Сибе вернулся в казарму; Берт решил прогуляться. Это было типично европейской привычкой, которая в Африке в городах помельче могла оказаться опасной; Берт знал об этом – сколько раз случалось читать об ограблениях, ограблениях и избиениях, иногда убийствах, но ничего не мог поделать – он мог без устали любоваться особым африканским небом, казавшимся особенно густым и черным по сравнению с европейским, звездами, казавшимися ярче и крупней – ближе, чем в том же Брюсселе, где нужно было либо подниматься на небоскреб, либо отъезжать на пару десятков километров, чтобы иметь возможность разглядеть их. И воздухом. Жарким, пряным, пахнущим не камнем и стерилизаторами, а пылью, канализацией, немного – плесенью, растениями и чем угодно еще. Берт добрел до водохранилища и уселся на скамейку. Протянув ноги, глубоко вздохнул и долго смотрел на небо.
Доверять Сибе Винку было глупо; Берт и не доверял. Он допускал, что Сибе был расположен к нему, возможно, симпатизировал, может, по каким-то иным причинам – и нет, совершенно иным, нежели у того же Горрена – Сибе позволял себе делиться какими-то полуважными мелочами. Правда, как бы сдержан и коммуникативно дисциплинирован ни был этот чертов служака, он не мог не оговариваться; Берту достаточно было познакомиться с ним немного поближе, узнать чутка побольше о месте, в котором он служит, и об операциях, в которых Сибе принимал участие, чтобы составить себе достаточно внятное представление о том, что происходит вокруг Сибе и для чего все это затевается.
Что там за чехарда творилась вокруг месторождения в – предположительно – стране Н, Берт догадывался. В космическую технику вкладывались огромные средства не только потому, что это было престижно, но и потому, что это было перспективно. Геологическая разведка, к примеру, требовала бесконечных административных решений: разрешение от нижних чинов, средних и высших, и самой неприятной была необходимость действовать часто именно в такой последовательности. В случае, если средние чины были болтливы, был шанс, что информация об интересе компании «А», к примеру, дойдет до высших, а те могут устроить аукцион, на который выставят либо сведения, полученные от конкурента, либо возможность дальше проводить разведку. А так сделал серию снимков с высоты в пару десятков тысяч километров, изучил, прикинул и можешь действовать напрямую с обитателями высших этажей власти. Это сокращало время – средства – ресурсы. Но то, до чего додумалась одна мегакорпорация, могло прийти в голову и другим светлым умам; ноухау у соперничающих мегакорпов могли отличаться деталями, но в целом, принципиально были схожи. Иными словами, что знал один мегакорп, знал и другой, и третий, и не всегда по причине промышленного и корпоративного шпионажа, а потому, что, замечая, что конкурент смотрит в определенном направлении, другой смотрел туда же – и видел кое-что. А карты с предполагаемыми месторождениями были составлены давно, и к концу двадцать второго века лишь уточнялись их детали.
Итак, страна Н могла допустить на свою территорию исследовательскую группу, предположим, финансируемую корпорацией «А». Если заведомо знать, что искать и где, находишь очень быстро. Но чтобы корпорации «Т» и «К» остались в стороне?
Берт раскинул руки на спинке скамьи, смачно зевнул и огляделся. Запад – там деловые кварталы, там, как ни странно, светло круглосуточно и зарево полыхает такое, что с Луны видно. Дальше на юг – кварталы, в которых жили те, кто в деловых работал на верхних этажах. И зарево там было иное – помягче, порадужней, изобиловавшее оттенками всех цветов радуги, но вполне отчетливое. И то, что на север – ярко, резко, однотонно; там не особо заморачивались цветовой композицией, а заботились о том, чтобы дешево и надежно. На востоке же за небольшой полосой относительно освещенных кварталов царствовала ночь.
Вокруг было шумно; работали бесчисленные кафе, в них было под завязку посетителей. Рядом с Бертом играли как минимум три музыканта-одиночки, чуть поодаль слышны были звуки струнных трио (кажется) и какой-то перкуссионной группы. И толпы, толпы народа. И желание потрепаться с кем-нибудь, пофлиртовать, отпустить сальную шутку, довольно поухмыляться в ответ на нее. Возможно, дотянуться до чужой руки, многозначительно сжать ее, ощутить ответное пожатие. Почувствовать всколыхнувшуюся надежду – на горячую кожу, прижимающуюся к твоей, на податливые губы, касающиеся твоих, на довольный стон в ответ на твою ласку. Не секс – не просто секс – а что-то, чуть большее, возможно, более-менее стабильные отношения. Странно, но время от времени Берт скучал по тому времени, когда он был женатым, знал и помнил это. То ли одиночество ему устыло, то ли просто хотелось поделиться с кем-то собой и с тем, другим.
