– Тебе привет от Эйнора.
Горрен усмехнулся.
– Ему тоже. У него-то мозги хоть промыты? Собирается следовать за дядюшкой?
– У меня не создалось такого впечатления, – подумав, осторожно сказал Берт. – Он умный молодой человек и собирается следовать выбранной им стезе.
– Выбранной им под надзором и при корректировке старших и более опытных товарищей стезе, дражайший господин Франк.
– Не исключаю этого. Но она его устраивает, он вполне комфортно чувствует себя в этом, почему бы нет?
– Действительно. Ладно. Я еще немного посплю. Эти извращенцы начинают работать в семь утра, а то и раньше. Даже президенты. Удивительная страна. Ужасный город.
Горрен сладко зевнул.
– Не скучай там. И не захлебнись травяным чаем.
Он отключился.
Берт покачал головой и усмехнулся. До чего милыми они бывают, эти люди.
Ему не давала покоя одна мысль: отчего Горрен отправил его пытать счастья с кузеном, а сам унесся в далекую Азию? Берт, если так оглянуться и присмотреться, имел опыт обращения с азиатами. В той же Африке куда ни плюнь, обязательно пару-тройку дочерних фирм или представительств каких-нибудь азиатских корпораций да найдешь. Приходилось общаться и с местным населением, и с приезжим; в одном из крытых городов во время своей последней командировки на прежнем месте работы они даже попали на вечеринку корейцев, которые открыли какое-то загадочное месторождение. Праздновал тогда весь квартал, а выяснить, где именно корейцы собираются разрабатывать и сколько они заплатили отступных, не удалось. Зато Берт убедился, что уверенность в собственной способности перепить любого сильно преувеличена. Или корейцы запивали бренди какими-то препаратами, которые стимулировали вывод алкоголя из организма – они горазды на придумывание таких штук, – или это просто магия, но они все оставались трезвыми. Кто-то из коллег предположил тогда, что ребята просто генномодифицированы таким образом, чтобы организм справлялся с алкоголем значительно лучше. Кто-то, впрочем, предположил, что у них просто губки в желудки зашиты. Вот вечеринка закончится, соберутся корейцы в своем конференц-зале, затянут пояса потуже и продолжат настоящее веселье. На это, конечно, было бы здорово посмотреть, только азиаты действительно были очень замкнутым обществом. Любые попытки вовлечь их в разговор на ланче, присоединиться на ужин или что-то типа этого как правило терпели крах.
Ну ладно. Допустимо предположить, что Берт отличался некоторым, как бы это сказать, европоцентризмом. Существовал только в парадигме своей культуры, слышал что-то о других, но применять знания не был способен. Был упертым европейцем, иными словами – некоторые говорили и такое; а душка Горрен мог, судя по всему, влезть без мыла в любую задницу, подстроиться под любые культурные требования, что давало ему основания предполагать, что он будет успешней там, а Берт – в епископствах Европы.
Хотя Берт начинал подозревать, что желание отправиться в Азию было всего лишь маскировкой яростного нежелания работать с кузеном-епископом. А отказаться от него Горрен не мог, потому что выгодно.
Правда, оставался открытым вопрос, как именно представлялось Горрену это сотрудничество.
Для епископа Дага такого вопроса не стояло. Он был уверен, что перспективы у них есть, даже в очень сильно агностическом европейском обществе.
Даже если оставить за скобками ловких финансовых советников при епископе, которые были тем более успешны, что не думали о собственной выгоде, а только благосостоянии церкви вообще и епископата в частности в отличие о мирских дельцов, которые как раз прежде всего о своем кармане и своей репутации и заботились, церковь была могущественна. Время от времени Берт сам слышал о священнике то там, то там, который возглавлял какую-то гражданскую инициативу. Сбор денег на спасение церкви, например, пожертвования на хоспис, помощь жертвам очередного природного бедствия и прочее. Интересным образом когда их возглавляли священники, люди жертвовали охотнее. Наверное, было что-то в этих обряженных в серые сюртуки людях, что располагало к ним людей. Или риторика у них была особая, выработанная, как ни крути, тысячелетиями, и стояла за их плечами все та же многовековая церковь. Если о том же начинала говорить простая женщина, как бы ни убедительна она была, к ее словам не прислушивались так, потому что ее авторитет не зиждился на такой огромной махине. И плевать на скандалы, которые неизменно сопровождали церковных служек: люди хотели верить чему-то огромному и непоколебимому. Церковь была для этого вполне пристойным объектом.
