Она вышла, и Алёна открыла свою – на ближайшие пять лет – свою, свою комнату.
7
В голове до сих пор не могло уложиться: «Когда я отсюда уйду, мне будет больше двадцати». Больше двадцати… Двадцать лет – это вообще что такое? Когда-то Алёна подарила этот возраст гордой чёрной королеве Ваниных шахмат, а прекрасной и нежной белой – вечные шестнадцать, крайний срок, за которым всё труднее жить и радоваться жизни. Так Алёна думала тогда, а теперь она сама старше – и ничего, жива. И до королевы ей, как и прежде, несравненно дальше, чем до маленького пажа, и самое главное, самое интересное только намечается… Но двадцать лет до сих пор казались невероятной, недостижимой гранью.
Алена поставила на пол вещи. Здесь уже поселились чужие сумки, чемоданы; разглядывать их было ни к чему. Придут хозяйки – сами покажут, если захотят.
Комната была светлая и гораздо больше, чем у Алёны дома, но и предназначена для троих. Кровати с блестящими пружинными сетками стояли буквой Г: одна у короткой стены с окном, и две – у длинной. Их разделяла простая, какая-то совершенно казарменная тумбочка, над ней нависало громоздкое бра с воткнутым в розетку шнуром. Возле каждой кровати пасся, как бычок, толстоногий деревянный табурет. Именно так: для женского рода этим предметам не хватало изящества.
Алёна покачала сетку – тугая, едва не звенит. И полированные спинки не шатаются. На кроватях лежали свёртки: матрас, одеяло, подушка, – словно в поезде, но теплее на взгляд и мягче, уютнее на ощупь.
Напротив кроватей – три небольших стола; из каждого вырастала лампа на гибком стебле. И три лёгких, не сравнить с табуретами, пластиковых стула. Ту стену, где была дверь, подпирал здоровенный четырёхстворчатый шкаф. Алёна пока не стала открывать его и смотреть, есть ли что внутри.
При всём беспорядке новоселья, в комнате было просторно – хватит места, чтобы даже пройтись колесом. Тут можно, можно жить!.. Только с кем? Не хотела бы Алёна делить ближайшие годы с заядлыми курильщицами – раз, немытыми хиппарками – два, безумными меломанками – три… Табаком от вещей не пахло, одной тревогой меньше. Но стервозы могут быть и некурящими. Всяких же историй она наслышалась. Знакомая, вместе с Алёной занимавшаяся фламенко, два с половиной года назад рассказала по пути домой, что однажды, доведённая соседкой до отчаяния, проглотила много снотворных таблеток, едва успели спасти. «А вы могли бы просто разъехаться? – спросила Алёна, – разве это трудно?» Настя покачала головой: «Я уже ничего не соображала. Только бы от неё отделаться, здесь и сейчас». Инженер с маминой работы, уверенная в себе, красивая, сильная девушка с потрясающим грудным голосом: что она должна была перетерпеть, чтобы решиться на такое, и чтобы через десять лет этот голос задрожал от воспоминаний? Неизвестно. Алёна испугалась и устыдилась внезапного любопытства, придавила его сочувствием и не один месяц потом воображала себя спасительницей: возникала в последнее мгновение, отнимала поднесённые ко рту таблетки, уводила её жить к себе – ненадолго, пока найдётся комната, мама с папой поймут… Но и любопытство время от времени просыпалось – и тогда, переодеваясь после занятия, Алёна украдкой глядела, как она вытягивает подъём, скатывая с ноги вязаную гетру, или заводит за спину тонкую руку с полотенцем, или, пролезая в свитер, с голой талией повторяет недавно выученное движение. Чем-то и вправду беззащитным, трогательным обдавало Алёну в эти секунды, и хотелось глубоко вздохнуть. А иной раз – даже сказать грубость, толкнуть её или посмотреть, как бы это сделал кто-нибудь другой. Или самой превратиться на время в ту соседку, надеть рыжий парик, накраситься поярче – никто и не поймёт… И, разумеется, Настя чувствовала эти мысли: неспроста ведь больше не заговаривала с Алёной и на занятиях становилась в другом углу зала. И так продолжалось до мартовского вечера, когда, толпой возвращаясь с занятия, они вместе с другой студией, кажется, туристической, устроили на пустыре возле гаражей игру в снежки – команда на команду, девушки против ребят. Опытная Алёна не ввязывалась в перестрелку, пока не налепила в стороне полдюжины снарядов, а потом встала, держа один наготове и прижимая к себе остальные, огляделась – и тут на неё почти налетела хохочущая Настя в обсыпанной снегом расстёгнутой шубке и с белыми коленями. Кто сумел так её растерзать, кто бежал за ней и где потерялся, Алёна не увидела и, прежде чем успела что-то подумать, запустила в неё снежком. Настя, не ожидавшая такого вероломства, неловкая на каблуках, присела, чтобы слепить ответ, и Алёна, пользуясь её безнадёжным положением и уже ничего не боясь, кинула другой, третий… последний швырнула в спину убегающей Насте, в три прыжка настигла её; в азарте едва слыша смех и визг, обхватила одной рукой под шубкой, другой сверху, – и тут же кувырком полетела в сугроб. Насте оказалось достаточно слегка повернуться, чтобы сбросить с себя обнаглевшую малявку и вытряхнуть всё лишнее из её головы.
