— Да, — кивнул я.
— А Ты заметил, — осведомился мой друг, — что многие из девок сидят скрестив ноги.
— Конечно, — ответил я.
— Уже только за это их следовало избить, — сказал он.
— Да, — не мог не согласиться я.
На Горе только мужчины имеют право сидеть со скрещенными ногами, никак не женщины. Гореанская женщина, хоть рабыня, хоть свободная, из низкой касты или из высшей, встаёт на колени. Скрещенные ноги женщины — это передразнивание мужчин, фактически прямая провокация. Как-то мне приходилось видеть женщин-пантер на севере, которые в своём желании отказаться от собственной природы, и из зависти к мужчинам, садились подобным образом. Безусловно, такие женщины, будучи низведены до неволи, быстро учатся становиться на колени, причём обычно, учитывая их новый статус, широко их расставляя. Поза со скрещенными ногами со стороны нескольких флейтисток, несомненно, была дерзостью, цель которой — дальнейшее оскорбление граждан Ара.
— Почему же тогда мужчины не наказывают их? — поинтересовался Марка.
— А мне почём знать? — пожал я плечами.
— Возможно, они просто боятся, — предположил он.
— Подозреваю, что скорее это имеет отношение к новым временам в Аре и новому мышлению.
— Что Ты имеешь в виду? — решил уточнить Марк.
— Официально предполагается, что музыка флейт делает работу приятнее, — пояснил я.
— И что, кто-то в это верит? — удивился Марка.
— Многие могут просто притвориться, или даже суметь убедить себя в этом, — пожал я плечами.
— А ничего, что это чистейшей воды провокация? — осведомился молодой воин. — Уверен, оскорбительность этого ясно видна любому.
— Предположительно, настало время свободы, — усмехнулся я. — А значит, почему добрый малый из Ара должен возражать против того, что девушка-флейтистка сидит таким способом? Разве сейчас всем не разрешено всё что угодно?
— Нет, — мотнул головой юноша, — свобода для свободных. Другие должны оставаться под контролем, и только так. Общество зависит от разделения и порядка, каждый элемент должен быть в равновесии с остальными, в этом суть его гармоничных отношений с другими элементами.
— Значит, Ты не веришь, в то, что все — одинаковы, или должны таковыми считаться, несмотря на все доказательства обратного, и то, что общество развивается лучше, когда в нём присутствует разнообразие и разумная конкуренция его частей? — спросил я.
Марк поражённо уставился на меня.
— Нет, — кивнул я. — Вижу, что у тебя таких мыслей нет.
— Ты что, веришь в это? — удивлённо уточнил он.
— Нет, — покачал я головой. — И никогда не поверю.
Мы снова обратили всё наше внимание к стене.
— Бодро работают, с желанием, — заметил Марк, и выражение отвращения мелькнуло на его лице.
— Говорят, что даже члены Высшего Совета, в качестве символического жеста, приходили на стену, выковыряли камень и сбросили вниз.
— Они просто таким способом продемонстрировали свою лояльность к новому порядку, — поморщился мой друг.
— Всё правильно, — не мог не признать я.
— Косианскому порядку, — зло добавил он.
— С другой стороны, здесь разбирая стену, множество юнцов из высоких каст работают бок обок с парнями их низких, — сообщил я.
— Их наняли и пригнали сюда? — спросил Марк.
— По крайней мере, не тех, кто из высоких каст, — покачал я головой.
— Они что, приходят сюда добровольно? — удивился воин.
— Как и многие из остальных, — развёл я руками.
— Невероятно, — ошеломлённо проговорил он.
— Молодежь зачастую полна идеализма, — заметил я.
— Идеализма? — переспросил Марк.
— Да, — кивнул я. — Им говорят, что это — правильная и благородная работа, что это — способ загладить причинённый ущерб, искупление ошибок их города, что это в интересах братства, мира и прочего.
— Поставляя их самих под клинки чужаков? — уточнил молодой воин.
— Возможно, они думают, что их защитит Кос, — предположил я.
— А почему бы им не подумать о том, что защитит их от Коса? — поинтересовался он.
— Кто же нуждается в защите от друзей? — усмехнулся я.
— Они просто не были в Форпосте Ара, — зло сказал Марк. — Они не были в дельте.
— Идеализм легче прилипает к тем, кто не видел мира, — пояснил я.
— Они просто дураки, — выплюнул Марк.
— Далеко не все среди молодежи — дураки, — заметил я и, поймав на себе его выжидающий взгляд, добавил: — Вот Ты сам, например, довольно молод.