А где вера, там и деньги.
Епископ Даг давал Берту понять: он не против сойтись поближе с тем и тем политиком. Неплохо было бы вовлечь в такую и такую программу предприятие посолидней. Допустим, у «Астерры» есть представительство в Кёльне и собственные благотворительные программы. Епископат находит более чем похвальным желание корпорации принять активное участие в общественной жизни, но не может не отметить, что благотворительные программы епископата и «Астерры» некоторым образом дублируют друг друга, и помимо этого, его не оставляет ощущение, что менеджерам «Астерры» не хватает понимания изначальных духовных нужд людей, каковое знание, разумеется, охотно готовы предложить служители епископата. С его, епископа, благословения. И под его, епископа, отеческим присмотром.
Берт знал кое-кого в администрации города. Он знал еще кое-кого и в совете предпринимателей; этот Икс пообещал познакомить его с человеком из «Астерры». Тот долго сомневался, что его начальству будет интересна программа, которую готов был предложить клиент Берта, пока анонимный. Приходилось снова знакомиться с людьми, изучать городское законодательство, узнавать планы и намерения тех или иных организаций, опять знакомиться. В один прекрасный момент все чуть не пошло прахом, потому что бургомистр внезапно решил сотрудничать с «Астеррой» напрямую. Епископ Даг был готов отнестись к этому философски – мол, будут другие, но Берт настойчиво советовал ему совсем немного сместить акценты в пастырском обращении. Совсем чуть-чуть. О том, что власть от человека не всегда равна власти от Высшего Существа, но всегда несовершенна, а иногда и порочна, что уж говорить о колоссах от бизнеса, этих многоголовых гидрах, которые ни о чем другом думать не могут. Народ слушал, читал, обсуждал. Народ говорил о епископе Даге как о единственном честном человеке во всем городе. Народ активней участвовал в возведении пары приютов при церквях и жертвовал на них тоже; рейтинг бургомистра при этом вызывал серьезные опасения у его пиар-секретарей. Епископат еще раз подал заявку на организацию благотворительной программы, очень схожей с той, которую планировала учредить «Астерра», и Берт сутками изыскивал возможности сделать эту заявку как можно более публичной. Он познакомился с добрыми двумя дюжинами редакторов местных новостных платформ и радостно приглашал их в самые разные рестораны – у епископа Дага была вполне себе толстая мошна, и он с легкостью, даже с интересом отстегивал Берту приличные сумму на установление связей со «связями с общественностью». Бургомистр обратился к епископу Дагу с приглашением посетить его в любое удобное время, но в течение ближайшей недели. Епископ Даг прислал ему контрприглашение посетить его епископат, которое бургомистр принял. Берт обеспечил три съемочные группы. На это отреагировала и «Астерра», и Берт получил сообщение от одного неприметного типа в корпорации, мол, почему бы нам не встретиться и прочее.
Горрен Даг, чтоб ему пусто было, свалился как снег на голову; он категорически отказывался вмешиваться, но следил за спектаклем с невероятным удовольствием. Очередное пастырское послание кузена он слушал с благоговейной миной, а затем спрашивал у Берта, сколько он слущил с пастыря на представительские нужды. Берт подсовывал ему счета, Горрен ухмылялся и читал коммюнике «Астерры».
Одним прекрасным вечером он сказал:
– Заметь, эта стратегическая игра в микрополитику закончилась хорошо если на треть. Ты уже заработал на новую квартиру с видом на собор. Как минимум половину ее тебе оплатил мой благочестивый кузен. Так как, есть перспектива в тесном сотрудничестве с братьями и сестрами?
Берт виновато ухмылялся и кивал головой.
– А знаешь, сколько людей насчитывает одна средняя поместная церковь в Западной Африке? Все та же, экуменическая. До полумиллиона людей, Берт. И локальная политика решается как раз в церквях.
– Ну и зачем тебе ссылать меня в Африку, если все неплохо получается и здесь?
