Не-ет… Этот щенок просто издевается надо мной! В моей постели застелены чёрные шёлковые простыни.
Я ворвался в собственную кухню, до смерти перепугав повара (да, по разным независящим от меня причинам я заимел в доме повара). Вообще Франциск невозмутим, как озерная гладь в летнюю жару, но когда я влетел в его святая святых в таком «разобранном» виде, он ответил на мой грозный взрыв эмоций звоном разбитой посуды.
— Простите, месье, — бесстрастно и очень тихо сказал повар, хотя в его карих глазах плавали островки страха. — Я заплачу из своего кармана.
— Незачем, просто подмети здесь, — я нарочно наступил на острый осколок фарфора босыми ступнями. От боли дёрнулось почему-то лицо Франциска, а не моё. Он быстро схватил меня и бросил на кухонный диванчик за столом.
Потом моих окровавленных ног коснулись его деликатные пальцы, а укоризненный голос с лёгким прононсом вымолвил:
— Не надо себя мучить, Анжэ. Что бы ни случилось… оно не стоит твоей крови.
— Возможно, — я вздрогнул от неожиданности: Франциск приложил к моим подошвам лёд. — Однако я хотел бы знать, нет ли у нас какао?
— Где-то видел. Какао-порошок, — повар полез в свои шкафчики и тумбочки. — А что? Сварить?
— Свари одну чашку. Для моего… моего нового друга.
— Хорошо. Я готовил десерт и смешивал крем. Ты хочешь сам заправить трубочки?
Я молча киваю. Уголки рта сами ползут вверх: славный усатый толстяк знает, что меня успокоит и без вопросов поднимет настроение. Беру большой кондитерский шприц, доверху наполненный шоколадно-ванильным кремом, и сажусь на пол перед духовкой — трубочки как раз испеклись. Меланхолично выдавливаю в них, ещё горячие, крем и слушаю краем уха, как Франциск подметает бренные останки посуды. Оглушительный лязг — это повар шмякнул осколки в металлическое мусорное ведро и произнёс у меня за спиной:
— Я съезжу в торговый центр. Куплю новый кофейный сервиз.
Я удивлённо вскинул брови, перевернув трубочку в расслабившейся руке (уже выдавленный туда крем весьма нелепо шлепнулся мне на штанину), и наклонил голову назад, глянув на него вверх тормашками:
— Новый? Кофейный?! Что за причуды…
Теперь уже Франциск проявил признаки оживления, недоуменно возразив:
— Но ведь разбилось блюдце из-под твоей любимой кофейной чашки. Теперь сервиз безнадежно испорчен и…
— Да забудь ты об этом сраном сервизе! Иди лучше купи ещё какао и как можно больше, — я почесал левое ухо. — Купи две упаковки.
— Зачем так много?
Я ядовито усмехнулся:
— Боюсь, вредоносный субъект, который будет по утрам хлестать этот грёбаный напиток, слишком уж надолго задержится в моем доме.
На это повар ничего не ответил, а я невольно дал себе пищу для размышлений. А ведь верно! Куда я дену свидетеля своего преступления? Убить его мне мешает сердце (сволочь ты! чтоб тебя инфаркт сразил!), отпустить я его не могу по вполне понятным причинам (интересно, успею ли я посчитать до десяти до того, как он наберёт полицию и сдаст убийцу своего отца?), значит… о Боже, придётся держать его своим пленником до конца его (и своих) дней. Но ведь это просто ни в какие ворота не пролазит никаким боком! Как я смогу его держать тут? Свяжу, рот заткну и буду по стеночке в туалет водить?
Повар ушёл, но я вначале не заметил, полностью поглощённый открывшейся безрадостной перспективой. День за днём, год за годом… держать его в своей комнате, поить по утрам какао, водить на прогулки, крепко прижав ему между рёбер пистолет, сидеть напротив него за ужином и видеть в наркотических зелёных глазах смертельную ненависть. Быть всегда на взводе, держать оружие наготове, каждую секунду ожидать от него подвоха, ножа в спину, попыток бегства, самого бегства. Зачем мне это? Если я не могу его убить, то должен как-то всё равно избавиться.
Как?
*
Я сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и в диком отчаянии пытаясь найти выход, ещё целую вечность (что-то вроде четверти часа). Горка фаршированных кремом трубочек росла на глазах (только не на моих — я смотрел куда-то под плинтусы), пока крем (и трубочки) не закончились. Ещё минут пятнадцать я не мог осознать тот факт, что шприц укатился под стол, что он пуст и что моему (тоже пустому) желудку не мешало бы поесть. А когда осознал, осознал также и то, что на плече у меня лежит чья-то мокрая рука.
