Горняки пытались объяснить отцу Амору то, от чего сами терялись.
– Ну вот у нас в карьере – тут да, начальство сменилось. Были азиаты, с ними было хорошо. Были австралийцы, так тоже неплохо. А вот когда… – и говорящий непременно понижал голос, а другие рефлекторно оглядывались в поисках бог весть какой опасности, – когда власти пришли, тогда нелегко стало. Но вы не думайте, отец Амор, мы понимаем, что для нашей страны нужно сырье, и что если мы не будем работать, то никто не сможет.
Остальные кивали головами, и все как один бросали скрытные взгляды по сторонам, чтобы удостовериться, что ничьи ненужные уши не слышали этих осуждающих интонаций.
– А откуда они идут-то? – глухо спрашивал отец Амор.
– С севера, – как что-то само собой разумеющееся, говорил Софиан. – И с востока. Этих мы подобрали, так они вроде как раз из… – вместо названия провинции хотя бы он просто кивал головой в сторону, откуда предположительно сбегала семья.
– Я не слышал, чтобы там было так уж плохо, – почти беззвучно замечал отец Амор.
И снова они обменивались взглядами, эти люди. Отец Амор был выше самого высокого из них как минимум на полголовы; он считал, что изрядно отощал на местной диете, но по сравнению с ними он за толстяка мог сойти. Они все были пыльными, состаревшими – как если бы кто-то более могущественный, но не Всевысший, далеко не Он, ставил эксперимент, насколько он способен ускорить возраст людей. В Европе, в Америке люди доживали до ста тридцати лет в относительном здравии и здравомыслии, работали до девяноста, уходили на пенсию и продолжали вести активный образ жизни. В Африке редко в какой стране средний возраст населения превышал сорок лет. В Йоханнесбурге строили очередной самый высокий небоскреб; в Лагосе недавно открыли самый большой футбольный стадион. В деревне отца Амора не было канализации.
В начале декабря отец Амор отправлялся в епископат. Обсудить дела насущные, потребности малых приходов, свои собственные, поделиться планами на будущее, поговорить с духовником, познакомиться с церковной политикой. Не то чтобы он не знал, что именно должен делать, и не то чтобы он забывал, как именно экуменисты представляют себе церковную политику на национальном и межнациональном уровне. Они вроде как признавали ценность народа и нации, с уважением относились к этому понятию, почитали и уважали административные границы и вроде как соглашались использовать их же в определении границ церковных владений. Официально все так. На деле – у каждого были свои соображения. Но об этом можно было рассуждать бесконечно, устраивать очередной цикл никому не нужных диспутов, чтобы в результате снова вернуться к исходному пунукту. При желании можно было в довесок к стандартным, официально утвержденным границам приходов добавить и неформальные сферы влияния. Отец Амор знал по своим прихожанам: некоторые приезжали к нему за двести километров, хотя официально их деревня относилась к иному приходу. И с церковной политикой дела обстояли примерно так же.
В любом случае, для него эти три недели, которые предстояло провести в Лагосе, были чем-то желанным и одновременно наполняли тревогой. Отец Амор боялся, что дичает в своей лачуге, если сравнивать с теми, кто живет в городе посреди высоких зданий, ходит по асфальту или бетону, ездит на относительно новых авто, что он отучается от общения с людьми, говорящими на правильном, литературном языке, способными рассуждать не только о ценах на кофе, но и о возвышенных материях. Впрочем, он был тем, кем был. И это была служебная поездка. Он утешал себя подобным образом, идя к полустанку – пятнадцать километров, проделанных ночью, чтобы не быть испепеленным жарой. Сидя в вагоне электрички, в котором напрочь отсутствовали кондиционеры, а сквозняк не спасал нисколько. Выходя на перрон в провинциальном центре, неторопливо оглядываясь, вежливо улыбаясь глазевшим на него детишкам. Любезно улыбаясь их мамаше, просиявшей от гордости; он даже обменялся с ней парой слов – не потому, что так сильно заскучал по человеческому общению, а просто – женщина была так неподдельно счастлива увидеть священника в непосредственной близости, что тут же пожаловалась на младшего сына, похвасталась старшим, намекнула, что свекровь просто ужас какая мымра, а сама она вот-вот закончит обучение на банковского работника.
– Работу бы еще найти, – внезапно пробормотала она усталым голосом, и все ее счастье от общения с незанятым собой и своей важной миссией священником потухло.