Горрен усмехался.
– Ты действительно думаешь, что нас так долго будут терпеть здесь, где есть свои умники? Это был разовый успех, который едва ли нам дадут шанс повторить. Там же есть где развернуться, я уверен.
========== Часть 4 ==========
Решение Горрена начать с Южной Африки было самонадеянным, наверное. По крайней мере, Берт думал так поначалу. Он-то прибыл в Йоханнесбург, разместился в пансионе, который ему же обеспечил Горрен (Берт, когда вошел в комнату, одобрительно покивал головой, рассчитывая, что, если за ним следят камеры, хотя бы немного усыпить бдительность Горрена, а потом полночи искал жучки; не нашел, но спокойствия ему это не добавило); затем он освежал старые связи. Просто удивительно, сколько знакомых осело на юге Африки; удивительно, сколько знакомых было у его знакомых, и с каким количеством людей Берт мог запросто пообщаться, выпить кофе–чаю–вина (а местное было бесспорно хорошо), а попутно потрепаться о том о сем.
В самом деле, что может сделать тандем из двух ловких дельцов в Африке – месте, в котором крупные корпорации не всегда удерживались на плаву? Континент этот, конечно, огромен, история у него удивительная; колыбель человечества, как-никак, это не кот начхал. Палеоантропологи любили открывать все новые пещеры, в которых обнаруживали остатки еще одной веточки на развесистом древе гоминид, это преподносилось как очередной прорыв, причем на государственном уровне. Кто считался главой государства, на чьей территории было сделано открытие, тот и раздувал щеки от самодовольства, как будто это он спускался в пещеры, а затем выносил кости на поверхность, как будто это ему предстояло проводить все эти анализы, чтобы установить возраст, родство с уже известными гоминидами и что там еще. Правда, велик был и шанс, что этого важного типа могли свергнуть в ближайшие два-три месяца, но до тех пор можно было поупиваться возможностью и постоять на виду у мировых СМИ. Руководители экспедиций предпочитали, разумеется, не вдаваться в бытовые подробности, вроде сумм взяток, которые они вынуждены были заплатить, чтобы власти дали им разрешение вести раскопки, вроде откатов, которые они платили военным, чтобы те их все-таки охраняли, и партизанам, чтобы те на них не нападали. Вроде воровства и прочих неприятностей; увечий, пыток и даже смертей. Антисанитарии и болезней, которых было предостаточно, куда ни плюнь: в деревнях ли, городах или в палаточных лагерях. Не говорили открыто, а только шепотом и с людьми, многократно подтвердившими надежность, с какой наглостью поставщики задирали цены на дрянные продукты и не самую чистую воду. И прочая, и прочая. В любом случае, ничего иного от таких экспедиций не ждали. Это в том же Китае можно было рассчитывать на относительную упорядоченность подобных мероприятий. Для него престиж на мировом уровне что-то да значил. Отдельные части Африки все еще существовали в иной системе ценностей.
Разумеется, континент жил не только сиюминутными настроениями удельных князей. Уже лет пятьдесят на континенте был введен и худо-бедно функционировал афро в качестве общей денежной единицы. Функционировал Всеафриканский банк. С переменным успехом действовала Африканская лига. Но ее влияние на севере и юге было ощутимым; в Центральной Африке добрых шестьдесят процентов населения слыхом не слыхивали о геополитических образованиях такого уровня – им бы прокормиться. А это было непросто, начиная с конца двадцатого века, и становилось все более проблематичным к концу двадцать первого.
Но Йоханнесбург был красивым городом, который напоминал Берту деловые кварталы всех европейских центров одновременно. Город прибавлял в размерах с каждым годом; в нем возводились новые небоскребы. Однажды Берт провел почти целую ночь, высчитывая с приятелями вероятность коллапса в соответствии с законом, который предложил один из хитромудрых чуваков когда-то давным-давно полушутя – полусерьезно: экономический кризис приближается тем быстрей, чем больше меганебоскребов возводится. По расчетам выходило: ЮАР должна была коллапсировать раз этак пять за последние двадцать лет. А вместо этого республика все богатела, и в ее городах строились все новые небоскребы. И плевать на псевдонаучные теории, которые выводили закономерность между склонностью к совершению убийств и поеданием огурцов – статисты и таким любили развлекаться: практически все преступники когда-либо в своей жизни ели огурцы, значит, поедание огурцов развивает склонность к совершению убийства. Берт ел огурцы, которые были выращены на местных фермах, пил южно-африканское вино, знакомился с местными чиновниками, изучал местную инфраструктуру и присматривался к церквям.
