– Действительно. И что, оправдывает себя знакомство с епископами? – невозмутимо продолжил допытываться Иво.
– Да как сказать. Да скорей, чем нет, но не так, чтобы можно было заявить, что это очень выгодно и все такое.
Иво рассеянно кивал головой и постукивал пальцами по столешнице.
– Но у тебя есть некоторые возможности наблюдать? И делать выводы, все такое. Насколько я понял, твое новое место работы как раз основано на том, чтобы правильно анализировать и пристраивать информацию, так ведь? – наконец спросил он.
– Зависит от точки зрения и формулировки. Ну и личности наблюдателя, разумеется, – Берт решил немного пофилософствовать: пока язык молол эту многомудрую чушь, мозги могли немного обдумать, что именно нужно Иво Ленартсу и как это связано с миссией. И он старался: если смотреть под таким углом, то можно решить, что Горрен и Берт приторговывают воздухом, но если под таким, то они оказывают услуги самым разным людям, помогая им максимально быстро и точно и с минимальными затратами подобрать необходимые направления действия и исполнителей. И вообще если смотреть сквозь призму бездушного предпринимательства, то… а если немного проникнуться романтикой вновь-открывателя в Африке, то…
Иво делал вид, что внимательно слушает и даже время от времени находит любопытными и глубокомысленными. Но ему, кажется, наскучило.
– И что твои наблюдения говорят о позиции, к примеру, церкви в Африке? – при первом удобном моменте спросил он.
– Какой церкви и в какой Африке?
– Да все той же экуменической все в той же Африке.
– Иво, Африка не равно Африке. Есть северная, есть южная. Есть центральная. Есть внутренняя, есть с выходом к океану. Это каждый раз иная Африка. Точно так же, как бельгийское пиво не равно баварскому, – хмыкнул Берт и глянул в сторону бара. Иво пожал плечами. Берт подождал немного и расценил его молчание как знак продолжать: – Это мои наблюдения, основанные на знакомствах с парой епископов, парой священников и парой ни к чему обязывающих бесед с диаконами.
– Берт, это у тебя всегда получалось отменно – на основании ни к чему не обязывающих бесед делать значимые выводы. Я с интересом послушаю, к каким заключениям ты пришел.
– Окей. В центре и внутренних землях, на экваторе и дальше на юг церковь может казаться убогой, но на кое-что способна. Я познакомился с парой священников оттуда, так они последними словами хаяли власти, мол, и взятки-то они берут безбожно, и делать ничего не позволяют. Но в самом захудалом приходе весь народ чтил священников. На юге немного другое. Епископы в чести, а что там внизу творится, никому дела нет. Если тебе это пригодится.
– Еще один вопрос. В случае конфликта… крупного конфликта, – Иво внимательно смотрел на Берта. Тот – напрягся, боясь ловушки. – Крупного. Скажем, межнационального, как будет действовать церковь?
– В центре или на юге?
– Или на севере? – предложил Иво.
– Да где там на севере экуменисты, – поморщился Берт. – В редких городах и так, больше для работников европейских и американских посольств. Там все больше иная религия в цене.
– Ладно. В центре.
Берт молчал и прикидывал. Наконец решился:
– А скажи-ка ты мне. – Он облизал губы, подбирая слова: – А на каком основании я буду тебе это говорить?
– Как старый приятель? – широко улыбнулся Иво. Берт отказался разделять его веселье. – Почему нет? – удивился Иво. У него даже хватило самонадеянности пожать плечами, мол, а что такого?
– Иво, дружище, это мои наблюдения как частного лица. И как частное лицо я могу просто пересказать тебе кое-какие общие места из самых разных бесед. Просто по-приятельски. Возможно, я даже снабжу их парой таких… дополнительных сведений из других источников. Но я не рискну брать на себя ответственность и тем более возлагать ее на тебя, если ты намерен как-то использовать эти сведения дальше. – Берт пожал плечами с виноватым видом. – Поэтому пара анекдотов, три глубокомысленых замечания. И что, траты на мой приезд тем самым окупятся?
– Действительно, – подумав, согласился Иво. – А стоит вести разговор о моих тратах дальше? Не хочешь намекнуть, например, на существенность сведений?