Стоило подумать, оглядеться, улыбнуться нескольким парам, обнимавшимся неподалеку, скрестить на груди руки, чтобы дать место еще одной, усаживавшейся рядом с Бертом, как взгляд упал на человека, парня, скорее, мужчину, сидевшего за крохотным столиком, имитировавшим топливную бочку. Он, кажется, не просто оглядывал людей поблизости, но и преследовал схожие мотивы – приценивался. Он – один. Берт – тоже. Почему нет?
Встав, потянувшись, сунув руки в карманы брюк, поглядев еще раз на небо, обменявшись парой легкомысленных фраз с парой, узурпировавшей скамейку, Берт направился к этому парню. По большому счету, традиционно и по привычке он предпочитал разнополые отношения. Либо – нечто, походившее на них. А парень был высок, но изящен, одет с примечательным тщанием, и в нем улавливалось что-то такое, манерное, что ли. Он мог быть вольным художником, а мог и по другим причинам вести себя так. И на последнее Берт рассчитывал.
Он подошел к столику, за которым сидел объект любопытства, встал в поле его зрения и поинтересовался, слегка наклонившись вперед, говоря громко, чтобы перекричать шум толпы, и улыбаясь:
– Не будете возражать, если я посижу за вашим столиком?
Его визави повел плечом, кривовато усмехнулся, прищурился, оглядел его оценивающе и указал взглядом на другую сторону столика.
Берт оглянулся, потянулся за свободным стулом, уселся; мужчина следил за ним. С интересом, который вселял в Берта надежду если не на небольшое приключение, то на приятно проведенные пару ночных часов точно. Даже беседа, скатывающаяся в фривольности, балансирующая на грани пошлости, но не переходящая в нечто физическое, была ему желанней, чем бесцельное одиночество. Он сказал:
– Сегодня живописная ночь.
Мужчина неторопливо кивнул. Он глядел на Берта с легкой улыбкой; не ждал, возможно, просто не хотел говорить.
– Вы позволите угостить вас? Кофе? Вином?
Тот задумался. Пододвинул к середине столика бокал с вином. Берт щелкнул по центру стола, по едва заметной сенсорной панели, вызывая меню. Посередине стола возникла небольшая голографическая карта; Берт изучал ее, смотрел на мужчину, сидевшего напротив, снова читал меню. Наконец потянулся и дотронулся пальцем до строки, привлекшей его внимание, задержал руку. Незнакомец понимающе ухмыльнулся, выбрал строчку выше, задержал руку. Через секунду они оба почти синхронно опустили руки и повернулись к водохранилищу, словно импровизированные концерты на его берегу оказывались в эту ночь самым важным событием в их жизнях.
Когда официант принес заказ, Берт уже представился, уже знал, что собеседника зовут Коринт, что он служащий в «одном» отделе при «одном» чиновнике. Лапидарный рассказ Коринта о себе сопровождался многозначительными улыбками и выразительными движениями рук, и Берт был очарован. При чиновнике – ну и пусть; не хочет рассказывать о себе сверх минимально необходимого – додумаем самостоятельно. Куда важней было, что его рука оставалась лежать на столе, пальцы поглаживали скатерть неспешными, ласкающими движениями, и взгляд завораживающе-темных глаз все время возвращался на Берта. Коринт неторопливо осматривал площадку перед кафе – и косился на Берта; поворачивал голову в направлении взрыва смеха – и снова смотрел на Берта. Тот поначалу развлекал его какими-то анекдотцами из собственной жизни и каких-то неопределенных знаменитостей, вроде хвастался своей значительностью и осведомленностью, но постепенно понял, что Коринту не особо интересны байки, которых Берт знал немало, и вообще разговор. Он и замолчал. После нескольких минут Коринт повернулся к нему и вопросительно поднял брови. Берт беспечно пожал плечами и улыбнулся. Коринт склонил голову, словно понял все, что хотел сказать Берт, и даже больше, и продолжил вслушиваться в то, что происходило рядом с ними.
Было около трех часов утра, когда Коринт выпрямился на стуле. Вроде как собрался домой. Берт быстро коснулся кредитной картой сенсорной панели и замер.
– Это было необязательно, – улыбнулся Коринт.
– Это доставило мне удовольствие, – быстро отозвался Берт. – Ты позволишь проводить тебя?
Коринт весело засмеялся, откидывая голову назад. Берт натянуто улыбнулся, глядя, как зачарованный, на полные губы, на стройную шею, на кадык на ней, на ключицы, на темную атласную кожу в разрезе неприлично яркой рубашки. Он сделал шаг ему навстречу.
