— Нести будете четверо, не сразу, а по двое, — сказал им Маркграфф.
— Нас как раз четверо, — сказал Берри, студент.
— Придется сменять друг друга, — распорядился Маркграфф. — Адрес написан на крышке. То, что там лежит, станет для вас дороже золота. Если вы доставите это моему другу, профессору Макдональду, живущему на берегу, вы не пожалеете. Могу вас заверить, вы будете вознаграждены. Каждый из вас пообещает мне, что не оставит ящика, пока он не будет благополучно доставлен.
Они обещали, потому что уважали его и потому что он умирал. Только благодаря ему они были все время вместе, хотя не раз в бесконечном однообразии джунглей ссора между ними могла кончиться трагически.
Маркграфф улыбнулся им и умер. Умер он спокойно, он все делал спокойно, этот пожилой ученый, этот человек, который привязал их к себе прочными невидимыми узами. Они хоронили его в сердце джунглей, опустив головы, а Берри вспомнил слова погребения и коротко сказал их. Когда прах был засыпан, джунгли показались им бесконечными, еще более грозными. Каждый из них как бы стал меньше, ощутил страшное одиночество и потерял веру в других, зародилась мысль, что теперь, с уходом Маркграффа, наступит и их черед.
Они представляли собой любопытное сочетание: Берри — студент в очках; Маккреди, повар, — крупный ирландец; Джонсон — опустившийся человек, бездельник, пристроившийся в какой-то приморской гостинице, из которой Маркграфф вытащил его и повел за собой, и Джим Сайкс — моряк, любивший говорить о семье, к которой он никогда не ездил.
У Сайкса был компас и была карта, которую он всегда доставал и изучал, когда они останавливались на отдых. Он водил по ней своим шершавым пальцем и говорил: «Вот куда нам нужно добраться». Это было просто, но только на карте…
Джунгли сгущались вокруг них. Им недоставало Маркграффа, он уже больше не мог подбадривать их своим оптимизмом, который был всегда кстати. Маркграфф умел отыскивать выход даже из самых запутанных ситуаций, только бы двигаться вперед. Поначалу они разговаривали друг с другом, придавая большое значение каждой нотке в голосе… Потом разговоры прекратились, они перешли в сплошное проклятие ноши, которую они несли, пробираясь с ящиком Маркграффа через джунгли… Затем наступило полное безмолвие, даже хуже, чем безмолвие.
В тоске по приморской гостинице, подобно рыбе, брошенной на берег и жаждущей воды, Джонсон вдруг начал думать о возможностях, открывавшихся перед ним и вызывавших соблазн, ведь он буквально держал их в своих руках, то в правой, то в левой. Лицо Маккреди стало угрюмым и мрачным, он то и дело повторял: «Пойду-ка я лучше один. Не буду я двигаться дальше с ними. У меня хватит характера сделать это». И он бросал глубокомысленный, многозначительный взгляд на карту, которую Сайкс, моряк, не выпускал из рук.
Что касается Сайкса, у него появился внутренний страх перед джунглями, перед этими высокими стенами гробницы человеческой. Он жаждал моря. Ему нужны были горизонты. Он бормотал об этом во сне, а днем проклинал смерть, подстерегавшую неосмотрительных там, где носились нелепые насекомые и ползали беспощадные гады. Он говорил о доме и о том, как уже много лет мечтает вернуться к жене и детям, и что теперь уже никогда не вернется к ним.
Берри говорил мало: у него была девушка, о которой он думал. Он страдал от бессонницы, замученный мошкарой, и досадовал на то, что милый образ не всегда четко вырисовывался на таком дальнем расстоянии, как всегда, когда мы думаем о тех, кто дорог. Думать о ней значило мечтать об университетском городке, зеленом весной и красновато-коричневом осенью, о спортивных площадках, об аудиториях и библиотеке, о танцах и прогулках при луне и о сладкой печальной минуте прощания.
Иногда тот или другой начинал молиться, кричал так, что это скорее походило на проклятие: это Он создал эти кошмарные джунгли, эти цветы, эти невероятные деревья, такие громадные, что человек становится пигмеем здесь. Но ссора с природой никогда не оборачивается успехом для человека, а только против. У них были споры и распри, даже когда Маркграфф был с ними, но он и его дело, которое было также и их делом, сглаживали эти ссоры.