– Ну… – глубокомысленно протянул Берт. – Я знаком с секретарем заместителя руководителя отдела протокола Йоханнесбургского кардинала. Этот тип, кардинал, в смысле, хаживает и к Квентину Дейкстра на воскресные обеды, и к Аленкару Бельмонте.
– Президенту… – начал Иво.
– «Битто-Терры», – подтвердил Берт. – Я не уверен, но некоторые люди из круга Дейкстра очень недовольны этим, даже называют это, хм, политическим промискуитетом. А они не говорят того, что не хочет Дейкстра.
– А что говорит Дейкстра? – быстро спросил Иво.
Берт выразительно потер большим пальцем об указательный и средний. И улыбнулся.
Иво хмыкнул, понимающе усмехнулся и предположил, что после дороги Берт устал, наверняка полон впечатлений и хочет немного отдохнуть. И не встретиться ли им, скажем, завтра, чтобы еще немного поболтать на самые разные темы. Почему нет, сказал Берт.
Первым делом, придя в гостиницу, он позвонил Коринту. Тот делал вид, что совершенно не ждал звонка и не желал проводить вечер в бесцельной болтовне с Бертом. Но он не спешил заканчивать разговор и даже сам переводил его на новые темы, когда старые иссякали. Он сделал себе кофе, устроился на кресле поудобней, отсалютовал Берту и поинтересовался, как там Европа и не хочет ли он, вдохнув ее воздух, остаться. Родина, все дела. Берт пожал плечами с глупым видом.
– А ты переберешься сюда? – спросил он.
Коринт долго смеялся.
Берт молчал и смотрел на него. Ждал ответа, что ли.
– Давай лучше ты вернешься сюда, – наконец ответил Коринт.
– Ну вот видишь, – обрадовался Берт.
Следующая встреча с Иво была куда более обязывающей. Он пригласил Берта к себе домой; после долгих переговоров Берт решил, что можно и поделиться с Иво кое-какими соображениями. Но как же он был удивлен, когда тот спросил его, что церковь будет делать, если, скажем, конфликт будет не просто межнациональным, а межлигейским. То есть Европа против Африки. Или Азия против Африки. Или север против юга.
– Север против юга? – неверяще переспросил Берт.
– Мы заручились поддержкой кое-каких представителей в кое-каких государствах, – туманно ответил Иво. – И не делай такого лица. Можно подумать, ты считал, что такое развитие событий невозможно.
– Мы же все время делали все возможное, чтобы потушить конфликты, и ты вот так просто говоришь о войне на весь континент?!
– Ни в коем случае, – мрачно сказал Иво. – Но вполне возможно, что в некоторых областях нам следует ожидать вспышки вооруженных действий. Если африканская Лига и дальше будет размахивать панафриканскими идеями, требовать невозможного от… той же «Астерры», боюсь, кое-какие организации пойдут на самые разные меры. Поэтому я хочу знать, о чем поговаривают между собой в Претории, скажем. Лигейская гвардия. Готовятся ли они к серьезным операциям. Как чиновники относятся к тому же Дейкстра и есть ли вероятность появления иного лидера. И что думают, к примеру, в представительствах «Астерры».
Берт не особо удивился такой картине. Он долго думал, впрочем, прежде чем наконец спросить:
– Ответ на ответ, Иво. Как далеко пойдет европейская Лига?
Иво вздохнул.
– Наверное, в этом есть своя честность, – признал он. – На сегодняшний момент в случае эскалации речь идет о гуманитарной помощи. Но тут такое дело. Мне ребята из бюджетного отдела сообщили, что кое-какие взносы поступают не только от государств. Да это и не взносы. Где поддержка фонда, где целевые субсидии. Я пока еще не знаю, на каких основаниях это совершается. Все той же «Астеррой», к примеру. Но это может и до определенной степени влиять на политику в отношении чего угодно. В конце концов, у Лиги есть вооруженные силы, чей устав допускает атакующие операции.
– Ожидаемо, – пробормотал Берт.