Отец Амор вспомнил несколько фраз, удачно подходивших к подобным ситуациям. Они, кажется, подействовали. Женщина распрощалась, потащила детей к выходу из вокзала; младший все оглядывался, жевал палец и глазел на отца Амора. Тот – не удержался, подмигнул и улыбнулся, до чего ребенок был очаровательный. В притворном унынии посмотрел на табло и рассеянно осмотрелся. После непроизвольно вырвавшейся фразы, которой женщина неожиданно испугалась, кое-что стало очевидным: полиция, например. Вооруженная. Усиленные меры безопасности. Там сканеры, тут видеокамеры. Чтобы убедиться, что их прибавилось с последней поездки отца Амора в епископат, он печально вздохнул и благочестиво поднял глаза к небу. Можно было еще и за четки ухватиться, но это как-то слишком показательно, смахивает на артистическое благочестие, чего отец Амор не жаловал. И – действительно. Определить класс камер он едва ли смог бы, но что их очень, подозрительно много, было ему очевидно. Хорошо поезд подошел; в нем можно было усесться, уткнуть нос в комм, насладиться скоростью обмена данными и немного поизучать ситуацию в стране.
Отец Амор неторопливо шел к епископату; ничего хорошего он от этого времени не ждал – а кто из подчиненных был бы рад на три недели попасть в пресс очень умных, всезнающих, теоретически подкованных, имеющих доступ к последним достижениям людей? Но день был дивный, воздух пах убойным коктейлем из запахов, практически неразделяемым на составляющие и очень приятным, а улица, по которой шел отец Амор, была вся усажена деревьями и кустами. Самыми разными, темно-зелеными, обильно цветущими, сочными, здоровыми. Отец Амор упрямо представлял себе, что просто прогуливается, а не идет на эшафот. И он охотно задерживался у еще одного куста, задирал голову и смотрел на ветви еще одного дерева, однажды опустился на скамейку и просто смотрел на обезьянок, невесть откуда взявшихся на этой улице. Из публичного парка прибились ли, болезные, или еще откуда?
Привратник радостно заулыбался отцу Амору.
– Его преосвященство будет рад приветствовать вас после дальней дороги, отец Амор, – бодро сообщил он и даже попытался ухватиться за сумку, которая преданно служила тому лет пять, не меньше. Она была небольшой, вещей у отца Амора хватало, чтобы заполнить ее наполовину, и помощь привратника была совершенно не нужна. Отец Амор и сделал вид, что не заметил жеста, поблагодарил и встал чуть дальше, чтобы заблокировать маневр.
Привратник выглядел немного задетым. Отец Амор с трудом сдерживал улыбку.
– Я глубоко признателен его преосвященству за его неизменное гостеприимство, которое он с достойной его сана и доброй натуры щедростью изливает на меня, – кротко ответил отец Амор. Привратник был деморализован и послушно предложил проводить в комнату, где предполагалось разместить его. Он так и топтался у двери. Отец Амор умылся – не сдержался, в кои-то веки воды было почти в достатке; задвинул ногой под кровать саквояж и сказал: – Идем?
– Погода нынче установилась стабильная, – бодро говорил привратник, выбегая вперед и заглядывая отцу Амору в лицо. – Вот еще три недели назад соседний квартал пострадал от урагана. Нам повезло, пара веток обломалась, и все. А там дерево упало на забор, вся система безопасности вышла из строя. Так не поверите, отец Амор, пока приехали ремонтники, из периметра кое-чего вынести успели. Конечно, народ там не нищенствует, даже наоборот, ничего важного, конечно, но и не просто так люди живут. Но что там вернешь-то? И обидно, ведь правда? Неэтично такое поведение, совершенно неэтично. Или вот два месяца назад его преосвященство был с визитом в Чаде. Его принимал сам президент, говорил, что его преосвященство куда больше делает для панафриканства, чем даже его собственные министры. И как только мы уехали, там случился такой ужасный сезон дождей, отец Амор, что вы не представляете. Я не видел сам, но показывали сюжеты, в которых просто реки бежали, ре-ки. Мутные, бурые реки. Представляете? И все практически неожиданно. А у нас как-то спокойно. Жарковато, конечно. Но это не какой-нибудь Судан. Там нашей делегации пришлось пожить в палаточном городке. Ну, вы понимаете, – быстро и неразборчиво проговорил привратник. Отцу Амору показалось, что он даже губы старался не разжимать. – Переселенцы, то-се. Его преосвященство хотел поближе познакомиться с невзгодами тех несчастных. Так вот, ночью, в полночь и в пустыне практически, температура вообще не опускалась. Как в пекле. Ну вот мы и пришли.
