-- Призёр, -- поправил я.
-- Всё равно молодец. Давай тогда на лыжах завтра.
Я вздохнул:
-- Маш! Я бегаю по утрам. Не люблю я лыжи.
-- А на коньках?
Я и коньки не любил. И потом - завтра на каток выползут все наши. Зачем расстраивать Еву? Если честно, я был обижен на Машу, я целый месяц ждал, что она меня найдёт вконтакте, а она так и не объявилась. А теперь пришла: иди ко мне на Новый год. Ага: всё бросил и побежал.
-- Я не катаюсь на коньках. У меня завтра бассейн, -- наврал я.
-- А разве бассейн первого января работает?
-- У нас - работает. Люди же платят за абонемент, -- наврал я.
-- Да ты что?! - захлопала глазами Маша.
-- Ну. Это же не у вас в Москве.
-- А ты не любишь Москву?
-- Да нет. Крылатское очень люблю - там велотрасса убойная. А вот москвичей точно не люблю.
-- Почему?
-- А ты подежурь недельку на пляже, и сама увидишь, почему.
-- А-аа: понятно, -- улыбнулась Маша. - Тогда я приглашаю тебя к себе домой завтра вечером. Ну, пожалуйста, Василь! Ты что? На меня обижаешься?
Ой! Как же я не хотел идти! Я молчал.
-- Я тебе покажу свои этюды. Я сегодня уже рисовала.
Я вздохнул и почему-то согласился.
Маша мне нравилась по-прежнему, я мечтал о ней. Но меня неприятно поразила её навязчивость, даже прилипчивость. Я насторожился. Я не хотел, чтобы меня с ней видели. Зачем? Это и Маше могло навредить. Ева все четыре месяца смотрела на меня в школе такими глазами - взглядом загнанной в угол мыши, хорька или ещё какого грызуна. Что там у Евы на уме? Побить Машу не побьёт, а высказать всё предельно ясно непременно выскажет.
Я стал думать: надо же что-нибудь Маше подарить. Но у меня ничего не было. Все подарки я купил заранее и раздарил друзьям в школе. Только племяшке, дяде Боре и тёте Белле мы ещё не отдали подарок. Я решил ничего не дарить Маше. Куда я тыркнусь ночью тридцать первого? У нас в посёлке всё закрыто. Да и в Мирошеве ничего не работает. А первого я хотел подольше побегать.
Я люблю первое января. Всё как вымерло. Всё, как когда-то давно, когда мы начинали бегать стаей. Стая поцаков на стаю собак, которую выпускала с участка сумасшедшая бабка... Сейчас пусто. Бело и бесконечно. Все валяются пьяные по домам или просто спят обожрамшись. Собаки сидят по участкам, их не спускают с цепи - боятся воров. Можно спокойно побегать. Может, и Михайло Иваныч сподобится как в прошлом году, а может и Влад с Кирей. Ростик не приедет завтра. Он со своими, с классом, пойдёт к Миршевскому кремлю. Там наряжают живые ёлки до самого рождества, делают разные огромные игрушки и наряжают. А памятник Преподобному Косьме, основателю Мирошева, освещают со всех сторон гирляндами, просто прикрепляют гирлянды к соседним деревьям...
Вечером первого Маша позвонила в ворота.
-- Я только проснулась, --улыбнулась она. - Так что никакие лыжи с коньками сегодня не прокатили бы. Просидели до утра, всё болтали, вспоминали. Сто лет на даче Новый год не справляли. Всё в Москве и в Москве. А... нет. Один раз в Египте.
Она сменила свою уродскую шапку с ушками на шапку с огромным помпоном. Помпон был тоже уродский. У нас девчонки в посёлке тоже в таких шапках ходили. Что за мода такая? Не пойму.
4 В гостях
Все Чугуновы как-то напоказ мне обрадовались. Пригласили попить чаю с пирогом. Пока пили чай, ко мне подсел пацан, такой слегка тронутый.
-- Это мой двоюродный брат. Лёха. Он старший. А вот ещё Макс и...
Я не расслышал имя третьего брата - в комнату что-то влетело и тут же вылетело. Потом кто-то зашёлся воем. И все побежали выяснять: что произошло. Потом угомонились. Вбежал наконец мелкий -- противный и вертлявый.
-- Это ты что ли чемпион?
-- Я.
-- Машка в тебя влюбилась. Только и слышно: ах-ах -вертопрах, -- кривлялся мелкий поцак и был похож на заводную игрушку. Мне захотелось стукнуть его по голове, чтобы завод кончился.
