-- Хорэ злобствовать, мужики. Дайте детям помылиться.
-- Это ты-то, мылишься? -- переключился Перелом-Копчика. Конечно, он только этого и ждал: в душевой мало людей, много места.
Он так хлестнул Мишаню по лицу и груди "морковкой", что Мих даже не обматерил его в ответ, о контратаке разговора вообще не шло. Мих сел на корточки, закрыл лицо руками, так и сидел. Наши пацаны столпились вокруг. Стёпа пробежал в раздевалку.
Я хорошо знал своего друга. Я знал, что Мих сейчас придёт в себя и кинется на врага. Я стал обходить Перелома-Копчика сзади. У нас всё получилось. Мих взвизгнул, напал, укусил Перелома в плечо как Рикки-Тики-Тави Нага. А я одновременно с Михой повис сзади на плечах у врага. И тот поскользнулся и расползся на полу. Мих молниеносно повключал в душах кипяток, мы и все большие выбежали в раздевалку, стали держать дверь. Но Перелом-Копчика так стал биться, что наши парни испугались и отошли, и большие тоже. А мы с Михой не смогли вдвоём сдержать натиск. Перелом-Копчика ввалился и кинулся на меня, но я отпрыгнул. Тогда он что-то пошептал большим парням и стал одеваться. И я стал одеваться. Конечно нам надо было позвать на помощь уборщицу тётю Раю, или дядю Костю, или администратора... Когда после шло разбирательство, нас всё спрашивали: почему вы так не сделали. Но тогда мы не подумали об этом. А зря! Ведь год назад Перелом-Копчика первый позвал уборщицу, пожаловался, что "мелкие хулиганят"... В общем, все одевались молча. И когда я оделся, Перелом-Копчика ловко сделал мне подсечку, я грохнулся. А на полу была лужа - Перелом когда вышел и не смог меня ударить, выжил воду из полотенца как раз в этом месте. Михайло Иваныч побежал на Перелома, но тот двинул его локтём как-то удачно в лоб (у Миха потом шишка была, синий рог). И вдруг большие стали бить дверцами шкафчиков: открывать-закрывать. Я просто оглох.
-- Смываемся, -- сказал Мих. - Это они, чтобы на нас сказать делают.
Мы выбежали из раздевалки в коридор, понеслись в фойе, где ждали родители. Мама спросила:
-- Нормально? Ты такой мокрый?
И мы всё маме рассказали. Точнее - Михайло Иваныч. Не надо было маме ничего говорить.
-- Раздевайся, -- сказала мама.
Она расстегнула дублёнку, сняла с себя кофту, и я надел мамин свитер на голое тело. Стало сухо и колюче.
Миха сказал дяде Косте:
-- Дядя Кость! Я там горячую воду не закрыл, хотел чтоб абонементник сварился.
И это тоже не надо было говорить. Без Михи бы всё закрыли, всё сообщили.
Дядя Костя вздохнул, взял свои толстые резиновые рукавицы и пошёл в душ.
-- Нет! Это надо же! - возмущалась мама. - Детей побили.
Какая-то бабушка сказала бесцветным голосом:
-- Мальчишки всегда дерутся.
И я понял, что это какая-то хреновая бабушка. Никто не дерётся морковками просто так. Это очень больно, противно и унизительно. Просто так могут ледяной водой из шапочки окатить, просто ради прикола.
8 Продолжение битвы
Мама была в ярости. Она решила переговорить с нашим врагом. Нам пришлось ждать долго. Большие парни не выходили. Давно вернулся дядя Костя, давно уборщица вытерла лужи в раздевалке. Она и сказала:
-- Голову сушат.
Ну, абонементники, что с них взять, сушили свои пакли - их бабули-дедули ругали, если волосы мокрые.
Подбежал Стёпа, впервые за три месяца обратился ко мне. Он был вертлявый и подскакивающий, весёлый. Он знал, что сейчас что-то будет.
-- Чё не уходишь-то?
Я молчал.
И мама молчала тяжело.
-- Носки потерял, Анна Владимировна ругается, -- забормотал Стёпа и юркнул к дяде Косте за стойку. Его не стало видно: ящики с забытыми вещами стояли на полу. Но я прекрасно знал: Стёпа замаскировался, занял наблюдательный пункт. Он всё слышал, что потом произошло, весь разговор моей мамы с Переломом.