– Ну хорошо. Позволишь сопроводить тебя, раз сама мысль о провожании вызывает такое непристойное веселье? – бодро поправился он.
Коринт, тихо посмеиваясь, кивнул головой.
– Я живу недалеко и имею намерение прогуляться пешком, – отозвался он. – Если, разумеется, ты не имеешь ничего против пешей прогулки по темной, темной ночи.
– Напротив, я предвкушаю. Что может быть романтичней пешей прогулки темной, темной ночью в сопровождении очаровательного, восхитительного спутника? С другой стороны, я могу оказаться маньяком, убийцей, просто грабителем. Не боишься?
– Ха! – насмешливо отозвался Коринт. У него получилось прозвучать высокомерно и одновременно поощряюще. Мол, попробуй-ка, светлокожий, побудь маньяком. Получится ли? Он вообще очень ловко владел голосом. Интонацией мог очень точно передать самые разные нюансы смысла, выразительно при этом, понятливо. Или, возможно, у Берта внезапно обострился слух, и он пристально следил за тем, что Коринт говорит ему – не обращая при этом внимания на остальное. Спроси его, что происходило в паре метров от них, он бы не вспомнил; а ведь там случилась небольшая потасовка, даже были вызваны полицейские. Коринт посмотрел туда, и Берт тоже, не желая рассинхронизироваться, но это было механическое движение, не больше. Коринт потерял интерес к произошедшему, и со значительно большей охотой Берт забыл об этом.
В общем-то, обычная ночь. Народ веселился, кое-где танцевал; время от времени запускали петарды. Где-то что-то разбилось. Рядом с одной группой Коринт задержался, и Берт с ним. Он внимательно следил за Коринтом все это время, и от его внимания не ускользнуло, как оживлен Коринт, как едва заметно кивает головой в такт музыке, как слабо шевелятся его губы, подпевая мелодии. И Берт положил руку ему на талию и толкнул вперед, в толпу танцующих.
– Как насчет пары эпизодов сальсы, прекрасный Коринт? – азартно предложил он.
Коринт выглядел радостно удивленным и, развернувшись к Берту, снова засмеялся. «Подумать только», – прошептал он. Но куда важней была возможность немного, самую малость потанцевать.
По сравнению с ним, высоким и стройным, ловким и проворным, Берт казался неуклюжим – был им: Коринт двигался быстро, изящно, почти неуловимо, и этот ритм, знакомый Берту, но не до конца понятый – он кипел в крови Коринта, распространялся по всему его существу; Коринт вибрировал от удовольствия, от эротического наслаждения – возможности делиться танцем с кем-то, растворяться в общем настроении, двигаться в ритме с дюжиной других танцоров, ощущать их удовлетворение, их радость, перенимать их ритм. Берт – просто следовал за Коринтом.
Уже светало, когда он замер, устало улыбнулся и сказал:
– Пора. Хватит.
Берт пожал плечами. Будь его воля, он состарился бы тут; но наверное, Коринт был прав: с рассветом испарялась и магия этого танца. Другие, кажется, тоже протрезвели, уходили один за одним. Кто-то не спешил, потому что устал, кто-то – потому что некуда или незачем. Берт смотрел на Коринта, совершенно забыв, что не мешало бы говорить хотя бы что-нибудь. Тот положил руку ему на предплечье, повлек за собой.
Остановившись у подъезда, он спросил у Берта:
– Поднимешься?
Берт отрицательно покачал головой.
– Я был бы рад, – хитро прищурился Коринт.
Это прозвучало как-то неискренне, жалкой тенью ночного возбуждения. И сам Коринт выглядел оболочкой себя ночного. То ли устал, то ли наскучило развлекаться, то ли еще что-то. Но он не уходил.
Берт усмехнулся.
– Я предпочту немного потомиться и помечтать, – тихо сказал он, бережно провел пальцем по щеке Коринта, шее; положил ладонь на плечо и чуть задержал ее. – И еще раз встретиться с тобой где-нибудь…
Он кивнул в сторону площади.
Коринт натянуто улыбнулся. У него хорошо получилось скрыть недоумение.
– Ты ведь позволишь пригласить тебя на еще один бокал вина? – спросил Берт.
Коринт склонил голову. Торжествующе улыбнулся. Его глаза угрожающе зловеще сверкнули. У Берта перехватило дыхание.
– Я подумаю, – многообещающе произнес он. – В таком случае до следующей встречи.
Дверь открылась, он замер в проеме и обернулся:
– Все-таки жаль, что ты не поднимешься, – произнес он.
– Напротив, – беззвучно возразил Берт и сделал шаг назад.