Он замер у двери в приемную и робко просунул в нее голову.
– Отец Юстин, отец Амор Даг прибыл, – счастливо доложил он.
Отец Амор был дезориентирован трескотней привратника. Хотел было поблагодарить его, но с трудом стряхнул оцепенение, а тот уже испарился. Личный секретарь епископа открывал дверь, приглашал войти, отец Амор оглядывался, надеясь хотя бы в спину крикнуть привратнику «спасибо», а секретарь невозмутимо говорил: «Брат Константин способен заговорить зубы тигру до такой степени, что он станет убежденным вегетарианцем. Кстати, были случаи. Не совсем буквальные, но метафорически – все с точностью до образа». Он предлагал отцу Амору усесться, спрашивал, сделать ли кофе, интересовался, как прошла поездка. Не случилось ли в дороге чего-нибудь непредвиденного. На недоумевающий взгляд отца Амора он спросил прямо:
– Обошлось ведь без происшествий?
Отец Амор молчал. Наконец кивнул.
– Никаких. Все мирно.
– Время от времени наши гости рассказывают самые разные истории. К сожалению, правдивые, – удрученно склонил голову секретарь. – Народ, долгое время избавленный морального компаса, не сразу начинает следовать ему, обретя. Мы стараемся… хотя что это я, я последний человек в этом процессе, наши братья, и вы в том числе, стараетесь вдохновлять простых людей на достойную жизнь, но это очень неспешный процесс, после многих десятилетий неустойчивости особенно.
Отец Юстин был вежлив до такой степени, участлив, взирал на отца Амора круглыми, восхищенными и печальными глазами, что тот чувствовал себя смертельно больным. Или что-нибудь иное, из этих антиутопий. К примеру, ему предстояло принять участие в жертвоприношении, в качестве жертвы, разумеется, только ему забыли сообщить. А вот его преосвященство как раз и вынужден взять на себя этот тяжкий труд, чего ему, разумеется, не хочется совершенно, ввиду тонкой душевной организации и нежной психики.
Впрочем, отец Амор испытал легкий укол разочарования, когда из кабинета епископа вышел человек. Подозрительно похожий на военного, как показалось отцу Амору. И глупо было переживать разочарование, по большому счету: причина задержки была проста и примитивна, очевидна и банальна, и дело не в возможной великой миссии отца Амора, которая бы привела его на смертный одр, а очень даже во вполне естественной занятости епископа одной из важнейших стран Центральной Африки; и точно так же гипервежливость епископского секретаря находила свое объяснение. Но отцу Амору было даже жаль той своей версии – надо же, такой романтичный подвиг оставался неосуществленным. Он лениво подумал, что присутствие военных в епархии, да еще предпочитающих ходить в гражданской форме, некоторым образом подозрительно.
Его преосвященство вышел в приемную, решительным шагом подошел к отцу Амору и приветствовал его сначала крепким рукопожатием, затем решительными объятьями и поцелуем. Похлопав по спине, он спросил:
– Хорошо доехали, брат Амор?
– Хорошо, – с готовностью ответил тот. – Мне повезло в чем-то, ваше преосвященство, людей было немного и в поездах, и на вокзалах. Я мог представлять себе, что еду в роскошном вагоне, целиком отведенном мне одному.
Епископ вежливо засмеялся, словно в соответствии с неприятным ему протоколом. Отец Юстин растянул губы в улыбке, но смотрел серьезными, даже подозрительными глазами. Амор предпочел вообще не делать вид, что находит свое замечание шуткой, тем более смешной шуткой.
– Ну что ж, мне жаль, что я не дал вам возможности отдохнуть с дороги, – рассеянно глядя в сторону, заговорил епископ, – но у вас еще будет время отдохнуть. Я займу совсем немного вашего времени. Я стараюсь проводить максимально много времени с приходскими священниками, отец Амор, чтобы держать руку на пульсе. И мне, разумеется, крайне интересно, как вы чувствуете себя далеко от толп населения и среди простых людей. И что простые люди думают, мне особенно интересно. Брат Юстин, похлопочете о чае? Или кофе, брат Амор?
– Кофе, – немного поразмыслив, решил Амор. – У вас замечательный кофе.