-- Замолчи Александр, -- сказала Маша.
Мы ещё попили чаю. Теперь с "невской колбаской", которую Маша приготовила специально для меня - так сказала Машина тётя. Было очень вкусно. Машины родители уже уехали.
- Они еле вырвались на Новый год. У них свой бизнес, они всё время работают, - загадочно сказала Маша в надежде на то, что я начну выспрашивать: какой бизнес и тэ дэ. Но я ничего не стал спрашивать, у моего папы тоже свой бизнес. Мы поговорили с Машиным дедушкой о триатлоне. О триатлоне все задают одни и те же вопросы. Но Машин дедушка оказался уникумом: его интересовала только финансовая составляющая.
Когда я назвал цифру, сколько стоит вел, на котором я выступал на Первенстве России, дедушка надолго замолчал. Потом спросил:
-- И у других такие же?
Я кивнул. Это конечно была неправда, у моих соперников велы были ещё дороже, но я решил не травмировать меркантильного дедушку - папа меня предупреждал, что "чугунки--жадные". Дедушка стал интересоваться ценой инвентаря в нашем клубе. Я не стал колоться, рассказывать, что дядя Боря выкупал некондицию из спортмагазинов и контрафакт по безналичке. Дядя Боря, а теперь и Ростик, доводили велы до ума. Наш школьный велопарк рос и множился.
Потом дедушка Маши спрашивал: сколько стоит шлем, и даже какой фирмы я ношу плавки. Машин дедушка знал и "спидо" и "арену"! Он говорил:
-- На плавках нельзя экономить. Вот я. Купил дешёвку. И вроде всё нормально. А потом хлорка разъела. Как-то плаваю в бассейне. У нас в бассейне есть специальные сеансы для пенсов по девяносто руб. И вдруг чувствую: плавки спадают.
Все хохотали. И я тоже. Меня развеселила дедушкина ирония, подтрунивание над собой, эти "пенсы". Ещё час мы говорили о плавках. Дед Маши мог болтать часами о чём угодно.
Маша сказала:
-- О кроссовках, деда, в следующий раз.
И повела меня смотреть картины, которые она упорно называла этюдами.
Этюды были очень красивые. На некоторых, правда, было изображено непонятно что. Но Маша говорила:
-- Это настроение.
Настроение везде было какое-то цветастое, весёленькое такое, игривое. Мне почудилось, что это настроение девчонок из пятого класса. Когда я прохожу мимо них в школе, они замолкают, а за спиной щебечут как птахи весной, да и не только весной, у нас в Смененном весь июль соловьи поют...
Были и пейзажи Тужилова озера. Были и просто деревья, лес наш, мирошевский, сосёнки береговые и колея высоковольтной линии.
-- Лучшие-то я в Москву отвезла. А эти оставила. Выбери, что приглянулось.
Мне вроде бы нравились этюды. Но как-то не особо. Деревья на картинах у Маши будто пытались до меня дотянуться своими щупальцами, будто хотели цапнуть меня. А Тужилово озеро было намалеванное однородно, везде одинаковое. А ведь оно разное на каждом гребке и ударе.
И я выбрал настроение.
-- Ничего себе! - удивилась Маша. - А ты не простой. Что тебе этот этюд напомнил?
Я не стал объяснять что. Я толком и объяснить бы не смог. От девочек в пятом классе шла какая-то чистота, веселье. Они ещё не знали, что скоро пацаны некоторых из них отбракуют за не ту фигуру или не ту рожу и влюбятся всем скопом в одну, и будут за неё бороться и драться, будут провожать её, дарить духи в женский день... А остальные девчонки будут вздыхать и расстраиваться... Тут на картине за этими хаотичными пятнами ("мазками", -- поправила Маша) прятались девчонки-пятиклассницы: они все равны, они дружат и радуются, и хихикают в кулачок, подшучивая над самым крутым парнем школы - надо мной то есть...
Маша запаковала картину в какую-то специальную бумагу, заклеила скотчем. На скотче были напечатаны рисуночки: сердечки и цветочки. Я такого скотча и не видывал никогда. Маша сказала:
-- Хочешь: я тебя провожу до дома?
-- Нет, нет. Я сам, -- сказал я, испугавшись, что меня по темноте будет провожать девчонка... девушка.
-- Ну тогда я тебя поцелую...