Они встречались. Берт отправлялся в поездки; Тесса улетала то в Лондон, то дела гнали ее в Шанхай, и Коринт сопровождал ее. Поездки вынужденно оказывались насыщенными событиями и приключениями, переговорами и совещаниями, но Берт не мог не давать о себе знать. Затем они встречались. Где-то в людном месте, пили вино, говорили о мелочах, иногда танцевали – до чего просто это было, и никому не было дела, что двое мужчин, один одетый невыразительно, даже скучно, второй – ярко, даже претенциозно, и второй позволял себе многие вольности, а первый не то чтобы робел, но благоговел, восхищался, иными словами, вел себя по-шаблонному глупо. Берт не интересовался, чем занимается Коринт, словно боялся лишиться иллюзии; Коринт знал очень хорошо, чем занимается Берт, потому что Тесса Вёйдерс, как выяснилось, знала Горрена Дага, хотя и не была о нем высокого мнения, и естественно она злословила на счет Горрена при Коринте, а затем заставляла его разузнать, что именно разнюхивает и куда пытается влезть «этот склизкий Даг» и «тот душка его Меркурий». Коринт недоумевал: они оба, что Даг, что Франк, оказывались трудно просчитываемыми. Их интересовало все и понемногу, причем они как-то слишком демонстративно сторонились по-настоящему перспективных дел и не очень стремились влезть в сотрудничество с «Астеррой». Это, кстати, было разумно: на глазах Коринта некоторых слишком активных борцов с чем-нибудь, что, по их мнению, олицетворяла «Астерра», этот колосс бесстрастно размалывал, с каменным безразличием превращал в ничто. Так что тактика Горрена Дага, а с ним и Берта – минимальное вовлечение в крупные проекты, и ни в коем разе не противоречить мегакорпам – было объяснимо и в определенной мере похвально; эта позиция могла сойти за выдающуюся ловкость, житейскую смекалку, что там еще из качеств, необходимых для выживания. Но затем, когда они встречались, Коринт смотрел на Берта, глупо улыбавшегося, простоватого, казавшегося предсказуемым, и удивлялся: это – человек, чье появление в Йоханнесбурге озадачило даже страстно любившую парадоксы Тессу? И, движимый любопытством, но и чем-то иным, привлекаемый простецким оптимизмом соглашался встретиться еще раз.
Тесса Вёйдерс привычно интересовалась после выходных, как ее ближайшие и вернейшие подданные провели выходные. С семьей, охотно отвечала Сильвия; читай с родителями и братом, с племянниками, которых он решил родить целых два. Тесса позволяла ей немного рассказать об этих сорванцах, артистично закатывала глаза и цокала, возмущалась и смотрела на Сильвию круглыми глазами. Коринт по привычке, отточенной за годы участия в одной и той же антрепризе демонстративно полировал ногти.
– А ты, мой милый Коринт? – потянувшись к нему и похлопав по колену, полюбопытствовала Тесса.
Коринт задумчиво поднимал глаза на Тессу. Раньше-то он мог драматично вздохнуть, даже пожаловаться на черствость одного – того самого; и Тесса понимала его, одобрительно кивала. Или на скупость другого – именно того, и Тесса понимала и, вредно улыбаясь, переглядывалась с Сильвией. Или на болтливость того, и не представляет ли дорогая Тесса, о чем именно болтал тот, за полночь, необъяснимо и неоправданно гордый своей мужской силой. И Тесса восхищенно округляла глаза, подавалась вперед и жадно слушала. В конце концов, и Коринт умел и был приучен слушать и слышать не только сказанное, но и подразумеваемое; он, проведший столько времени рядом с Тессой, считай на самом верху одной из крупнейших мировых корпораций, и знавший закулисный мир, даже из того, как дышит тот или другой тип, какой галстук он надел, мог сделать очень далеко идущие выводы. И тем более Тесса. Но то раньше. Раньше – он мог намекнуть, что один, читай «Этьен», которого в целях легкой интриги можно было бы назвать как-нибудь Эсперантом, приехал на романтический ужин в деловом костюме, прямо с какого-то совещания, и выглядел он при этом удрученным. Или другой, Леонард, которого Коринт, многозначительно посмотрев на Тессу и Сильвию, называл «Лабрадор», намекая на собак, которых разводила его жена, добрую половину субботы провел в таинственных и не очень веселых разговорах о чем-то глобальном, насколько мог слышать Коринт. И нет, он не подслушивал, просто случайно оказался рядом. Оказывался, девяносто пять процентов времени. И нет, «Лабрадор» его не заметил. После этого следовал обмен другими сплетнями и небольшой мозговой штурм: симптомами чего могли быть эти особенности поведения? Это было забавно, полезно, приятно.