– Подарок члена правительства, – быстро отозвался епископ. Он все стоял, глядя по сторонам, словно заново знакомясь с приемной; его рука лежала на спине Амора. Как будто его преосвященство боялся, что отец Амор сбежит в ужасе – в отвращении – в отчаянии – в каких угодно, но равно неприятных чувствах, и рассчитывал таким образом предотвратить его бегство.
– Многие члены правительства с удовольствием поддерживают дружеские отношения с его преосвященством, выходящие за рамки простой политики, – не без гордости отметил отец Юстин.
– Наверное, одним из приятных бонусов политической должности является доступ к новейшим достижениям в разных сферах народного хозяйства, – с готовностью отозвался Амор. – Но для меня лично даже эти привилегии не сделают никакую политическую роль приятной.
– Иногда мы вынуждены совершать многие, в том числе и тяжелые поступки, принимать сложные решения, нести бремя высшей власти, мой дорогой Амор. Это ведь тоже послушание. Оно тоже учит смирению. Ну-с, пойдемте-ка в кабинет, и вы расскажете мне немного подробней, как обстоят дела в том далеком месте, в котором вы прославляете дело нашей церкви.
Амор приготовился слушать. Его преосвященство был не дурак продемонстрировать свою эрудицию, гибкость аргументации и знакомство с самыми разными областями жизни; он охотно намекал на буйную юность, причем таким образом, что собеседник был вынужден удивляться: как так – такой благообразный старец, но прошедший через штормы бунтарской молодости? Амор и расслабился, поблагодарил отца Юстина, сделал глоток, преданно уставился на епископа, приготовился внимать. Его высокопреосвященство позволил ему насладиться кофе и – начал спрашивать. Амор растерялся, не сразу собрался, и первые ответы оказались скомканными, неуклюжими, как будто он, живя в глуши, общаясь с людьми на примитивном языке и на примитивные темы, подзабыл правильный язык семинарии, епископата, вообще цивилизованного общества. Это ощущение отчего-то не покидало его. Не то чтобы отец Привель стремился усугубить неловкость. Но и облегчить муки Амора он тоже не стремился.
Его интересовало все, причем самым неожиданным образом. Тут он спрашивает, сколько стоит стадо коз, и за какие деньги их предпочитают покупать. Тут с одобрительным удивлением выслушивает, что в соседней деревне утвердился прелюбопытный промысел: одна беженка из небедных, насколько отец Амор мог судить после пары скупых фраз, обменянных с нею, вспомнила свое хобби из мирных времен, начала изготавливать пряжу из самых разных подручных материалов, красить ее природными красителями, которых, как выяснилось, было много и везде. Тут-то ей помогали местные, бесспорно, давали советы, даже помогали подготавливать красители. Больше из любопытства, чем считая, что из затеи может выйти прок. Но самое удивительное не это, а то, что эта женщина неожиданно – иначе не скажешь – наткнулась на канал сбыта. И теперь целая деревня неплохо зарабатывает на этой пряже, готовит самые разные предметы – коврики, панно, безделушки, шьет, вяжет, что угодно. Женщина дает уроки рукоделия детям, родители довольны.
– Подумать только, – одобрительно говорил отец Привель.
Амор терялся: значит ли это, что его преосвященство одобряет, или что ему глубоко плевать и он просто отвечает вслух своим потайным мыслям?
Его преосвященство задавал еще какие-то вопросы: как отношения со старостой, ходят ли дети в воскресную школу, каков уровень их подготовки, что за настроения царят в деревне, и прочая, прочая. Он находил, казалось, особое удовольствие в мелких, бытовых подробностях, которые подтверждали его собственные представления. Амор не стремился его разубеждать.
Что-то около часа длилась эта беседа. Отец Амор хотел надеяться, что не утомил епископа и не отвлекает его от важных дел своими байками о простых людях из маленькой деревни.
– Что вы, брат Амор! – восклицал епископ. – Не из простых ли людей состоит наша церковь? Как можно вести ее вперед, если не знать и не интересоваться их нуждами и желаниями? Общество, мой милый брат, состоит из отдельных единиц, чтобы улучшать его, нужно перевоспитывать каждого отдельного его члена. Я, наверное, покажусь вам напыщенным старым болтуном, но я благодарен вам, мой дорогой брат Амор, что вы так ревностно радеете о простых нуждах этих простых людей, что вы с такой самоотверженностью несете эту неимоверную ответственность.