И она впилась мне в губы мёртвой хваткой. Сначала я оторопел, а потом... потом... я ответил на её поцелуй и вообще мне захотелось остаться с Машей до утра. Но я ушёл, когда хватка ослабла. А ослабла она через полчаса, когда Маша, раскрасневшаяся, пахнущая невской колбаской и шампунем, сказала:
-- Что ты чувствуешь?
Я молчал. Я ещё не пришёл в себя. Маша немного повздыхала, смотрела на меня преданно и ласково, наконец поняла, что сейчас от меня она ничего не услышит. И проводила до дверей.
-- Василь! Может настоички с нами? Сливовой? Или черноплодной? - кричал мне вслед дедушка Чугунов.
Я отказался. Я не пил. Я же спортсмен.
-- Зря отказался, -- сказала Маша, когда мы с ней вышли из дома. - Дедушка из черноплодки вино делает. Цвет и запах - это нечто. Рубин. Я в школе учителям дарю и в художке мастеру.
-- Какому мастеру? - я спросил, чтобы хоть что-то сказать.
-- Так... Я же в известной школе, в художественной, в смысле. Я ж у Валентин Сергеевича, -- и она назвала фамилию. -- Слышал?
Я помотал головой.
-- Он в Строгановке профессор. А Дудина знаешь? Дудина все знают. Они с Валентин Сергеевичем дружат.
Я отрицательно помотал головой. Я и Дудина не знал.
-- Да ты что? Он же "ню" рисует. Во ВГИКе профессор.
Я попрощался с Машей у калитки, и вздохнул спокойно, когда вышел на другую улицу. Я брёл по дачному посёлку, сжимая раму Машиного "настроения". Настроения, полного надежд и не подозревающего, как несправедлив мир.
5 Зимние каникулы
Теперь каждый день я зависал у Чугуновых. Я стал меньше есть, у меня пропал аппетит. Это в первую же тренировку в бассейне заметил дядя Боря - потеря веса плохо сказывается на плавании.
-- Праздники, а ты всхуднул, -- сказал дядя Боря. - Ну поешь там мяска тушёного, пюрешечки. У вас же такая вкусная картошка.
-- Дядя Борь! Вы всё путаете. Картошку мы больше не сажаем. На месте картошки папа мне новые тренажёры установил и турник с кольцами.
-- У Михайлы возьми. У него сеструха всё лето пахала, горбатилась на грядках и запасы делала.
Каждый день я клялся себе, что больше не пойду вечером к Маше. Но она присылала эсемеску, и я шёл. Ноги сами меня несли. Я подружился с её семьёй. Особенно с больным пацаном Лёхой, Машиным братом. Он был чуть моложе меня. И такой добрый, открытый. Он трогал мои бицепсы и говорил:
-- Ерунда! - махал рукой так смешно...
Он был очень добрый, очень и очень.
Но его мама, тётя Маши, говорила что "у Алексея случаются приступы ухода в себя, и тогда его невозможно вытащить на улицу погулять".
-- Сидит как сыч в квартире, -- жаловалась тётя Маши. -- На даче-то он не стесняется, а в Москве - очень. А чего стесняться-то? Никто на него и внимания никогда не обращает. - Тётя Маши запнулась: -- Почти никогда.
-- Его родные братья стесняются, -- сказала мне Маша, когда повела меня в свою комнату: якобы смотреть фотографии на компе.
Интернет у нас в посёлке ловит хреново. Надо ставить антенну. Я не ставлю. Когда ловит -- хорошо. А не ловит -- и фиг с ним. Маша зашла в планшет, пожаловалась что зависает, и фотки не посмотреть. И мы опять стали целоваться. Я был как завороженный. Ничего прям совсем смелого она не позволяла. Но вот эта её детская нежность, порыв совсем детский, как у Лёхи, искренний и чистый, нравился мне. Я сравнивал с тем, что было у нас когда-то давно с Евой, на тропинке, в лесу. Ничего, в общем-то, и не было. Ну, пообнимались. Но я тогда и младше был. Но у Евы был какой-то надрыв. Я чувствовал, что она привязана ко мне, преданна, что она страдает жутко. С Машей же было легко -- один в один то настроение на картине. Мои родители, увидев картину, сказали что это что-то странное и пожали плечами - они ничего не поняли, они не вспомнили себя такими..
Дедушка Маши по-прежнему заводил разговоры за чаем. За две недели рождественских каникул мы обсудили с ним кроссовки и велосипедные туфли, беговую экипировку и питание. И всегда всё сводилось к стоимости, даже разговоры о копеечных марлевых стерильных салфетках.
