Амор не был уверен, но он слышал нечто подобное бесчисленное количество раз и на самых разных языках. В семинарии так точно. До нее, кстати, тоже. В то счастливое время, когда он был уверен, что должен стать врачом, и готовился к этой профессии, его кураторы примерно то же вещали ему: ответственность за каждого, тяжелое бремя, самоотверженность, уверенность в собственных силах. Модус был немного другой: там требовали гордиться своей профессией и учиться доверять своей самоуверенности. Тут – доверять церкви, уважать ее и свое посвящение, избегать гордыни, но не отказываться от уверенности в себе, ибо «тяжек путь и узки врата», и без уверенности в правильности пути не пройдешь его и не достигнешь врат. Но до чего похожи риторические приемы!
Его преосвященство наконец удовлетворился беседой, отправил Амора восвояси, сообщив ему, что надеется, что пребывание в епископате будет насыщенным, но не утомит его, взял обещание, что в случае сложностей отец Амор без колебаний обратится за помощью к нему или любому из старших братьев, пожелал приятного времени и проводил до самой входной двери. Брат Юстин увязался следом, стоял рядом и кивал головой в соответствии с интонациями его преосвященства – сосредоточенно, радостно, озабоченно – добродушно – все время, которое отец Привель напутствовал Амора. После такого прощания приходилось сдерживаться, чтобы идти по коридору неторопливо и с достоинством, словно несешь сосуд, до краев полный мудрости, а не задать стрекача от этих риторов. И как-то странно, непривычно было идти по бесконечным прохладным переходам внутри здания, слушать гул кондиционеров и хлопанье дверей. Амор начал нервничать, словно у него внезапно развилась клаустрофобия. Только выйдя в небольшой сад за главным зданием, он смог перевести дух.
У Амора был целый вечер, который он мог посвятить себе. Библиотека в епископате была традиционно хороша, правда народ ее не очень уважал. Буфет, кстати, был немного лучше и ценился значительно выше. Или можно было выйти за пределы епископата и прогуляться по улицам. Это, правда, не рекомендовалось – небезопасно. Как заметил кто-то малоизвестный в широких кругах: «Очевидно, в отдельных областях Африки сформировалась вполне устойчивое асоциальное общество, то есть имеющее в своей основе альтернативную, асоциальную в своей основе этику и мораль. Кажется, даже после радикального перевоспитания ключевых его членов должно будет пройти не менее трех поколений, чтобы была усвоена куда более выгодная альтруистическая мораль». В этой цитатке был заключен глубокий смысл, куда более глубокий, чем подвластно было усвоить простому приходскому священнику, что не делало ее менее верной.
Впрочем, у Амора было оправдание своему безрассудству: Яспер Эйдерлинк связался с ним, когда Амор блаженствовал на траве под жасминовым деревом, и спросил:
– Ты действительно в Лагосе? В таком случае я настаиваю на встрече. Где тебя подобрать?
Отказаться от такого предложения было практически невозможно; с другой стороны, Амор не отказался бы от встречи, даже если бы она была сформулирована менее элегантно, да вообще грубо. Засранец Эйдерлинк не сомневался, что мир вращается вокруг его несокрушимой персоны, а смыслом существования отца Амора Дага является обеспечение душевного комфорта оного майора, которого именованный майор лишался, когда мир отказывался вращаться в соответствии с его требованиями. Кроткий отец Амор Даг не стремился заниматься назиданиями и наставлениями, не без основания полагая, что Эйдерлинку наплевать на все, что нельзя потрогать или расстрелять из огнестрельного ружья. А еще он не очень успешно убеждал себя, что майор Эйдерлинк все-таки неправ, считая, что он является пупом земли.