Да уж, на недостаток воображения Алёна никогда не жаловалась. Из одной услышанной фразы могла вырастить целое приключение, порой даже выходящее в реальный мир. Но знала она и другие истории: о том, как бывшие соседи по общаге дружат многие годы, уже семьями, детьми.
Хорошо бы у неё получилось так! до сих пор ведь удача не подводила… И вот пришли соседки, Алёнины ровесницы; она взглянула на них и сразу успокоилась. Одна – с чуть восточным очерком лица, каштановая, кареглазая девчонка ростом с Алёну, в джинсах и белой футболке с красно-чёрной угловатой надписью «Rammstein», из которой били такие же молнии.
– Наташа Петрова, – представилась она. Рука Наташи, мягкая, но живая, с тёплыми энергичными пальцами, оказалась весёлой. Минуту назад Алёна представить не могла весёлую руку, но едва прикоснулась, как тут же выдумала такое определение.
Вторая девочка – высокая, в бирюзовом сарафане на тонких бретельках, с чудесными стройными ножками и волосами такими же тёмными, как у Алёны, но гораздо длиннее, почти до пояса.
– Галя Штоппель, – назвалась она, блеснув ровными зубами, и пояснила: – Немецкая фамилия.
Галя выглядела разом и утончённой, и ещё пухленькой по-детски. Немного сутулилась, будто стесняясь пышной груди. А Галину ладонь Алёна просто не ощутила, настолько та оказалась узкой и тоненькой.
Наташа с Галей были из российского далека – обе омички, приехавшие в Питер в одном купе. Здесь у них не было родственников, знакомых – вообще никого, и девушки жили в общаге, пока сдавали экзамены: вдвоём в одноместной комнате на десятом этаже, куда втиснули ещё одну кровать.
На взгляд Алёны, они совершили почти что подвиг. О ней-то всё это время заботилась мама: не ходила вместе с Алёной на экзамены, не держала за руку под дверью, но охраняла от бытовых забот – только поступай. Алёна возвращалась из Университета, ложилась на диван и выключалась от нервного напряжения, едва успев продеть руку под подушку, а когда открывала глаза, её уже ждал готовый обед… или ужин, с этими белыми ночами трудно было понять. И если на Алёну вдруг нападало неверие: «Я не готова, всё забыла, кому я вообще нужна!» – опять же, мама умела привести её в чувство одним только словом. «Спокойно!..» – говорила она с невозможной интонацией, вроде Папанова в «Бриллиантовой руке», но ещё выразительнее. «…Козлодоев!» – заканчивала Алёна и, подпрыгивая, доставала пальцами люстру.
Спокойнее всего ей было на самом экзамене, когда подходила очередь. Алёна переступала порог аудитории и видела обыкновенных людей с усталыми лицами, сидящих возле окна. На столе между ними и Алёной были разложены билеты, не начинённые ни ядом, ни взрывчаткой. Чего боялась?… Она без дрожи и суеты брала тот билет, что и наметила за мгновение перед тем, как вытянуть руку. Читала вопросы и понимала, что всё это знает, знает даже с запасом! Если надо, может рассказать больше, чем требуется. Но её останавливали на середине.
И всё-таки до экзамена каждый раз надо было дойти, а потом дождаться следующего. Удалось бы это так легко, не будь рядом мамы? В этом Алёна сомневалась, а вот Наташа и Галя – молодцы, управились сами. Теперь, сменив десятый этаж на четырнадцатый, они, как и Алёна, тревожились, кто же будет соседкой.