Местные церкви добровольно присоединились к Мировой экуменической церкви, охотно приняли ее учение, символы и структуру; тем более перестраивать немногое пришлось, а взамен за подчинение они получали влиятельную структуру, которая готова была безо всяких условий прийти на помощь.
Берт знакомился с простыми прихожанами, если получалось, то и с работниками церкви, заглядывал в самые разные службы. Он все еще не представлял, как именно можно воспользоваться новоприобретенными связями, но не особо задумывался об этом – придет время, пригодится и такое. Пока же можно было позаботиться и о своих личных делах. Например, присмотреться к самым разным страховым фондам, поизучать законодательство, обратиться к паре-тройке экспертов. Кое-что продать, кое-что купить. Инвестировать деньги в один фонд, разнюхать насчет второго. В конце концов, когда за плечами нет пенсионного фонда миротворческой миссии, следует заботиться о своем будущем самому.
И разумеется, Берт узнал о еще одном отце Даге. Аморе. Отце Аморе Даге.
Как бы ни учила жизнь, что удивляться не следует ничему, что она способна на самые разные фортели, и как бы Берт ни старался отучить себя от такой глупой, подростковой эмоции, а особенно от ее проявления, он не удержался: хрюкнул, фыркнул, заржал. Ну ладно еще один Даг – их, как он сумел убедиться, в каждом епископате не меньше двух. Но чтобы назвать парня Амором? У него родители были те еще шутники.
Впрочем, такая непозволительная фривольность случилась, когда Берт изучал страницу местной церкви в местной же информационной сети. Это происходило дома, смешок не слышал никто и ничто, кроме стен, а значит, свидетелей такого легкомысленного поведения не было. И Берт продолжил знакомиться с отцом Амором Дагом.
Этот отец Амор был вроде совсем недавно закреплен за дальнейшим местом службы. Был свежеиспеченым иереем, сразу после семинарии. Хотя – и Берт внимательно изучал его биографию – этому отцу Амору было двадцать восемь лет. Не слишком ли поздно для выпуска? Даже если он был причислен к семинарии в двадцать один год, семь лет учебы все равно казались слишком большим сроком. Хотя нет: по юности он вроде собирался становиться врачом; аттестат не позволял – школьник Амор не очень дружил с дисциплиной, и его шансы поступить в престижный медицинский вуз были очень невелики; в качестве более длинного пути, который должен был в итоге привести его к желаемому, он окончил медучилище. Побывал в паре провинций в центре Африки как раз во время вооруженных конфликтов, а вернувшись, передумал насчет медицины. Хотя к числу недуховных дисциплин, которые он изучал во время семинарской учебы, относилась и психология экстремальных ситуаций.
Берт незаметно для себя переключился с изучения биографии этого Амора на рассматривание снимков. Их было до обидного мало, потому что Амор Даг был, как и остальные знакомые Берту Даги, привлекателен. Он казался отрешенным, если улыбался, то скупо, был, в отличие от светловолосого и светлокожего Горрена, таких же по типу дядюшки и кузена из кёльнского епископата, черноволос, смуглокож, темноглаз. Берт предположил бы, что в его крови был небольшой процент семитской крови. И отец Даг был ненавязчиво обаятелен и замечательно фотогеничен. В нескольких сюжетах о крошечных приходах в Ботсване, где отец Амор Даг отслужил год диаконом, оператор все время возвращался к нему. Ну ладно, церквушки, в которых Амору Дагу доводилось принимать участие в богослужениях, были совсем небольшими. Их здания были непритязательными, почти лишенными удобств, а поселения, в которых они располагались, – деревушками по триста-четыреста человек. Так что куда приятней глазу было следить за действиями приятного и кроткого молодого человека, чем за стариком-священником, пусть умудренным опытом, пусть приятным своей сдержанностью и благодушием, но – не Амором Дагом.