, не думала. Даже в раннем детстве. Я всегда немного удивлялась, когда мне на день рождения что-то дарили.
Я кивнул.
— Всегда, — услышал я ее голос, — это затевают родители. Но отец сейчас в отпуске, а мама гостит у родственников на Волге. Это… брат захотел. Он любит праздники, веселье.
— Веселье? — тупо переспросил я.
— Да, веселье. Любит.
— Там будут твои друзья… незнакомые…
— Это… имеет значение? Разве?
— Нет. Не имеет.
— Чего бы ты хотел? — через минуту совершенно внезапно спросила она. Мы брели по улице. — Понимаешь, — сказала она, — есть как бы центр ощущения, что-то главное, понимаешь? Я слышала от кого-то, не мне говорили, а так, краем уха, что твой брат прилично понимает в физике и математике, по большому счету. Это уже в восьмом-то! Он этим занимается (она нажала на это слово), сосредоточен именно на этом. Многие просто плывут по течению, не имеют некоей точки, просто живут, — она усмехнулась.
— Не знаю, — сказал я, помолчав. — Мне кажется, что я тоже — просто живу…
— Да, я догадалась. Но при этом, я так чувствую, тебе этого мало. Мало, да? Я про это и спрашиваю.
— Да, мало, — согласился я. — Маловато.
— И… ты знаешь, чего хочешь?
— Не знаю, — сказал я. — Не то чтобы вовсе не знаю. Я скорее чувствую, чего хочу, а объяснить толком не могу.
Да, действительно, чего я хочу? Конечно, это был не пустой вопрос, не общий, как сказала бы моя мама. Здесь дело не упиралось в посещение кружков, в хоккей или, скажем, в «съездить на Курильские острова». Я думаю, построить катамаран, даже ходить на нем — это не совсем то, может быть, только часть этого «того», частица, частичка… Единственное, что я знал твердо: в моей жизни не происходило событий, каких-то особенных событий, когда мне надо было бы действовать, что-то решать, чего-то добиваться. Вроде бы получалось, будто я сижу тихонечко на стуле, пью чай с вареньем, покусываю печенье, слушаю тихую музыку, а в душе у меня, пусть и глубоко, пусть и не явно — все кипит, и, может быть, даже я взорвусь от этого кипения.
— Человек не может точно сказать, чего именно он хочет, но хорошо это чувствует — это уже много. А другой — только хотел бы почувствовать, что он хочет. — Она вздохнула. Дальше мы уже молчали.
4
Региша открыла дверь, кивнула мне, и я оказался в маленькой пустой передней, где никогда не был. Вовсю играла музыка, за матовыми стеклами двери в комнату мелькали тени, кто-то смеялся. Снимая мокрую куртку, я почувствовал, что волнуюсь. Вслед за Регишей вошел в комнату, все закричали, увидев Регишу, я сделал шаг в сторону, скорее ощутил, чем увидел, стул и тупо сел. Странным образом во мне смешались сразу два противоположных желания: ни на кого не глядеть и разглядеть, кто же здесь собрался, и мое зрение совершенно от меня независимо делало то одно, то другое. Никто не обращал на меня никакого внимания; чуть позже какая-то тень скрыла от меня лампу под абажуром, меня потрепали по плечу, я дернулся. «Привет, малыш», — услышал я — это был Стив. Мало-помалу все немного утряслось, я слышал голоса — Регишу поздравляли, какие-то подарки, постепенно напряжение мое стало проходить, и я всех разглядел: Галя-Ляля, Венька Гусь, Ира, очень красивая, Брызжухин, Феликс Корш… Больше никого. Только компания Стива. Ни одного знакомого самой Региши, кроме меня. Значит, все-таки Региша входит в эту, Стивову, компанию? Чушь какая-то! Ну, даже если и входит. Могут ли у нее, кроме этих людей, быть еще разные знакомые из класса, по даче… да мало ли? Нет, никого, кроме этих. То, что у нее не было никаких других знакомых (я — не в счет), было так странно (или так понятно, если подумать о том, какая была она сама), что даже могло показаться, что и Стивова-то компания здесь ни при чем; если это (к сожалению) единственные ее люди, то получалось, вполне могло так выглядеть, что только для меня одного на свете Региша и сделала исключение и позволила мне к себе немножечко приблизиться. Если бы так, если это было верно — можно было бы даже затрепетать от счастья.