— Любой, кто не может понять безумие разрушения их собственной обороноспособности — дурак, — безапелляционно заявил Марк, — и совсем не важно, молодой он дурак или старый.
— Кое-кто готов пойти даже на это, чтобы доказать свою добрую волю и искренность, — объяснил я ему.
— Невероятно, — вздохнул мой друг.
— Но многие даже среди молодежи, — заметил я, — как и мы с тобой, признают нелепость этого.
— Возможно, Гней Лелиус и был такой молодежью, — предположил Марк.
— Возможно, — пожал я плечами.
— Зато теперь у него, в его клетке, будет возможность и время на то чтобы пересмотреть свои взгляды, — сказал воин.
— Не сомневаюсь, что он уже это сделал, — заметил я.
— И много пользы от этого теперь? — поинтересовался Марк.
— Посмотри вон, — указал я, — на детей.
Мы увидели нескольких детей у обочины с городской стороны Дороги Вдоль Стены. Они возвели маленькую стену из камней, а теперь разваливали её.
А на самой стене там временем можно было разглядеть, как в седловине бреши четверо мужчин катили тяжёлый камень в сторону наружного края стены. Флейтистка словно пародируя, сопровождала их усилия руладами своей флейты. Казалось, что её инструмент напрягался вместе с ними, а затем, когда они сбросили камень вниз, она выдула пронзительный визг и, повернувшись и пританцовывая, направилась в другую сторону. Мужчины смеялись.
— На сегодня я видел достаточно, — проворчал мой друг.
Внезапно, совсем рядом с нами, заставив нас вздрогнуть от неожиданности, раздался подобный визг двойной флейты. Флейтистка, очевидно подобравшаяся к нам с другой стороны Дороги Вдоль Стены, с насмешливым видом принялась танцевать справа от нас, наигрывая на своей флейте и жестами приглашая нас к стене, недвусмысленно поощряя нас присоединиться к тем, кто трудился там. Зря она так. Мы с Марком уже были достаточно раздражены и без неё. Мало того, что она заставила нас вздрогнуть своей внезапной навязчивой музыкой, так она, похоже, ещё и осмелилась принять нас за тех, кто мог бы по собственной воле присоединяться к работе по разрушению стены. Она что, решила, что мы из Ара? Что мы были одними их этих завоеванных, принуждённых к миру, смущённых и одураченных, управляемых и безвредных, предсказуемых и прирученных?
Это была восхитительная брюнетка в короткой тунике из прозрачного шёлка. Судя по её стройной фигуре, она, скорее всего, сидела на строгой диете, тщательно контролируемой её владельцем или дрессировщиком. Её тёмные глаза сияли восторгом от выпавшего ей развлечения. Девица аж гарцевала перед нами, продолжая наигрывать незамысловатый мотивчик. Потом она снова махнула флейтой в сторону стены.
Мы с Марком окинули её оценивающими взглядами. Но она, похоже, уже ничего не замечала и снова сделала приглашающий жест к стене. Впрочем, по нашему внешнему виду, трудно было понять, что мы не имели никакого отношения к Ару.
Мы спокойно стояли, разглядывая флейтистку. Раздражённая кислая мина немного испортила смазливое личико девушки. Она заиграла ещё решительнее, словно решив, что мы просто не смогли бы понять её намерений.
Но мы так и не пошевелились.
Видимо, наконец поняв тщетность своих усилий, девушка развернулась, по-видимому собираясь возвратиться к своей основной работе по ту сторону Дороги Вдоль Стены. Она была привлекательна, даже в чём-то нахально соблазнительна в своём прозрачном шёлке.
— А разве тебе дали разрешение уйти? — осведомился я.
Рабыня сердито обернулась, всё так же держа флейту у рта.
— Вы вооружены, — внезапно проговорила она, возможно, тогда теперь осознав свою промашку.
— А мы не из Ара, — усмехнулся я.
— Ой, — пискнула она, замерев на своём месте, и немного задрожав.
— Тебя, что не научили тому, какое положение следует принимать в присутствии свободных мужчин? — язвительно поинтересовался я.
— Я могу встать на колени, если вам это так нравится, — заявила нахалка.
— Если Ты не встанешь на колени, — усмехнулся я, — то, скорее всего, мне это не понравится. А когда мне что-то не нравится, я начинаю сердиться.
Флейтистка, удивлённо захлопав глазами, уставилась на меня.
— А ну, на колени! — рявкнул я, и рабыня стремительно повалилась на мостовую.