В любом случае, следовало побыть честным и признать, что чувство, переживаемое в ожидании майора Эйдерлинка, напоминает счастье: всего ничего, самая малость, и они встретятся, отца Амора привычно обдаст жаром от простого рукопожатия, майор Эйдерлинк привычно усмехнется, как может только он, двусмысленно, пошловато прищурится, сверкнет ослепительно белыми зубами и сделает отцу Амору комплимент, отчетливо балансирующий на грани пристойности и неприличия. Он на такие вещи горазд, Яспер Эйдерлинк. Он на многое горазд, даже если присматриваться к нему в отрыве от чисто субъективных представлений, которые сформировал себе отец Амор. Сам отец Амор жалел невероятно, что не может стряхнуть с себя это посвящение, свой сан, чтобы ответить Ясперу такой же слегка хамоватой любезностью; еще больше он жалел, что не может избавиться от беспомощности, которую испытывал перед Яспером Эйдерлинком. Иногда ему казалось, что он должен, обязан это сделать, и Амор собирал по крупицам силы, чтобы разорвать путы раз и навсегда; чаще всего его решимость разбивалась, как волны об утес, когда Яспер объявлялся в сети и требовал полного и безраздельного внимания отца Амора. «Господина священника Дага», – как иногда насмешливо обращался к нему Яспер Эйдерлинк. «Милейшего, дражайшего отца Амора», – мурлыкал он, оказавшись удовлетворенным и позволив Амору тщательно отмассировать его самолюбие.
Амор немного постоял рядом с братом Константином, убедился, что брат Юстин был прав, сослав того к вратам: брат Константин был замечательным заградительным инструментом. Он говорил столько и так энергично, что самая решительная атака ворот епископата захлебнулась бы от напора отца Константина: он принялся бы расспрашивать, что да как да почему, и уверены ли господа нападающие – правда-правда, что ли, уверены? – что им нужно именно сюда и именно сейчас, а почему они так считают, и прочая, и прочая. Иными словами, два с половиной часа в ожидании Яспера Эйдерлинка пролетели совсем незаметно. При этом брат Константин то ли по наитию, то ли по причине невероятной хитрости и двуличия не сболтнул ничего существенного, хотя три четверти времени провел не за расспросами, а за рассказами. Амор не узнал ничего нового, чего бы не знал из сети. Даже сплетен никаких к своему глубокому разочарованию. Сам он тоже разочаровал брата Константина, не поддавшись настойчивости и не рассказав, что собирается делать вечером. Он рассеянно пожимал плечами, любовался небом и деревьями, одобрительно угукал, когда брат Константин звучал особенно возбужденным, но на прямые и не очень вопросы: «Вы, наверное, с приятелями встречаетесь? А где? А с какими?» – механически пожимал плечами и спрашивал о чем-то незначительном, но приводившем к очередному приступу глоссореи брата Константина.
Попрощавшись наконец, отец Амор отправился на место встречи с неугомонным Яспером Эйдерлинком. Он заставлял себя идти медленно – времени до встречи оставалось больше пятнадцати минут, идти до условленного места в лучшем случае десять. Эйдерлинк прибудет туда точно вовремя – он гордился, как точно чувствует время, охотно рассказывал, как тренировался, чтобы отнивелировать свой внутренний хронометр до такой предельной точности. Он и в других ценил эту точность. И как бы ни хотел майор Эйдерлинк встретиться с отцом Амором Дагом (а скорее, как ни пытался убедить его в своем желании), раньше времени он все равно не прибудет, пусть и будет знать с абсолютной точностью, что отец Амор уже на месте. Так что зачем доставлять ему такое удовольствие?
И Амор неторопливо обошел еще один квартал, постоял у цветного фонтана, обменялся парой фраз с цветочницей, глянул на часы, недовольно отметил, что все равно придет слишком рано, и побрел к перекрестку. Там, на его счастье, пустовала одна скамейка, на которую отец Амор уселся, уселся, намереваясь проскучать две минуты до явления блистательного майора Эйдерлинка, пафосного засранца, наверняка щеголяющего по такой жаре в белоснежных перчатках.
Амор закрыл глаза, осторожно втянул воздух, принюхиваясь, пытаясь различить запахи, распознать, что они могли бы ему рассказать, не в последнюю очередь сравнить с давно привычным запахом своей провинции – желтоватым, охристым, коричневым, почти лишенным зеленых ароматов – сочной травы и листвы, красных – пышных цветов, голубых – свежей воды. Удивительно привычным, утешающим, что ли. И – о да, вовремя – на этот запах наложилось облачко, в меру изящное, в меру брутальное, насыщенно-оливковое, густо-коричневое с пурпурными переливами, пряное и горьковатое – туалетная вода Эйдерлинка.
