[Ростем просит у Кей-Кавуса целебное снадобье]
Гудерзу-бойцу говорит исполин:
«О праведный муж, украшенье дружин!
Ты к шаху скачи и поведай, что мной,
Злосчастным, повержен был сын мой родной.
Пусть гибель Ростема оплачут мужи!..
Еще от меня Кей-Кавусу скажи:
Когда мою службу хоть сколько-нибудь
2570 Ты помнишь, молю, мне спасителем будь!
Ни мига не медля, в сосуде с вином,
То зелье, что в царственном замке твоём
Хранится, мгновенно целящее боль,
С моим же посланцем прислать соизволь.
Коль сына звезда мне благая твоя
Вернёт — он служить тебе станет, как я».
Как ветер, пространство Гудерз побеждал
И вскоре посланье царю передал.
Царь вымолвил: «Чту я Могучего, он
2580 Превыше всех витязей мной вознесён.
Свершившего столько блистательных дел
Я видеть в беде ни за что б не хотел.
Но если ты зелье мое отвезёшь
И сына его молодого спасёшь,
То, силы великой набравшись, затем,
Меня ниспровергнет, погубит Ростем.
Того, от кого нападения жду,
Не лучше ль заранее ввергнуть в беду?
Давно ли кричал он: — Кто этот Кавус?
2590 Не он повелитель законный, а Тус! —.
Так полон тот витязь величья и сил,
Что вряд ли весь мир бы такого вместил.
Столь мощный захочет ли трону служить,
Величьем моим покорённый, служить?
Ты помнишь, как здесь, понося и браня,
При витязях всех он бесчестил меня?
Коль сына в живых сохранит он, лишь прах —
Не царство в моих сохранится руках.
Сохрабовы речи припомни к тому ж,
2600 О доблестный, жизнью испытанный муж:
— В Иране снесу, мол, немало голов,
Кавуса при всех я повесить готов! —
Коль выживет — нашу раздавит он рать,
Простому и знатному не сдобровать.
Как печься о том, кто желает нам зла?
Худая молва про меня бы пошла».
Гудерз, опечален известьем дурным,
К Ростему помчался, летит словно дым,
Сказал: «Что анчар — повелителя нрав;
2610 Он — вечный источник все новых отрав
Суров и горяч, как никто из царей,
Не ценит он доблести богатырей.
Тебе повидаться бы с ним самому,
В душе озлоблённой рассеять бы тьму!».
[Ростем оплакивает Сохраба]
По воле вождя принесён был слугой
Узорчатый плащ из парчи дорогой.
Окутав юнца одеянием тем,
Собрался к властителю мчаться Ростем.
Но только лишь ногу успел он занесть
2620 В седло, как услышал печальную весть:
«Сохраб из просторного мира ушёл.
Гроб нужен ему, не дворец, не престол!
Позвал он отца, тяжко-тяжко вздохнул,
Со стоном ресницы навеки сомкнул».
И спешился, вихря быстрее, Ростем,
И вот на главе его прах, а не шлем.
Воззвал он, и хлынули слёзы дождём,
И плачут воители вместе с вождём:
«Мой отрок, отмеченный славной судьбой,
2630 Род витязей гордых венчавший собой!
Ты шлем и кольчугу, венец и престол
Навеки покинул, навеки ушёл!
Тягчайшая это из тягостных бед —
Стать сыноубийцей на старости лет.
Внук Сама, чьё имя повсюду гремит,
Сын матери славной — повержен, убит!
Со мной ни один богатырь несравним,
А в битве я был — что младенец пред ним.
Мне обе руки да отрубят, кляня,
2640 Во прахе отныне да видят меня!
Что молвить, коль спросит о юноше мать,
Как чёрную весть ей посмею послать?
За что он убит — как найду я ответ,
За что пред невинным померк белый свет?
Позор мне! Один я виновен во всём.
Кто слышал, чтоб сын был повержен отцом?
Кто б сына своею рукою убил,
Отважного, мудрого, полного сил?
Царь славный, родитель чистейшей из жён,
2650 Что дочери скажет, бедою сражен?
Род Сама-воителя гневно кляня,
Жестоким, коварным сочтёт он меня.