Подойдя к ней и схватив за волосы, я крутанул кулак, вырвав из девушки визг боли, поворачивая её и бросая на живот. Флейтистка, растянувшаяся на мостовой дороги, даже заплакала от обиды.
Мы с Марком присели подле неё.
— Ой! — всхлипнула она.
— На ней нет железного пояса, — констатировал мой друг.
— Это — ещё одно оскорбление мужчин Ара, — отметил я, — они пустили к ним девок-флейтисток, даже не надев на них пояса.
— Точно, — прорычал Марк.
Уверен, наша смазливая пленница почувствовала, что тон его голоса не обещает ей ничего хорошего. Владельцы флейтисток, кстати, сдавая свою собственность внаём, для развлечений и обслуживания вечеринок, обычно отправляют их без поясов, для удобства гостей, конечно.
— Ничего так, хорошенькая, — похвалил я.
— Ай! — вскрикнула она, когда я задрал подол её туники вверх, насколько это позволял тонкий шелковистый поясок на её талии, и подсунул под него.
— Нет, — протянул Марк. — Она очень хорошенькая.
— Что Вы собираетесь со мной сделать? — испуганно спросила девушка.
— Ты оказалась наглой рабыней, — намекнул я.
— Нет, — задрожала она. — Не надо!
— Ты вызвала наше неудовольствие, — продолжил я.
— Я вам не принадлежу! — попыталась отговориться рабыня. — Вы не мой владелец!
— Наказать рабыню, — напомнил я, — может любой свободный человек, иначе она могла бы натворить много чего, если бы была уверена, что её хозяин не узнает о её проступках.
Правовой принцип в данном случае был ясен, поддержан во многих судах, нескольких городов, включая Ар, и закреплён законодательно.
— Можешь выпороть её, — бросил я Марку, поднимаясь на ноги.
— Пожалуйста, не надо, Господин! — внезапно завыла она.
Я был рад отметить, что она, будучи рабыней, наконец-то вспомнила, что обращаясь к свободным мужчинам надо использовать титул «Господин».
Марк, решив для этого дела использовать свой пояс, снял с него ножны с ножом и кошель на шнурке и вручил их мне. Следом, чтобы не мешала, он снял и передал мне портупею с мечом.
Через пару енов, когда Марк отошёл, а наказанная рабыня, вздрагивая от рыданий, всё ещё отчаянно прижималась животом, заплаканным лицом и руками к камням мостовой, я заметил:
— Лично я считаю, что наказание, которому тебя только что подвергли, было излишне мягким. Возможно, стоило бы продолжить порку.
— Нет, Господин! — вскрикнула флейтистка. — Пожалуйста, нет, Господин! Не надо! Простите меня, Господин! Простите меня, Господин!
— Сожалеешь ли Ты о совершённом тобой проступке? — осведомился я.
— Да, Господин! — поспешила заверить меня она. — Пожалуйста, простите меня, Господин!
Её раскаяние показалось мне истинным.
— Как тебя зовут? — поинтересовался я.
— Как понравится Господину! — всхлипнула рабыня.
— Как тебя называет твой хозяин? — уточнил я.
— Тафа, если это понравится господину, — представилась она.
Это была довольно распространённая рабская кличка на Горе.
— Раскаиваешься ли Ты в своих проступках? — спросил я.
— Да, Господин, — заверила меня Тафа.
— Кто раскаивается в своих проступках? — уточнил я.
— Тафа раскаивается, Господин, — повторила она.
— Кто сожалеет, кто просит прощения? — продолжил я допрос.
— Тафа сожалеет! Тафа просит прощения!
— Интересно, может, стоит повторить порку, — задумчиво проговорил я.
Ремень, сложенный вдвое, всё ещё свисал с руки Марка, стоявшего в стороне.
— Пожалуйста, нет, Господин, — взмолилась девушка.
— Тебя это беспокоит? — спросил я, повернувшись к Фебе.
— Нет, Господин, — ответила та, — конечно, нет. Она повела себя неправильно. Она рабыня, и она должна была быть наказана.
Распластавшаяся на камнях Тафа застонала.
— Честно говоря, — продолжила Феба, — мне кажется, что она ещё легко отделалась. Лично я считаю, что её нужно было пороть даже больше.
— Пожалуйста, не надо, Госпожа, — заплакала флейтистка.
— Я не «Госпожа», — пожала плечами Феба. — Я тоже — всего лишь рабыня.