Тревогам пришёл конец, девушки стали обживаться. Кому спать на той кровати, что у окна? Алёна хотела вызваться, но подумала: не поставит ли этим себя выше других? Когда она четыре года назад ездила в детский лагерь, место возле окна считалось у них самым «зачётным». Ейто, честно говоря, плевать на эти условности, а вот девочкам? Кто же знает…
Пока она колебалась, Галя спокойно сказала:
– Ну, давайте я.
И вопрос отпал легко, словно в детстве молочный зуб. Алёне с Наташей достались две кровати у длинной стены. Нужна ли между ними эта страшная тумбочка? – задумалась Алёна; и Наташа, судя по взгляду, размышляла о том же. Затем она посмотрела наверх:
– На головы нам не свалится эта фигня, как думаешь?
Алёна осторожно коснулась бра:
– Да вроде, крепко висит, – но трогать тумбочку расхотела: пускай уж лучше на неё свалится.
Галя, тем временем, открыла шкаф:
– Слушайте, чего тут только нет! Обогреватель, и приёмник какой-то старый. Тетради, книги!.. Даже пылесос…
8
Через несколько дней Алёне казалось, что она знает Наталью всегда. Сама эта фразочка, неправильная с точки зрения грамматики, была вполне в Наташином стиле. Несколько вечеров Алёна заглядывала в прошлое – пробовала найти там место, где они с Наташей могли бы познакомиться. В школе?… Алёна, стоя под душем, вспенила на голове шампунь и в раздумье пришлёпнула лужицу на дне ванны… Почему бы и нет? Когда им говорили, что последнего урока не будет, и весь класс на цыпочках, чтобы не спугнуть удачу, пробирался к выходу, – кто, как не Наталья, шептал на ухо: ведь рада же? Не притворяйся, сделай лицо проще… Или на занятиях испанским танцем, когда Нина Валентиновна, изгибая ученицу в нужную сторону, ворчала: «Что это за барыня у тебя, что за казачок?» – снова Наталья подбивала Алёну сложить руки кренделем и отставить в сторону каблук. И сама Алёна, читая незадолго до выпускного «Троих в лодке», в некоторых местах смеялась совсем по-Наташиному. Когда герои садятся на яичницу или запихивают масло в чайник, например…
Да, она убедила себя, что Наташа всегда была рядом, но лишь теперь, по воле судьбы и коменданта общаги, материализовалась. Подружилась Алёна и с Галей, но не так близко. Галя со всеми держала дистанцию: с кем-то больше, с соседками – маленькую, не шире её ладони, но твёрдую. Она даже намёком не дала понять, например, есть ли у неё в Омске мальчик. Ну, Алёна и не любопытничала, раз человек не хочет говорить.
Галя до сих пор переживала, что не смогла поступить на бюджетное отделение: не хватило одного балла, по математике. Узнав об этом, она хотела сразу ехать домой, чтобы вернуться через год во всеоружии, но родители по телефону и Наташа с глазу на глаз убедили, что терять год незачем. Есть возможность остаться – надо использовать. А на бюджет можно и перевестись, если отлично учиться.
Алёна последнему утверждению не очень верила. Она-то сдала все экзамены на отлично – и что? Но может быть, может быть… Кто же знает, как всё сложится?
А Наталья – та была рада, что получилось хотя бы так. И, кстати, она же первая обмолвилась: «Идёмте домой», – разумея комнату на четырнадцатом этаже, где успели появиться тюлевые занавески, электрический чайник и новенький проигрыватель для компакт-дисков.
– Наташа, – сказала Алёна в тот вечер, – давай я тебя научу танцевать фламенко.
– Меня? Ты что! Я тут всё посшибаю.
– Ну, давай попробуем, это ведь не трудно!.. Руки в позицию, пальцами пощёлкаем ритмично. Смотри, это называется pitos… Сейчас музыку поставлю.
Музыка у Алёны была – восемь дисков, привезённых из дома, и два, купленные здесь. Наталья слушала их с удовольствием, но едва начала двигаться, как на неё напал беспричинный и неодолимый смех: раз, другой и третий… В конце концов, она махнула рукой:
– Это защитная эта, реакция, не обижайся. У меня так всегда, если что-то новое… Давай потом попробуем.
– Да я не обижаюсь совсем. Как захочешь, предлагай сама, договорились, – ответила Алёна.