========== Часть 10 ==========
Отец Амор Даг ощущал не то чтобы сердцем – кожей, что в воздухе витает какая-то новая, жутковатая угроза. Все вроде было тем же; староста регулярно отправлялся в центр провинции, чтобы вершить свои сомнительные дела, в деревне жизнь текла своим чередом, горняки помогли соорудить еще три навеса для приюта. Отец Амор помогал им и слушал, вслушивался в разговоры, которые они вели друг с другом и явно пытались не донести до ушей отца Амора. Словно у него не было собственных возможностей собирать сведения или добывать информацию. Правда, увлекаясь, горняки переставали обращать внимание на вечно молчащего священника, ругались, пару раз даже чуть не набрасывались друг на друга, но простое «Эй, ребята!» отца Амора враз успокаивало их.
Как бы то ни было, в приют прибывало все больше людей. С востока, севера и юга. Запад оставался относительно стабильным. А может, полиция там была эффективней, или пустыня беспощадней. Документов не было ни у кого из вновь прибывших. Ран, ожогов, увечий – сколько угодно. Отец Амор мрачно думал о сезоне дождей, который мог начаться со дня на день, и что тогда делать с теми горемыками, которым не находилось места внутри стен, а только гамаки под навесами?
Горняки тоже привозили кое-кого.
– Встретили по дороге, – туманно говорили они, ссаживая с грузовика новую партию беженцев. В тряпье, натянутом на некоторых, отец Амор узнавал рубашки, майки, шорты, даже спецовки горняков. На паре людей были очень грязные штаны, подозрительно напоминавшие низ от полицейской формы. Впрочем, эрудиции отца Амора недоставало, чтобы достоверно определить подобие одежды, зато в избытке какого-то эгоистичного такта – он отказывался спрашивать, откуда именно они идут, что именно заставило их убраться оттуда, и – откуда одежда. Он предпочитал не замечать ни подозрительных пятен, очень сильно напоминавших кровь, ни прорех, которые, не будь они такими обтрепанными, пропитанными многонедельным потом и пылью, могли оказаться дырами от старых добрых пуль – не могла же ткань прохудиться так избирательно.
Отец Амор делал вид, что верил, помогал еще одной партии горемык размещаться, осторожно расспрашивал их, откуда они, либо как долго в пути и по каким местам проходили. Иногда приходилось перебирать все языки, на которых он мог связать хотя бы пару слов, чтобы в итоге выяснить, что ему все-таки нужен переводчик, потому что беженцы говорили на совершенно незнакомом языке либо на очень своеобразном наречии. Но даже если его понимали, более того, готовы были отвечать, а отец Амор понимал, что сказали ему, ответы были, как правило, очень туманными. «Мы жили далеко, потом стало опасно, мы решили уйти туда, где не так опасно». Или что-то такое, из чего невозможно было сделать выводы ни о том, где эти люди были изначально, и что входило в это неопределенное слово «опасно». Случайно отец Амор узнавал, что у одного по дороге умерла жена и двое детей, другая сбежала, взяв двух старших сыновей и оставив в поселке трех дочерей, а муж уже давно в ополчении. Или что тот и тот, и та, и та, и вон те, предпочитавшие держаться подальше от остальных, были в военном лагере, и не один месяц. Отец Амор понимал, что это значит, остерегался подходить к ним слишком близко и не знал, не представлял, помыслить не мог, как говорить с ними. А говорить с ними было нужно, это он тоже понимал, только все, чему он учился, о чем читал в пособиях, смотрел в видео-уроках, не готовило к ситуациям, в которых он снова и снова отказывался.
Горняки же отчего-то упорно привозили беженцев именно ему. Отец Амор поинтересовался однажды, уловив момент, когда его собеседники были благодушны и расположены к откровениям – чувствовал настроения собеседников тем лучше, чем дольше жил именно в этой деревне, именно окруженный этими людьми, – откуда такое упрямство, есть же лагеря самых разных миротворческих миссий рядом с тем же Лагосом, они и оборудованы куда лучше, не говоря об обеспечении питанием и качестве медицинской помощи. Горняки выслушали его с сосредоточенным видом, и отец Амор понял, что на них его разумные и логичные доводы не провели никакого воздействия.