Теперь остался только ящик Маркграффа, который становился все тяжелее по мере того, как убывали их силы. Только ящик представлял собой реальность, все остальное было для них как в тумане. Он поддерживал в них физическую силу, когда отказывал разум. Он связывал их единой цепью, когда они готовы были расколоться. Выдержать все это и выбраться — вот цель, которая удерживала их; если бы их было двое, они бы уже давно бросили эту ношу.
Они возненавидели ее, как каторжник цепи, но несли потому, что обещали Маркграффу.
Они украдкой следили друг за другом, чтобы все шли рядом с этой священной ношей и, конечно, чтобы все поровну поднимали ее и несли следующие мучительные мили.
И вот наступил день, когда вдруг, как в сказке, раскрылись стены джунглей.
— Наконец! — закричал Сайкс. — Мы пришли. — Он вытащил карту и, приложив к ней пересохшие губы, поцеловал ее.
— Да! — воскликнул Джонсон, не веря глазам своим и теперь уже не имея ни малейшего желания ругаться. Он даже похлопал по плечу Маккреди, и они оба странно, истерически захохотали…
Когда они снова подняли свою ношу, она показалась им легче, но ненадолго. Теперь они ощущали слабость, потому что спасение было совсем близко и потому что долг был почти исполнен. Наконец, они вчетвером несли ящик по улице, а туземцы и какие-то белые люди смотрели на них с удивлением. Все четверо спотыкались в изнеможении.
Им больше ничего не нужно было, только отдать этот ящик и покончить с этим.
Когда они пришли к профессору Макдональду и увидели несчастного пожилого человека в грязном белом костюме, они поняли, что не только они несчастны, это утешило их и на какой-то момент отвлекло от собственных страданий.
Профессор Макдональд дал им поесть и отдохнуть, и они рассказали ему о Маркграффе, его смерти и их обещании.
И конечно, Джонсон, а никто другой, покусывая от волнения губы, заговорил о вознаграждении.
Пожилой профессор беспомощно развел руками.
— У меня ничего нет, — сказал он, — мне нечем вас отблагодарить, могу только сказать большое спасибо. Маркграфф был моим другом. Он был умным человеком. Более того, он был хорошим человеком. Вы выполнили то, о чем он вас просил. Я вам за это очень благодарен.
Джонсон иронически смотрел на него.
— В ящике, — произнес он хриплым голосом. — В ящике…
— Ящик, — повторил с нетерпением Сайкс.
— Вы же зря теряете время, — сказал Маккреди.
— Откройте его, — требовали они.
Совместными усилиями они открыли ящик и стали извлекать оттуда ветки, слой за слоем. Маккреди начал ругаться.
— Ведь все это — вес, все это мы, черт возьми, несли! — кричал он.
Джонсон сказал:
— Ветки и еще, черт возьми, ветки. Неужели это шутка?
Но Сайкс возразил:
— Там что-то есть. Я слышал, как что-то грохотало. Я слышал какое-то грохотанье, когда мы несли этот ящик. Смотрите, вот оно.
Они все сомкнулись. Каждый думал о том, что существуют вещества, которые наука извлекала из земли и использовала на благо человечества, вещи, которые дороже золота, которые не имеют цены. Они внимательно следили за профессором, а он взял в руки эти несколько камешков и бросил их на пол.
— Они ничего не стоят, — сказал он озадаченный, пытаясь понять, что задумал Маркграфф.
— Ничего не стоят, — повторил с грустью Сайкс.
Вот тут Маккреди взорвало:
— Я так и думал, что Маркграфф — псих. Надо же было ему говорить, что содержимое, этого ящика дороже золота.
— Нет, — возразил быстро Берри. — Я помню слово в слово, что он говорил. Он сказал: «То, что там лежит, станет для вас дороже золота, если вы доставите это моему другу, профессору Макдональду, живущему на берегу».
— Ну и что? — закричал Маккреди, в голосе его звучали досада и разочарование.
— Да, ну и что? — повторил Джим Сайкс. — Пусть уж это было бы обыкновенное золото. Я б согласился и жена с детьми тоже.