– Дражайший отец Амор пытается составить арома-атлас Лагоса? – промурлыкал Эйдерлинк. Амор неспешно открыл глаза, поднял их на Яспера, смиренно улыбнулся, категорически отказываясь проникаться величием фигуры в сизой форме лигейского гвардейца, глядя на него снизу вверх, но как на равного. Не спешил он и выпрямляться – сидел себе на скамейке, вытянув ноги и положив расслабленные руки на скамью. Не то что Яспер, решительно сжимавший кулаки – да, в белых перчатках. Как будто брезговал этим городом, этим миром.
– Почему милейший майор Эйдерлинк настаивает, чтобы у любого занятия была великая историческая цель? – полюбопытствовал Амор.
– Потому что без цели невозможна жизнь, – снисходительно, маскируя решительность, ответил Яспер.
– Да брось, – отмахнулся Амор, подобрал ноги, намереваясь встать – но неторопливо, просто чтобы подразнить целеустремленного майора Эйдерлинка. – Почти весь мир живет без цели.
– Немногие живут, кротчайший отец Амор. Остальные существуют.
Амор пожал плечами. Яспер резко сдернул с руки перчатку, протянул ему руку.
– И как жизнь, майор? – спросил Амор, пожимая ее. – Я же прав: жизнь, не бесцельное существование?
Яспер рывком потянул его на себя. Они должны были столкнуться – Амор рассчитывал на это, боялся этого, – но Яспер сделал шаг назад, Амор удержался на ногах и встал ровно.
– Разумеется, жизнь, отличная, полная событий и трагизма жизнь. А твоя?
– Неужели категоричный майор Эйдерлинк признает, что в моем сиром существовании содержится и великая цель? – хмыкнул Амор. – Подумать только.
Эта реплика отчего-то оскорбила Яспера. Он напрягся, вскинул голову, плотно сжал губы, словно приготовился бросаться в бой.
– Ну ладно, ладно, – примиряюще похлопал его по плечу Амор. – Спасибо на добром слове. Предупреждаю, у меня пусто в карманах. Хватит только на воду из фонтана и полбулки хлеба в бедном районе. Поэтому я настаиваю на соответствующем моему финансовому состоянию питейном заведении.
Яспер Эйдерлинк мог позволить себе ресторан класса люкс. Но он не позволял себе унижать отца Амора Дага.
========== Часть 11 ==========
Яспер Эйдерлинк не менялся, наверное, с тех пор, когда он еще в лейтенантах бегал. Амор помнил и то золотое время. Эйдерлинк уже тогда был недоступным для простых смертных офицером, категорически настаивавшим на том, чтобы к нему относились, как к будущему маршалу, а не какому-то там паршивому будущему майору. Не напрямую – он-то мог быть нахрапистым, но и в дипломатию поиграть был не дурак, но не скрывал своих планов – расчетов – намерений стать выдающимся. К приятелям, посмеивавшимся над категоричностью Эйдерлинка, он относился снисходительно. К вежливому, веселому недоумению Амора, сначала семинариста, затем отца Амора, Яспер Эйдерлинк пытался было относиться высокомерно, пытался задеть посильней, но не получалось. Отец Амор отчасти вобрал в себя типичные черты идеального священника – эту неспособность обижаться так точно. Не все черты, разумеется, в нем присутствовали, и он не состоял из них целиком: бывал упрям, мог позлословить, с пристрастным интересом относился к сплетням, любил побаловать себя чем-нибудь вкусным – сладким, был не против выпить спиртного, случалось, напивался. И при этом если бы Ясперу Эйдерлинку был задан вопрос о том, каким должен быть идеальный приходской священник, он бы не задумываясь ответил: отец Амор Даг, и не должен быть, а уже есть.