Прошла ещё пара дней – и у подруг, с недельным опозданием, родилась идея отметить новоселье. Наташа вознамерилась испечь торт.
– А ты сумеешь на плитке? – спросила Алёна.
– Да чего там уметь. Элементарно Ватсон. – Наташа не выделила обращение, отчего расхожая фраза прозвучала непривычно, будто имя и фамилия. – Хочешь, тебя научу.
– Может, проще купить?
– Не-е. Покупать – это как-то… ну, короче…
– Мой папа говорит: неспортивно, – подсказала Алёна.
– Вот, оно самое. Всё получится, не парься.
Они купили в ближайшем магазине муку, яйца, масло, две банки сгущёнки; испекли коржи, намазали кремом, истёрли шоколадную плитку и обсыпали изделие крошками. Всё действительно получилось – кривобоко слегка, но вкусно. Позвали соседок, и Наташа, прищурив глаз, удивительно точно разрезала торт большим ножом на пять частей. Свои доли Алёна с Наташей приговорили в минуту, и Алёна, как всегда после сладостей, собралась качать пресс. Наташа села рядом с ней на пол и так же засунула ноги под кровать, потом вскочила, запустила на проигрывателе диск «Раммштайна» и вновь изготовилась. «Начинаем? – спросила Алёна. – Раз, два, три!» Сцепив руки на затылке, она стала откидываться назад и подниматься, каждый раз доставая локтями колени. По ходу дела она отодвигалась от кровати, прорабатывая нижние мышцы, подтягивала себя к ней, чтобы нагрузить верхние, и совмещала наклоны с поворотами: влево – вправо, раз – два, сено – солома… Наташа вскоре отстала от неё, затем от музыки, а потом вовсе улеглась на пол, раскинув руки.
– Всё, бобик сдох…
– Сколько сделала? – поинтересовалась Алёна.
– Пятьдесят восемь. А ты?
– Чуть больше, – сказала Алёна. Она насчитала себе сто пятьдесят, и если вдруг ошиблась, то в меньшую сторону. Но огорчать подругу не хотелось.
– Ага, «чуть больше», – передразнила Наташа. – Фигачит, как эта, швейная машинка. Но животик у тебя классный, я тоже такой хочу. Продолжаем, поехали!
Она со стоном поднялась, сделала громче звук, попробовала ещё раз и расхохоталась:
– Нет, всё, больше не могу!
Алёна, приглушив музыку, сказала:
– Я и отжиматься умею.
– Да это я уже видела.
– Так, девочки, отжиматься в сад! Все в сад! – обернулась к ним Галя. Она сидела за столом перед двумя конспектами, чашкой кофе и блюдцем, на котором ещё оставалась половина куска торта. – Сами ничего не делаете, так не мешайте другим.
Алёна с Наташей поднялись, вынули из шкафа полотенца, чистое бельё – и отправились не в сад, а в ванную. Галя права, хватит валять дурака. Вчера Марина Викторовна с места в карьер задала составить своё будущее резюме на английском. Надо учиться.
9
…Учиться оказалось интересно и на первых порах не так трудно, как Алёна ожидала. Очень нравилось то, что корпуса Университета разбежались по городу и подруги в разные дни ходили пешком на Владимирский проспект, ездили на метро к Петроградской и на трамвае – к Московским воротам. Алёна, привыкшая рано вставать, каждое утро идти в класс и садиться за парту, первую неделю и не видела большой разницы со школой, кроме этих расстояний. Не видела – пока тёплым сентябрьским днём не встретила Учителя, о котором не могла и мечтать.
Он вошёл в аудиторию, где сидело три десятка первокурсников: почти двухметровый, черноволосый с малой сединой, в тёмно-синем костюме, сшитом по фигуре, – это авторитетно сказала Галя. Придавали внушительности ему очки с золотой оправой на римском носу и свободно завязанный, шёлковый, в косую полоску галстук.
– Здравствуйте, коллеги, – сказал преподаватель мягким басом, в котором слышались ум, и сила, и лёгкая смешинка. – Меня зовут Виктор Александрович Рунин, я кандидат физико-математических наук, доцент. Заместитель заведующего кафедрой менеджмента организации. Это, как вы понимаете, наша профильная специальность. Сегодня у нас финансы и кредит, но будет ещё много всего интересного. Мы в одной лодке до последнего курса. Некоторые, если очень постараются, будут и диплом защищать у меня. Так что готовьтесь заранее.