Как-то, уже после Рождества, когда "чугунки" стали собираться домой, дедушка Чугунов спросил меня:
-- Василь! А каковы твои планы на будущее?
-- К ЕГЭ готовлюсь, -- отрапортовал я.
-- А соревнования?
-- В этом году никаких.
-- Как? А ещё раз "на России"?
-- Зачем? Тренер говорит, выступил на юниорском раз и хватит. В этом году Миха и Ростик едут.
-- А планируешь во взрослом чемпионате победить?
-- Дальше видно будет. На взрослых никто моложе двадцати двух лет обычно не побеждает.
-- Ну а летом что?
-- Летом я спасателем буду работать.
-- Всё лето?
-- Да, всё лето.
-- А зарплата какая?
-- Маленькая.
-- А зачем ты тогда согласился?
Я замолчал. Какое его дело? Чего он лезет? Но посмотрел на Машу. Она смотрела на меня с таким восхищением, что я, пересилив себя, спокойно продолжил:
-- Тут такие дела, Владимир Арсеньевич....
-- Какие же? - то ли с издёвкой, то ли с болезненным интересом спросил старший "чугунок".
-- Мне надо поработать с населением на местах.
-- А чего с ним работать?
-- Понимаете... Меня как раз должны вызвать после праздников в администрацию. Летом намечаются грандиозные мероприятия по поводу подготовки к Олимпиаде в Сочи. В местный бюджет поступили отчисления. Надо будет эффективно осваивать бюджетные деньги проводить соревнования на местах.
-- Тебе? - удивлённо спросил дедушка.
-- Мне. Ну и ребята будут помогать.
-- Это из вашего клуба "Марфа"?
-- Они самые.
Дедушка закивал уважительно, он был "одобрямс", успокоился. Я попрощался со всеми до лета. И ушёл. Решил больше никогда к ним не приходить. На следующий день Маша притащила мне ещё одну свою работу, зашла, ничуть не стесняясь, поздоровалась с мамой. Я припомнил, как Ева всегда дичилась: если заходила, то на минуту, не больше. Маша же обошла весь дом, спокойно поговорила с мамой. О вареньях и соленьях, о сериалах:
-- Я уезжаю, -- сказала она маме и дальше виноватым голосом. - Хоть и не принято, но хочу заранее подарить Василю на день рождения свой акварельный набросок.
-- Спасибо Маш! - сказал я. - Мне честно стыдно: ты мне даришь подарки, а я тебе ничего не подарил.
-- Ничего. У творца всегда есть что подарить. Стихи, картину, мелодию. Кстати, чтобы ты не мучился, что ничего не подарил мне, ты можешь подарить мне свою победу.
Я опешил. Я никому не дарил свои победы. Даже дяде Боре. Я об этом даже не думал. Подарить победу -- выверт какой-то.
Я как мог теплее попрощался с Машей, она хотела меня поцеловать, но я как бы в шутку отстранился.
6 Напутствие
Почему так получилось, что девчонка, москвичка, а я не любил москвичек, так понравилась мне? Я и сам не знаю. Просто я дурак, и всё. Променял Еву на Машу. Еву, которая пахала как папа Карло много лет, травмировалась, как многие гимнастки, и всё-таки она была кандидат в мастера, что в гимнастике конечно происходит раньше, чем в триатлоне. Как я мог променять Еву? Меня завораживали творческие люди - в этом всё дело. Маша покорила меня тем, что рисовала.
В конце июня у Маши на пляже украли этюдник. Я подозревал, чьи это проделки. Тут же позвонил Владу, чтобы сменил. Я бы позвонил Михайло Иванычу, но он плотно засел в сети, выбирая универ - ведь доки можно было рассылать в четыре инста. Перед ЕГЭ Мишаню опять накрыла паника, но я уже не реагировал на крики: "Зачем я пошёл в десятый? Всё из-за тебя!" Но тесты Михайло Иваныч сдал положительно. Баллы небольшие, но не двоечные. Я отослал доки только в универ физкультуры. И не парился. Они призёров юниорских чемпионатов даже без специализации брали. Попросили только кафедру выбрать. Триатлона-то кафедры нет. Я думал. Биатлон - на лыжной кафедре. Ватерполо - на кафедре плавания. А что же мне выбрать? Плавание - надо было всё-таки ехать, сдавать норматив. А лёгкая атлетика - не надо было ехать, бежать кросс, сказали: так примем. И я выбрал лёгкую атлетику. Выбрал, как всем рассказывал папа, "не отходя от кассы", что означало: не отходя от компа.