– Им здесь лучше, – сказал один.
Отец Амор вздохнул.
– Мне все трудней добывать пищу и медикаменты для них, Софиан, – невесело улыбнулся он. – И люди, – он кивнул в сторону деревни, – недовольны. Здесь болезни, печаль. Это не очень любят видеть рядом с собой.
Софиан посмотрел на деревню. Покивал головой.
– Я бы, наверное, тоже был недоволен. Но вы же не выгоните их, отец Амор? Им некуда идти. Совсем некуда.
Отцу Амору не оставалось ничего, кроме как пожимать плечами и обещать, что никогда и ни за что не выгонит. А потом терпеть старосту в своем кабинете, который приходил якобы для того, чтобы поговорить о нуждах прихода, поинтересоваться, всем ли доволен отец Амор, одобрительно отозваться о последней проповеди, намекнуть, что не мешало бы в следующей высказать похвалы местной и центральной власти, а то как-то все больше о странном говорит отец Амор, о всяких там смирениях и кротостях, вере в будущее и в награды в ином мире. И так же туманно, неопределенно, но настойчиво выяснить: не собирается ли отец Амор приходить в себя и отказываться от этого своего увлечения? Помочь всем все равно не сможет, а люди эти – от них же никакой пользы, только вред. Вот тетушка Николь, к примеру, уверена, что не просто так у нее пропали простыни, и что их именно в приюте нужно искать, но только из уважения к отцу Амору не делает этого. Сам же староста всегда знал, а теперь еще и видит собственными глазами, что именно эти вот, из фулани, они же ни на что не способны, или вон те вот, из гофа, они же все как один не умеют писать. Староста умел изображать благородное негодование; отец Амор умел разыгрывать почтительное внимание. И категорично говорить «нет», когда собеседник решил, что отец Амор просто не сможет не сказать «да». Наблюдать за разочарованием во взгляде собеседника он не любил, хотя и понимал, что для утверждения победы не должен прятать глаза – этому он тоже учился. Что в совокупности и привело к тому, что у него сложилась забавная репутация – упрямца. Чудака. Блаженного. На старосту упрямство отца Амора производило забавное воздействие: он боялся. Чувствовал себя в присутствии простого, нищего, в общем-то, приходского священника, как попрошайка в присутствии вельможного князя. Отец Амор удивлялся суетливости старосты, пытался разобраться в ее причинах, снова и снова возвращался к боязливости, пытался свести ее к природной трусости старосты – чтобы не допустить самолюбования: мол, как же, его боятся, ух ты и здорово, отец Амор такой молодец. Посмеяться над этим было допустимо, но не более, пусть и хотелось вернуться ночью перед тем, как заснуть, хотя бы на пару моментов к растерянной и настороженной физиономии старосты – но нельзя. Не этому их учили в семинарии, и совсем иное отношение отец Амор сам для себя определял как верное. Впрочем, и староста не оставлял попыток укротить стихию и сдержать наплыв беженцев, и отец Амор не отступал от нее.
Ему все казалось, что очередная партия беженцев, которых привозили горняки, или которая сама добиралась – «Нам рассказали, что у вас можно побыть пока… пока там у нас не станет лучше», будет самой трагичной. Отец Амор с трудом заставлял себя помнить о примитивнейшей гигиене – хотя бы руки мыть и обрабатывать дезинфектантом, потому что страх подхватить не очень вредную инфекцию тускнел и осыпался порохом. Он все думал, что предыдущая горстка горемык была самым ужасным, что он видел в своей жизни – ан нет. Он думал, что ран навидался всяких и ничему не удивится – ан нет. Что до него добредали из таких уголков, о которых помнили человек пять-семь от силы, а административные ресурсы так и вообще не знали, и это наверняка последний такой неразведанный заповедник – и выяснялось, что есть еще один, и еще один. И жители деревни, часть из которых с гордо поднятыми головами, вызывающе, посреди улицы отправляла детей помогать отцу Амору. Были другие – те провожали их угрюмыми взглядами, и отец Амор всерьез опасался, что ребятам достанется за его идейность, и старался присматривать за ними с удвоенной силой.