Стали выползать парни из абонемента. С сухими, пересушенными до соломы, торчащими во все стороны волосами. Разбредались по диванчикам - надо же было переобуть шлёпки на сапоги -- стоя абонементники не переобувались. В лом им было стоя, они ж абонементники. Один переросток подошёл к бабушке с бесцветным голосом. Я был сражён. Такой здоровый парень и с бабушкой. А вот и Перелом-Копчика показался. Быстро оделся под тяжёлым взглядом дяди Кости, быстро переобулся под тяжёлым взглядом мамы. (Переобувался поспешно и стоя.)
-- Этот? - мама встала у входных дверей.
Я кивнул.
Мама сунула Перелому под нос мою мокрую кофту.
-- Ты чё совсем? Нормально это?
-- А что я? - включил дурочку Перелом. Он смотрел на маму огромными пустыми глазами.
-- Зачем ты его в лужу бросил?
-- Кто? Я?! Я не бросал!
-- Пропустите! -- Это бабушка со своим переростком выходила из бассейна. От бесцветного голоса не осталось и следа. Он был железный, стальной. Требовательный и страшный. Мама посторонилась. Перелом прошмыгнул вслед за бабушкой и одногруппником. Да мама и не хотела с ним больше разговаривать, она не любила ругаться. Мы тоже вышли. Я видел, что Перелом идёт рядом с чужой бабушкой. Могло показаться, что он вместе с ними, что у бабули два внука. Они пошли вправо, а мы взяли левее. Шёл мокрый снег. Мама была без машины - она не успела "переобуться". А у нас в посёлке на лысой резине опасно, просто страшно: асфальт тогда был дрянной, в выбоинах, дорога леденела по вечерам в момент, и выбоин становилось незаметно.
Из бассейна надо было ехать на городском автобусе, а потом на проспекте Красной Армии пересаживаться на другой, который уже вёз к нам в Семенной. Бабка эта с переростком шли на конечную - ей, как и всем старым, хотелось занять место, посидеть. Мы же с мамой и Михой шли на следующую остановку. Короче, в автобусе опять встретились. Конечно же Перелом не мог предположить такого, иначе он не сел бы в автобус. Он знал, что мы на машине, Мих в раздевалке всегда предлагал нашим поцакам подвезти.
...Подвозили обычно Ростика и Дёму. У их родителей были очень дорогие машины, но родители были заняты, папа - работой, мама - маленькой дочкой. Ростик и Дёма всегда были одни. Моя мама называла Дубинских "голодное племя". В фойе бассейна работал буфет, и они вечно паслись у его витрин. И когда приходили - паслись, и после тренировки - паслись. Ростик ходил ещё на балалайку в школу искусств, а Дёма на лепку туда же. Как они всё успевали, я не представляю. Но всё-таки они жили в городе, а мы подальше.
Перелом, пока мама расплачивалась с кондуктором, корчил независимый неприступный вид, а когда мама обернулась и посмотрела на него, стал пялиться нагло-нагло в ответ.
-- Чё пялишься, чмошная рожа? - наш бесстрашный Михайло Иваныч, пошёл через проход, через чьи-то ноги к задней площадке.
Перелом на следующей остановке выбежал. Я так и не знаю: это была его остановка или он испугался моего друга. С улицы он стал строить маме уничижительные гримасы, показывать разные там жесты. Это мама мне рассказала, я не видел. А бабушка, та, к которой приклеился Перелом, та, что переростка своего в бассейн возила, всю эту картину в жестах наблюдала. И маме так высокомерно, как наша учительница по русецкому, говорит:
-- Ваши дети -- безобразники.
-- Нормально? - поразилась мама. --А ваши - кто? У ребёнка вся одежда мокрая. А нам в посёлок пилить, а там ещё пешком. Нормально на морозе-то?
-- Ваши дети матом ругаются. Вот и получили по заслугам, -- торжествовала бабуля. Я часто замечаю: все подлые не отвечают, не обижаются, гнут свою линию, а оппонента не слушают.
-- Нормально, -- говорит мама. - Мой сын матом не ругается.
-- Это он при вас не ругается.
-- Нормально? - мама выпала в осадок. - Вы это утверждаете что ли?
-- Утверждаю.
-- Нормально. -- Сказала мама, отвернулась и покрутила пальцем у виска: мол, бабка - дебилка.
И тут весь автобус подключился, все стали нас ругать. Все ж слышали про "чмошную рожу". Мишаня стоит молчит, краснеет -бледнеет -- испугался. А я злюсь. А тоже эту бабку боюсь. Она сидит на сидении как на троне, лицо у неё - ни кровинки, губы намазаны, и шуба такая в кудряшках, в чёрных завитках. И воротник поднят.
-- Падла, -- шипит Мих.
-- Вот слышите? Слышали?