Кто ж думал, что отрок блистательный тот
Столь рано, как тополь высокий, взрастёт,
И двинется против Ирана войной,
И день мой окутает мглою ночной!».
По воле Могучего, юноша-сын
Покрыт багряницею, как властелин.
Мерещились царство ему и престол,
2660 Гроб тесный — увы — вместо них он обрел!
С поляны в гробу исполин унесён,
В шатре у Ростема покоится он.
А ставку погибшего в битве вождя
Сожгли, вековые обряды блюдя:
Предали огню и седло, и шатёр,
И трон, и доспехи, слепившие взор.
Степная, бескрайная дрогнула ширь,
Рыдает по сыну Ростем-богатырь:
«Не видеть уж миру героя в борьбе
2670 Подобного львиной отвагой тебе!
Где разум, что многое в мире постиг,
Где мощные плечи, где ясный твой лик?
Увы, как страдал ты, простёртый в пыли,
Томясь по отцу, от родимой вдали!».
Одежды свои раздирал он в слезах,
Лил кровь из очей, грыз в отчаяньи прах,
Твердил: «Будет сына Заль-Зер проклинать
И с ним Рудабе — добронравная мать.
Ростем, скажут, верх над юнцом одержал,
2680 Вонзил ему в грудь смертоносный кинжал!
О, что я скажу в оправдание им?
И кто оправданьям поверит моим?
Что витязи скажут в родной стороне,
Услышав недобрую весть обо мне,
Узнав, что подкошен рукою моей
Столь доблестный муж, украшенье мужей!».
Тогда меченосцы Кавуса-царя
На землю вкруг скорбного богатыря
Уселись, и хор увещаний звучит,
2690 Но тот не внимает, печалью убит.
«То рока обычай: одною рукой
Дарит он венец, петлю держит в другой.
Лишь сел ты на трон, торжеством осиян,
Уж с трона тебя совлекает аркан.
К земному душой не тянись, всё равно
С землёю расстаться тебе суждено.
Подольше пожить загадаешь едва —
А глядь, уж во прахе твоя голова.
Такую нам долю судил небосвод,
2700 Разумный безумцем его назовёт,
С ним тщетно ты споришь — разгадка проста:
Незрячие очи, немые уста...
Не плачь, и родного напрасно не кличь!
Ведь смысл происшедшего нам не постичь».
Услышав, что умер Сохраб-исполин,
С бойцами примчался Кавус-властелин,
И речь полилась, благосклонна, сладка:
«Всё бренно, от кряжа Эльборз до листка;
Всё сферы, вращаясь, с собой унесут;
2710 Не должен земной обольщать нас приют.
Кто знает, чей раньше наступит черёд,
Ростем над поверженным Сохрабом
С рукописи Института востоковедения АН СССР
Но только от смерти никто не уйдёт.
Не плачь об ушедшем, печаль отгони
И к слову разумному слух преклони:
Хотя бы на землю ты сверг небосвод,
Весь мир бы зажег от низин до высот,
Ушедшего ты не вернул бы, поверь!
Душа его в горнем чертоге теперь.
Мне издали только пришлось увидать
2720 Ту палицу, плечи, могучую стать.
То рок побудил его двинуть полки,
Судил ему пасть от отцовской руки.
Беде не поможешь; доколе страдать,
Доколе о мёртвом стенать и рыдать!»
Промолвил Ростем: «Больше нет его. Стан
Остался на поле: там витязь Хуман,
Бойцы, чья отчизна — Туран и Китай;
Ты гнева в душе против них не питай.
С йездановой помощью, волей твоей,
2730 Пусть их Зеваре уведёт поскорей».
«Да, с ними не должно теперь воевать. —
Шах молвил, — хоть много туранская рать
Досель причинила мне горя и зла,
И тяжким страданьям Иран обрекла,
Но горестью ранил ты сердце и мне.
Конец положу я кровавой войне!»
[Ростем возвращается в Забулистан]
Шах с войском в Иран воротился затем;
На месте оставшись, печальный Ростем
Ждал брата, что послан был им проводить
2740 Туранцев — от бед их в пути оградить.
И вскоре вернулся к нему Зеваре,
И вывел дружину Ростем на заре.