На секунду я вдруг поглядел на эту ситуацию со стороны. Будто это в кино. Детектив. Девушка приглашает молодого человека, очень хорошего, чистого, доброго и смелого (это я — смех!)… приглашает его в гости, он приходит, а она вся как есть в окружении своих дружков, и эти дружки, оказывается, вполне известная шайка, с которой молодой человек (ну, я) уже давно на ножах. Напряжение, ссора, потасовка, выстрелы, прыжок в открытое окно (вернее, в закрытое, прыжок через стекло), глубоко внизу штормовое море накатывает с шумом на стену замка…
Я так быстро себе это представил, что, спустившись на землю, даже улыбнулся. Шайка? Да какая это шайка. Так себе, компашка очень молодых людей, на год старше меня. Если быть честным, я их и не знаю вовсе. А если я и не ошибаюсь и люди они — так себе, то опять-таки не мне судить, ничего плохого они мне не сделали, и если вдуматься (да я и читал об этом, приходилось), просто плохих людей нет, не бывает, в каждом человеке есть что-то хорошее. Даже, может быть, что-то неплохое можно, приложив усилия, сказать и о Стиве, несмотря на то, что человек он скользкий, нагловатый, вертлявый.
По кругу стола все расположились таким образом: Региша, потом Брызжухин, Стив, Галя-Ляля, Феликс Корш, Венька Гусь, Ира и я. Я был доволен тем, как все расселись. Хорошо, что я был рядом с Регишей, рядом же была и красавица Ирочка, и — главное — Стив сидел не напротив, не глазки в глазки, напротив меня был Феликс Корш в своих роговых очках.
Все галдели, говорили громко, потому что кассета с диско молотила вовсю: стереоустановка с огромными колонками была у них очень приличной. «Вам положить чего-нибудь?» — это Ирочка мне шепнула. «Положите чего-нибудь», — это я шепнул; кто это толкается в мою ногу, нагибаюсь: кошка толкается, лбом, может, послать с кошкой записку Регише, мол, поздравляю; нет, глупости, Региша же сидит рядом, как хорошо — она сидит совсем рядом со мной, что же это, что же это такое, ведь я уже разглядел внимательно накрытый стол — бутылка с вином, вином, как у взрослых…
— Гусь! Ну-ка выруби эту машину. На время! — Это Стив.
Полная тишина, только голоса, шорох, смех, брякают вилочки… И вдруг (а бутылка уже в руке):
— Наливаем и — поехали! — Это Стив, конечно. — Сестренка? Глоток?
Региша молча качает головой из стороны в сторону.
— Та-ак. Мимо. Нам больше будет. Брызжухин! Сколько?
— Завтра тренировка.
— Волевой мужик. Та-ак. А вам, Стив? — Это он себе — фужерчик? Плиз. Галечка-Лялечка?
— Одну сотую десертной ложечки. В пепси.
— Феля, Корш?
— Ноль.
— A-а. Тебе, Веня, конечно, побольше?
Гусь радостно хихикает.
— Мне пепси. — Это Ирочка.
— Прилипло. А нашему молодому гостю, а? — Это уже мне. — Или мы не пьем?
— Мы не пьем.
— Стив! — Это Региша.
— Понял. Слово именинницы — закон.
— Стивчик. — Это Галя-Ляля.
— Дорогая сестра… — Он становится прямо, строго, по струнке — во всем якобы юмор. — Ты у нас самая лучшая, самая умная, самая красивая. Ты всё понимаешь. Ты никогда не ругаешь никого на свете. Все жутко хотят выпить за твое здоровье. Правильно я говорю, детишки?
Девочки захлопали, Гусь что-то заорал…
— Спасибо, — сказала Региша.
— Вперед! — крикнул Стив.
Неловко и как-то нелепо я чокался пепси с остальными. Все было, я чувствовал, довольно обычно, что ли, все у них было, как у своих людей, и в то же время мне было слегка жутковато от этой легкости и простоты, с которой они, пусть и двое всего, выпили. Противно было.
— Мы на днях играем, — говорит Брызжухин Регише. — Придешь?
Региша кивает. Во что это они играют? Ах да, в хоккей, он же хоккеист, совсем забыл. «Киса, киса, — шепчу я, — кисонька», и глажу под столом кошку, тычется лбом почему-то именно в мою ногу, что ей во мне? или чувствует, что мне неуютно? На миг я думаю: а чего я здесь сижу? Неудобно было отказать Регише? Нет, я хотел пойти. Что бы ни было — побыть с ней. Да, это так, это верно, но уж больно здесь все чужое, что-то даже отрывает меня от Региши.
— Положить шпротинку? — Это Ирочка у меня спрашивает.
— Да. спасибо. — Ем шпротинку.
Голос Гуся:
— Детишки! Я желаю сказать гост.
— Ай да Венечка!
— А чего? Я серьезно.
— Ты не сможешь, Веня, — говорит Феликс Корш. — У тебя, я слышал, по русскому сплошные пары.