Она встала, взяла внучка (выше её парень!) за ручку, за перчатку, за перчаточку, и пошла к дверям. И мы пошли к выходу. На этой остановке многие выходили, а мы пересаживались на поселковый автобус. На улице мама пошла за бабкой этой, и перепалка продолжилась. Мама взбесилась, чуть ли не орёт уже, что как так вообще можно: здоровые-индюки-плавать-не-умеют-только- к-маленьким-приставать-умеют-а-на улице-мороз. А бабуля всё бесцветным голосом отвечает, что "ваши дети сами виноваты, матом ругались, вот и получили". И так бабуля ловко-- перебежками, перебежками, от мамы, от мамы; так прытко, что и не подумаешь, что это бабуля: внук-переросток и то запыхался. А мы - преследуем. Я говорю этой бабке:
-- Что вы врёте. Я не ругался матом!
И маме говорю:
-- Пойдём, мам, домой от этой чёкнутой.
А Мих впереди бабка этой бежит, он как бы окружил её.
А бабка:
- Чёкнутые дети, чёкнутая мать, - и - шмыг! - в аптеку. Как раз перед нами дом, а в нём - аптека. Ну и мама - за бабкой. Тут перепалка пошла в аптеке. Очереди не было, бабка сразу лекарства просит. А лицо по-прежнему - белое, ни кровинки, хоть и шла быстро. Продавец просит маму успокоиться, угрожает милицию вызвать, а мама в раж вошла, от этой бабки никак не отстаёт. "Нормально, -- твердит. -- У меня ребёнок чемпион, он в бассейн плавать ходит, а не драться и не ругаться". И тут бабка голос с железного сменила обратно на блёклый и, как будто ничего не было, всех этих последних двадцати минут преследования, вдруг говорит:
-- Вам, женщина, энергию девать некуда.
-- Нормально, -- говорит мама. - Вы утверждаете, что мальчики восьмилетние виноваты в стычке с такими лбами.
-- Я ничего такого не говорила. - Я ничего не-го-во-ри-ла!
-- Нормально: ничего не говорила? - опешила мама. - С грязью моих детей смешала.
А продавец опять просит очень вежливо: не шуметь. А внук-переросток напуганный к витрине с лекарствами жмётся, жмётся, его Михайло Иваныч молча пасёт, чтоб опять из-за его ругательств сыр-бор не вышел.
Тогда мама говорит на всю аптеку:
-- Нормально. Она, значит, ничего не говорила. Я этого так не оставлю!
Она подошла к переростку и спрашивает:
-- Вы у какого тренера?
А он блеет:
-- Не-е зна-аю.
И жмётся, и жмётся. Потупится в пол и - раз!-- на бабку глазами стрельнёт: чего, мол, не защищаешь? Глаза мышиные, чёрненькие, и бегают туда-сюда.
-- Весь в свою бабулю, -- говорит мама, берёт нас с Михой за руки и уходит.
На улице мама проголосовала, поймала машину, заплатила полтинник, мы вернулись в бассейн. И мама попросила у администратора разобраться. Вышла тренер абонементников. Татьяна Владимировна -- они же в этом бассейне все Владимировичи, их наверное по отчеством туда отбирали.
Мама показала мою кофту, попросила потрогать мои уже немного обледеневшие (от того что были мокрые) штаны. Маме и нам администратор и Татьяна Владимировна стали говорить, что сейчас разобраться нет возможности, что надо было сразу. Вышел и Максим Владимирович, сказал:
-- Надо было ко мне подойти, если в душевых драка.
И мы по второму разу поехали домой, опять мама машину поймала - поздно было и темно. Самые тёмные дни - в декабре.
9 Жалоба
Папа вечером пришёл усталый - он как раз заказ завершил, а клиент заплатил не полностью. А тут мама с "новостями". Он совсем расклеился, расстроился, разозлился, выпил водки, подобрел и учинил мне допрос:
-- Что у вас там за драки-то?
Я стал объяснять.
Папа и говорит маме:
-- Слушай. Дурак какой-то. И приёмы знает. Напиши, Ир, на него жалобу на всякий случай. Есть же там, в этом бассейне, директор или ещё кто, а то покалечит наших пацанов этот хрен. И чужих покалечит. Ещё эта бабка, защитница бугаёв. Кто она такая-то вообще?
-- Шуба дорогая, -- говорит мама. - Непростая какая-то дама.
-- Небось, училка на пенсии, -- папа попытался всё свести к шутке.