Джонсон от нетерпения покусывал пересохшие губы.
Берри посмотрел на них всех: на Маккреди, повара, крупного ирландца, на Сайкса, моряка, который мог теперь поехать домой к жене и детям, на Джонсона, бездельника.
Он подумал об университетском городке, зеленом весной, и о девушке, которая ждала; потом он вспомнил про джунгли, из которых они выбрались, про этот зеленый ад, в котором множество людей, оказавшись в одиночестве, превратились в останки из белых костей, он подумал об удивительной решимости, которая заставила их всех победить, чтобы сдержать обещание; всех четверых удерживало вместе только это. В этом и состоял для них дар Маркграффа.
— Он сказал, что мы будем вознаграждены, — скулил Джонсон. — Я сам слышал, как он это говорил. А что мы получили?
Берри быстро повернулся к нему.
— Жизнь, — сказал он.
Уилл Ричард Берд
В Галл-Пойнт приезжает кино
В сарае за рыбным причалом в бухте Гренни-Коув четверо мужчин чинили сети. Весна наступала неохотно, но теплое солнце растапливало лед, и с просмоленных крыш поднимался пар. На берегу кипела работа — рыбаки готовились к выходу в море.
Четверо работали в полном молчании. Они сидели на скамьях, полуприкрытые парусиной, складками свисавшей с балок сарая. Руки их сновали, вытаскивая и связывая нити, делая узлы и швы. Внезапно люди прекратили работу и прислушались — с причала доносились голоса.
— Это те двое ребят, что ходили чистить дно у берега, — сказал низкорослый и щуплый Саймон Холдер.
— Узнать бы, получили они деньги или нет, — отозвался Дик Берри, краснолицый мужчина, широкий в кости и плечистый.
У них за спиной работали Бен и Мэтью, братья, гордые тем, что их наняли вместе с Саймоном. Бену было всего семнадцать лет, но этот худощавый парень держался солидно, как и все остальные.
— Эй, Уильям! — крикнул Берри человеку, проходившему мимо открытой двери. — Погоди-ка! Как дела?
Человек вернулся и просунул голову в дверь.
— Да ничего нового. Кино приехало…
— Кино! — Берри разинул рот от удивления. — Да ну!
— Ага, там один парень приспособил движок и крутит кино. Сегодня вечером будет показывать в Галл-Пойнте.
— В Галл-Пойнте! — Берри встал со скамьи, лицо его пылало. — Саймон, махнем?
— А сколько он дерет? — спросил Саймон.
— Двадцать пять центов. Но фильмы у него мировые. В одном…
— Не рассказывай, — крикнул на него Мэтью, — все испортишь! Ну, так что, Саймон?
На лице у него, как и у Бена, было написано равнодушие, но глаза горели нетерпением.
Саймон поднялся и пошел к двери. Все потянулись за ним и остановились, всматриваясь в море.
Лед пошел трещинами. Солнце пригревало, с суши дул сильный ветер. У самых скал ширилась полоса черной воды. Повсюду виднелись разводья, которые то стягивались, то раскрывались. Южнее, у Галл-Пойнта, вода, наверное, совсем освободилась от льда.
— Рисковое дело, — произнес Саймон.
— Есть немного, — отозвался Берри.
— А ветер попутный, — добавил Мэтью.
Слышался все нарастающий скрежет трущихся льдин, резкий, не прекращавшийся ни на мгновение.
Бен посмотрел наверх. Небо было чистым и казалось отражением бескрайних ледяных просторов.
— Вроде ничего, ясно, — сказал он. — Но к вечеру все может быть.
— А деньги у вас есть, ребята? — спросил Саймон.
Все отрицательно покачали головами, а Берри смущенно усмехнулся.
— Ведь нам нужен целый доллар, — строго произнес Саймон, — деньги немалые.
— Здесь сроду не показывают кино, — сказал Бен, — я никогда его не видел.
— Ну вот, в Пойнте и посмотришь, — заявил Берри, — поставим косой парус, и айда!
Саймон поскреб продубленный солью подбородок. Эта четверка была самой лучшей в бухте.
— Давай собирайся! — внезапно произнес он.