Привел он воителей в Забулистан,
И вышел Ростему навстречу Дестан.
Все люди Систана встречали его,
Встречали в тоске и печали его.
Землёю посыпала головы знать;
Пред гробом в безмолвии ехала рать,
Прорвав барабаны, литавры разбив,
2750 Хвосты боевым скакунам обрубив.
Лишь гроб показался, сын Сама седой
Покинул коня с золотою уздой,
И спешился витязь, навстречу спеша;
Вся в клочьях одежда и в клочьях душа.
Бойцы именитые, сняв кушаки,
Склонились, полны неутешной тоски,
У гроба, поникнув главами, стоят,
Скорбя о прославленном, слёзы струят.
Могучий, лишаясь от горести сил,
2760 Блистающий золотом гроб отворил
И молвил отцу: «Видишь, дремлет мой сын.
Ты скажешь, то Сам, твой отец-исполин!».
Кровавые слёзы Дестан проливал,
В печали к Создателю громко взывал.
«Сын доблестный! — слышен Ростема призыв —
Ушел ты, а я, злополучный, всё жив!»
Заль скорбно взывает: «То сон наяву!
Сохраб малолетний вознес булаву
И славу снискал среди знатных!.. О нет,
2770 Подобный ему не рождался на свет!».
Слезам дозволяя без удержу течь,
Всё вел он о доблестном юноше речь.
Под своды чертога Могучий вступил,
С рыданьями громкими гроб опустил.
Увидела гроб Рудабе — обмерла,
Кровавые реки из глаз пролила,
Вскричала в отчаяньи: «Вождь-исполин,
Восстань же из гроба на миг хоть один!»,
И полная скорби, стенала она,
2780 И плач над юнцом начинала она:
«О львёнок, героем рождённый герой!
Такой не родится воитель второй.
Ты матери старой ответь на вопрос:
Что в пору цветенья с тобою стряслось?
Зачем — роковую мне тайну открой —
Дворец ты отверг для темницы сырой?
Зачем был отец так безмерно жесток,
За что твою грудь он кинжалом рассек?».
К Кейвану тот плач непрестанный вставал.
2790 Кто слышал, тот слёзы ручьём проливал.
За темной завесой сокрылась в тоске;
Ланиты несчастной в пыли и песке.
И горько рыдает Ростем: из очей
Не слёзы струятся — кровавый ручей.
Сказал бы, готовится мира конец,
Так радость была далека от сердец.
Вот с гробом Сохраба, почившего льва,
К бойцам воротился их скорбный глава,
Откинул покров, и героя чело
2800 Явилось мужам, безмятежно, светло.
Лишь взорам предстала Сохраба краса,
Дым вздохов, ты скажешь, застлал небеса.
Не в силах очей оторвать стар и мал,
Горючие слёзы любой проливал,
У каждого тёмен от горести лик,
И каждый у гроба главою поник.
Ты скажешь, был гробом весь княжий дворец,
Где тихо покоился юный храбрец.
Казалось, то Сам, возглавляющий рать,
2810 От битвы устал и прилёг подремать.
Укутанный желтой парчою, он спит,
И вот уж приют его тесный забит.
«Построить бы,— молвил Ростем,— не простой,
Усыпанный мускусом склеп золотой,
Достойный великой утраты, но он
По смерти моей был бы весь разорён».
Из крепкой породы воздвигнули склеп.
От слёз не один горевавший ослеп.
Был гроб из алоя, и цепи на нём
2820 Глаза золотым ослепляли огнём.
Повсюду молва разгласила, меж тем,
Что сына убил в поединке Ростем.
Той грустною вестью весь мир потрясён,
И каждый внимавший печалью пронзён.
И дни для Ростема текли, как года,
И радость была его сердцу чужда;
Терпеть и мужаться решил, наконец;
Унынье почел недостойным боец.
И прежде такие свершались дела,
2830 И многие души печаль обожгла.
Кто в мире — коль мудростью он одарён —
Приманками жизни земной покорён?
Узнали о горшей из горьких утрат
В Иране, и каждый был грустью объят.
Ту скорбную весть предводитель Хуман
Принес Афрасьябу, вернувшись в Туран.
Немало дивился ей царь, и урок
Из сказанных слов для себя он извлёк.