Неизменным оставалось отношение Яспера Эйдерлинка не только к себе и своему месту в истории, но и к отцу Амору: лучший друг, и даже больше, чем друг. Доверенное лицо, духовник – нет, тут не стоило горячиться, но ему, только ему Эйдерлинк позволял копаться в мотивах поступков и движениях души, задавать неудобные вопросы и вообще вести себя жестоко. Ему же жаловался; на нем же, вредная натура, тренировался в прохождении психологических тестов: начальство объяснимо относилось к психическому здоровью гвардейцев с повышенным вниманием, предъявляло к нему повышенные требования. Следило. Их регулярно прогоняли по всяким консультациям, тестам, симуляциям, придумывали новые, если вдруг решали, что старые недостаточно точно выявляют тот или иной аспект личности. Ну и пристрастно изучали, что тоже не было чем-то удивительным. Сами по себе терапевтические циклы были, по большому счету, не только проявлением заботы о гвардейцам, которых посылали в самые сложные места и на самые опасные миссии; во время этих терапевтических циклов изучалась и благонадежность гвардейцев. Ибо генсекретарю меньше всего нужны были военные, которые не были преданы если не ему лично, так делу, которое он олицетворял, будучи избранным. А Яспер Эйдерлинк думал слишком самостоятельно, чтобы считаться безусловно благонадежным. Тот же Сибе Винк, тщеславная натура, отличный вояка, был им – и ничего больше. Мог побрюзжать на начальство, но кто не брюзжит время от времени? Яспер предпочитал помалкивать. Поэтому и терапевтические сессии походили иногда на допросы. Правда, даже несгибаемому Эйдерлинку необходима была отдушина, и в этом качестве он использовал отца Амора Дага.
Амор был не против. Скорей наоборот: каждое обращение Яспера к нему, каждый откровенный монолог делал его счастливым. Амор готов был слушать его бесконечно. Нет, не так: он готов был даже слушать его, лишь бы Яспер снова обращался к нему за помощью и поддержкой. Что угодно, но еще раз. И еще. И еще…
Яспер осмотрел его с ног до головы, нахмурился, поглядел по сторонам и, помрачнев, сказал:
– Тут неподалеку есть неплохая забегаловка, как раз вода и полбулки хлеба. Район не нищий, но не богатый. – Помолчав, он приказал: – Идем.
Яспер не спешил. Даже для него, предпочитавшего не торопиться никуда, пока есть возможность, он шел слишком медленно. Одну руку держал близко к карману брюк, другую полусогнутой, сжатой в кулак. Смотрел по сторонам; иногда увлекался своими мыслями настолько, что на ответы Амора реагировал после внушительной паузы.
– Мы в опасности? Нас, в частности тебя, собираются убить или похитить и бросить в застенки спецслужб? – трагичным шепотом спросил Амор.
После паузы, которая понадобилась, чтобы осознать содержимое вопроса, Яспер остановился и выдавил:
– Хух?
Амор оглянулся.
– И где они прячутся? – печально спросил он.
– Кто?
– Враги, разумеется. Преступники. Тайные служители очень секретных служб, которые заставляют тебя вести так, хм, странно.
– Вечное благодушие отца Амора Дага. – Яспер закатил глаза. – Я помню твою исключительную уверенность в том, что все, что ни делается, – к лучшему.
– Я не смею посягать на твою монополию беспокойства и обеспечения непробиваемой охраны, – с невинным видом пожал плечами Амор.
Яспер в негодовании потряс головой и непроизвольно улыбнулся.
– Никогда не меняйся, отче, – сказал он. – Ну ладно, в чем ты прав, так это что я переношу мои настроения из последних четырех месяцев на невинную встречу с приятелем, да еще в центре города. Моя вина, отец Амор.
Ухватив его за предплечье, Яспер решительно зашагал по направлению к кабачку, в котором намеревался посидеть с Амором. Он не задавал больше вопросов, Амор старался угнаться за ним.
Кабачок был крохотным, Амор, войдя внутрь, восхищенно выдохнул.
– Не вздумай думать, что это настоящее, в смысле аутентичное! – сурово пригрозил Яспер, развернувшись к нему. – Эта фигня продается на вес на бесчисленных развалах в любом центре провинции от Туниса до Мадагаскара. И даже если тебе начнут заявлять, что она сделана с использованием настоящих технологий и материалов, добытых и обработанных по всем правилам в каком-нибудь заброшенном поселении во влажных джунглях, не верь! Эти засранцы наверняка имеют цеха, где эти поделки делаются пусть аутентичными руками, но конвейерно.
– Восхищаться изобретательностью дизайнера и элегантностью решений мне тоже не позволяется? – невозмутимо поинтересовался Амор.
Яспер был твердо намерен возразить. Амор широко улыбался, дожидаясь его реакции – по возможности вербальной.