— Шестая миля, — спустя час сказал Саймон, когда на своей плоскодонке они прошли в глубь широкого разводья. Косой парус оказался сплошной помехой. Ветер крепчал и кренил лодку. Саймон убрал парус.
— Похоже, мы сваляли дурака.
Они зря потеряли много времени. Мэтью в спешке вывернул уключину, но они не стали возвращаться, чтобы починить ее, а доверились парусу, и весла Мэтью валялись без дела.
— В открытом море ветер будет посильнее, — сказал Берри. Он греб и поэтому выговаривал слова нечетко.
Его предсказания сбылись. Как только они вышли из-за скал, закрывавших бухту, ветер налетел на лодку и резко крутанул ее. Кругом ширились трещины, да и вода поднялась выше, чем им казалось с берега, и заливала лодку.
Саймон правил длинным веслом, рядом с ним сидел на корточках Мэтью, готовый в любой момент прийти на помощь. Лодку швыряло вверх и вниз, все смешалось, широкополые зюйдвестки и дождевики, и нельзя было различить лица.
Они даже не пытались разговаривать. Скрежет льда смешивался со свистом ветра, поглощая все другие звуки. Разводье, по которому они шли, стремительно расширилось и превратилось в лаву бурлящей, клокочущей воды, хлеставшей через борт. Штормовка Саймона промокла насквозь, с капюшона текла вода, но выражение лица оставалось неизменным. Нюхом прирожденного моряка он мгновенно определял мощь каждой надвигавшейся волны.
Внезапно люди насторожились. Перед ними выросла льдина. Ударявшиеся об нее волны угрожали лодке. Саймон и Берри приложили все силы и избежали столкновения. Они действовали слаженно и не промолвили ни слова. Мэтью тут же принялся вычерпывать воду, набравшуюся в лодку при резких поворотах, и, пока не кончил, они продвигались медленно. Наступали сумерки.
Солнце быстро скрывалось за скалой позади них, ветер все крепчал, он стал пронизывающим. Темнота усиливала опасность, и Мэтью напряженно всматривался вдаль.
— Гляди, как заволокло! — воскликнул Мэтью. — Берега не видать.
Берег, раньше лишь подернутый дымкой, был окутан плотной пеленой тумана, казалось насквозь пропитавшего воздух.
— Сзади тоже наползает! — крикнул Бен.
Они прошли полпути, когда на них опустилась густая крутящаяся завеса. Им предстояло двигаться к берегу, очертания которого непрерывно менялись, и они рисковали наткнуться на льдину.
Мэтью раньше других заметил, что они вошли в широкую трещину и плывут между двигающихся льдов. Он пристально глядел вперед.
— Прямо! — закричал он.
Волны били лодку толчками и обдавали их ледяными брызгами. Берри греб быстро. Ночь была пронизана воем ветра и скрежетом льда.
Море затихло. Мэтью тронул Берри за плечо, и они, как по команде, поменялись местами и продолжали напряженно оглядываться — опыт подсказывал, как велика угрожающая им опасность. Волны били глухо, как будто люди находились под водой. Темнота все сгущалась.
— Гляди! — завопил Бен. — Хода нет!
Сквозь грохот льда послышался новый звук, и разводье, по которому двигалась лодка, сузилось и стало не шире нескольких футов.
Они с трудом выкарабкались из лодки, скользя в своих башмаках из тюленьей кожи. Задыхаясь от напряжения и спешки, они втащили на лед тяжелую лодку. Совершенно обессиленные люди молчали. Бугристое ледяное поле терялось в густом тумане.
— Плохо дело, — произнес Берри. — Надо было…
Он не успел договорить — раздался грохот ударов, и они повалились на лед около лодки. В одно мгновение ночь превратилась в оргию свистящего ветра и оглушительного скрежета льда.
— Берегись! — Пронзительный крик Саймона заглушал все остальные звуки. — Трещина!
Льдина вздыбилась, резко качнувшись у них под ногами. Вздымающиеся волны швыряли их в разные стороны. Они ухватились за борт лодки и потащили ее к берегу. Вслед им несся рев разбивающихся о лед волн.
— Берегись! — Это был уже не крик, а вопль. Трещина становилась шире, льдина вздрогнула и осела, залившая ее вода докатилась до людей, лед садился под ногами.