Мама жалобу на Перелома написала, а в бассейн нас возить отказалась. У неё разболелось сердце, и вообще она сказала, что в бассейне все родители важные, все её с ног до головы осматривают, и ей это уже начинает поднадоедать: противно. А если она ещё раз в бассейне бабулю эту увидит, то придушит её тут же, у всех на глазах. У папы как раз был простой, и он сам стал нас возить, отвёз заявление, передал его администратору. И на третьей после происшествия тренировки Максим Владимирович выстроил нас на бортике, а сам присел на лавку как-то неуверенно. Подошла Анна Владимировна, выставила и свою группу рядом с нашей, и начались разбирательства: кто что делал в тот день? Кто дрался, кто не дрался? Кто ругался матом, кто не ругался? И правда ли что заперли в душевой Перелома и включили кипяток. Анна Владимировна так всё выпытывала, так всех стращала, что получилось в итоге, что мы, я и Мишаня, сами виноваты и плохо себя ведём, и хулиганим, и обжигаем детей из абонементнойгруппы кипятком.
-- А теперь о клевете. Вот мама Василия Рочева утверждает...
-- Василя, -- поправил Мих.
-- Я так и говорю: Василия.
-- Василь его зовут, а не Василий, -- тявкнул Мих.
Лучше б он не спорил!
-- Хорошо: Василь! - Анна Владимировна заложила руки за спину, я уже знал после лагеря, что это -- крайнее недовольство, и нам будет плохо.
-- Ты ругался матом в душевой?
-- Нет, -- ответил я.
-- А кто ругался?
-- Никто, -- ответил я.
-- Да. Никто не ругался,-- закричал Михайло.
-- Ты помолчи! Когда твоя мама напишет жалобу, тогда будем с тобой разговаривать. Стёпа! Иди сюда!
Стёпа стоял неподалёку, он никогда не стоял на бортике со всеми. Он нехотя, напоказ подошёл и обречённо стал водить шлёпкой по резиновому коврику.
-- Стёпа! Ты видел что произошло?
-- Видев, -- забормотал поспешно Стёпа. - Видев, видев, -- повторил для надёжности.
-- Василий, то есть Василь Рочев, матом ругался?
-- Вугался, -- быстрее быстрого отозвался Стёпа.
-- Ну и су-ука, -- пробормотал Мих, а громко вслух сказал: -- Он врёт.
-- Хорошо, -- спокойно продолжила тренер. - Пусть Стёпа врёт. Ростик!
Вышел из строя Ростик:
-- Что?
-- Ругались мальчики матом, когда старшие мальчики вытирались полотенцами?
-- Ругались, --закивал Ростик.
-- Рост! Да ты вообще? - возмутился Мишаня.--Тебя в тот день и не было!
-- Помолчи! - крикнула Анна Владимировна. - Вот и Ростислав Дубинский подтвердил. Достаточно, я думаю. - Демьян Дубинский?
Демьян кивнул: вроде голова болит, а вроде и подтверждает: ругались.
Все остальные молчали. Многих очевидцев и не было в тот день. Вирус по-прежнему буйствовал в Мирошеве, и наши с Мишаней "очевидцы" слегли. Зато вышли после болезни другие, которые ничего не знали и доверяли тренеру, верили картине, которую она расписала в ярких красках. Анна Владимировна была очень авторитетной - ведь она приехала в Мирошев из Москвы. Раньше она работала в московском бассейне.
-- Теперь вот что, дорогие мои спортсмены, пловцы, а некоторые и двоеборцы... Если ещё раз чья-нибудь мама напишет жалобу, выкинем из группы сразу. Пинком под зад. И не таких выгоняли. Понятно?
-- И чтоб драк не было! И чтоб не ругаться! -- к нам подошёл Максим Владимирович. Он по-прежнему странно пожимал плечами и старался не смотреть на нас.
Нас стали сторониться. Максим Владимирович запретил нам ходить на ОФП в зал, оставил только воду. Но не говорил нам задания, и задерживал на бортике. Обычно мы с Михой всегда выходили на бортик пораньше и разминались - крутили руки, разогревали плечевые суставы, тянулись в выпадах... А тут - все по свистку входят в воду, а нам, как "матершинникам" и "хулиганом" тренер назначал сто штрафных приседаний, и так - из тренировки в тренировку! Целых две недели мы переспрашивали задания у ребят, но они отвечали нам неохотно, как будто им было в лом - они боялись. Бабулю в шубе я один раз увидел около бассейна - она теперь ждала внука-переростка на улице. Перелом-Копчика пропал. Я его не видел и очень боялся увидеть. Папа сказал: если появится, чтобы я ему его показал.