Вообще-то, в сложившейся ситуации, для Тафы было достаточно естественно, обратиться к Фебе, как к «Госпоже». Раз уж Тафа в настоящее время оказалась наказана нами, а Феба была с нами, то это фактически ставило нашу рабыню в положение первенства над ней. Вообще, в группе невольниц, например, в саду удовольствий, башне или таверне, обычно имеется одна рабыня назначенная над остальными первой девкой, старшей рабыней или кейджероной. А если имеет место очень большое количество рабынь, то может даже возникнуть своеобразная иерархия «первых девок», в которой старшие рабыни низших уровней, подчиняются тем, что занимают более высокую ступень, и так далее. Таким образом, рабыни низшего уровня обычно обращаются к своей первой девке не иначе как «Госпожа», а та в свою очередь, являясь госпожой для них, сама называет «Госпожой» другую рабыню, которой непосредственно подчинена. Иногда иерархия формируется так, что невольницы оценённые ниже других, должны обращаться ко всем девушкам, что выше них только называя их «Госпожа». Но чаще только самая низкая рабыня, обычно являющаяся самой новой женщиной в коллективе, должна так обращаться ко всем остальным, в то время как они сами, называют Госпожой только кейджерону, ну и, конечно, любую свободную женщину, с которой они могли бы, к своему несчастью столкнуться. Технически, самая низкая из свободных женщин, представительница самой низкой касты, неизмеримо выше любой, даже самой высокой из рабынь, даже самой избранной рабыни Убара. Рассказывали мне про одного Убара, который раз в год даже посылал свою лучшую рабыню служить в самой захудалой лачуге, под присмотром и хворостиной свободной женщины из самой низкой касты. Невольница должна была выполнять её работы, чтобы не забывала, что она действительно, в конечном итоге, всего лишь рабыня, ровно настолько же, насколько ей является самая низкая из девок «чайника и циновки» в самой несчастной из лачуг, приткнувшейся к стене маленького городка.
— Решения относительно наказания рабыни может принять только свободный человек, — напомнил я Фебе.
— Да, Господин, — тут же отозвалась та. — Простите меня, Господин.
Энтузиазм Фебы, увидевшей наказание заблудшей рабыни, конечно, был вполне понятен и объясним. Девушка была рабыней, и она вызвала неудовольствие. Таким образом, было правильно и даже обязательно то, что она была наказана. В более широком смысле, порядок и структура в человеческой жизни, стабильность в обществе, даже, в некотором смысле, устойчивость всей цивилизации порой зависит от санкций и того, чтобы их наложить своевременно и эффективно. Промедление в таком решении и применении — признак упадка и даже нависшей угрозы распада. В конечном итоге, цивилизация зависит от власти, моральной и физической, от, если можно так выразиться, воли тех, кто у власти и реальности их кнута и меча. Можно было бы добавить, кстати, что Феба, сама рабыня, будучи морально последовательной, была готова полностью принять тот же самый принцип, по крайней мере, признать его правильность с логической точки зрения, и в её собственном случае. В общем, она приняла бы, как нравственно бесспорную, законность собственного наказания, если бы она оказалась не в состоянии угодить своему хозяину. Кроме того, принимая этот принцип, и зная силу и решительность Марка, и бескомпромиссную реальность его наказания, под угрозой которого она сама ходила постоянно, девушка естественно была лишена желания видеть, что другие тех наказаний, которым её саму подвергнут не задумываясь, могут избежать. Почему другим можно разрешить проступки и ошибки, и даже гордиться этим и им ничего за это не будет, в то время как сама она быстро и очевидно пострадает? Соответственно, зачастую рабыни с энтузиазмом смотрят на рабовладельцев, готовых немедленно и беспощадно исправить даже малейшие ошибки в поведении их сестёр по цепи. Это доставляет им удовольствие. Кстати, стоит упомянуть, что сама Феба крайне редко встречалась с плетью, особенно с того дня, когда Мирон вошёл в город. В тот день Марк, наконец-то начал относиться к ней, как к простой рабыне, вместо прежнего отношения как к косианской женщине в его ошейнике, на ком он мог выразить свою ненависть к Косу и всему косианскому. Однако, такая неприкосновенность для плети, которая досталась Фебе, была функцией её превосходности как рабыни. Превосходных рабынь редко наказывают, поскольку у рабовладельца крайне мало поводов для этого, если они вообще есть. Безусловно, даже такая девушка, особенно если она влюблённая рабыня, иногда подсознательно желает почувствовать удар плети, желая испытать боль от руки любимого владельца, желая быть выпоротой им, потому что она любит его и жаждет получить своеобразный символ её отношения к нему, отношения рабыни к своему господину, принятия этих отношений и наслаждения ими. Впрочем, уже после первого удара она, скорее всего, начнёт умолять своего хозяина о милосердии.