— Я имел наглость принять душ, — произнёс чуть дрожащий тенор. Певучесть его высокого голоса, которую я не мог заметить ночью по причинам, никак от меня не зависящим, сейчас больно резанула слух. — Мало ли кто спал на твоих простынях. Не хочу чем-нибудь заразиться. Было довольно тяжело не упасть и не поскользнуться… учитывая, что меня шатает от температуры, и орудовать я могу лишь одной верхней конечностью. Надеюсь, ты не делал мне никаких уколов. А если делал — надеюсь, что стерильным шприцом.
— Не делал. В ванной мог бы и помощи попросить.
— Ещё чего… Могу я поинтересоваться, почему до сих пор хожу без пули в виске?
— Потому же, почему на ключице у тебя бинты, — побоявшись, что это прозвучало слишком мягко, я кровожадно добавил: — Я собрался откормить тебя и съесть.
— В каком смысле? — спокойно спросил мальчик, подобравшись ко мне ближе и начав лениво перебирать мои волосы, немногим короче его собственных. Делал он это бессознательно или с каким-то тайным (и, без сомнения, подлым) умыслом, я не знаю, но ощущение, рождавшееся от этих прикосновений, мне ужасно не понравилось. — На каннибала ты не похож.
— В прямом. Собрался высосать из тебя кровь и все соки, но для начала должен тебя ими наполнить. Буду откармливать к Рождеству, а потом зарежу, как обыкновенного гуся.
— Я что, домашняя птица?! — чистый мелодичный голос наполнялся весельем. — Может, страус?
— Нет, ты… — я помедлил, пытаясь сравнить его хоть с кем-нибудь. В голову лез только Кирсти, — ты — цыплёнок. Такой же жёлтенький, пушистый и маленький.
— Да? — я почувствовал, что задел его за живое. — Между прочим, к твоему сведению, мне …..надцать лет.
— А мне двадцать пять. И, как твой хозяин, несвоевременно вспомнивший о вежливости, хотел бы представиться. Анджелюс Инститорис, чистильщик класса Z-13-AR, работаю в «чёрном» отделе подпольной корпорации “Compare2State”. Думаю, название говорит само за себя. Мы с твоим отцом находились во вражеских лагерях подполья. Вели войну, как полагается — с предательствами, переговорами, перестрелками и трупами парламентёров. Но рано или поздно мой босс отправил бы меня или кого-то другого из отдела убрать Максимилиана. К счастью или несчастью, — это как и на кого посмотреть, — всё случилось «раньше». Поскольку я всё равно тебя убью, почему бы тебе не узнать правду?
— Какая откровенность, — он фыркнул, — что ж… Меня зовут Ксавьер. О моём отце ты, кажется, отлично знал даже то, о чём я лишь начинал догадываться, а обо мне… Как ты сам справедливо отметил, всё равно я буду убит. Зачем тебе знать что-то ещё сверх?
— Твоя правда, — я был разочарован, но постарался искусно скрыть это. — Однако кое-что я имею право знать. Моё задание чуть не сорвалось из-за твоего внезапного появления. Ты что, всегда так врываешься… врывался к отцу среди ночи?
— Нет, конечно, — его рука зарылась в мои волосы ещё глубже, мешая думать. — Просто тебе в некотором роде не повезло. Когда папа оставался на ночь дома, то рано ложился спать — он вообще сильно уставал на работе… пропадал на ней неделями. Вчера у него чудом выдался выходной, который он по возможности провёл со мной, я ради этого даже пропустил школу. Но вечером меня позвали на гулянку, я просто не мог от неё отказаться: меня позвала сама Рашель… а я её так обожаю… — он запнулся.
— Кто?!
— Рашель. Знаешь такую? Прелестная афроамериканка на какую-то половину или четверть, из группы “Fortune’s child”, сейчас поёт самостоятельно. R’n’B, soul, рэп… ты что, не слышал никогда её песен? А хит “Love’s amnesia”? Она же самая популярная!
— Ну-ну… — мои брови скептически сдвинулись, правда, Ксавьер не мог этого видеть. — Я такой отстой не воспринимаю и предпочитаю готику и блэк из Европы. Из Северной Европы. Но музыку ладно, проехали. Эта девка позвала тебя на вечеринку, ты пошёл. Что было потом?
— Да ничего. Я хочу сказать, на вечеринке всё было отпадно. А дома… папа никогда не спал, ожидая моего возвращения с гулянок. Он очень волновался за меня всегда. С тех пор как мама умерла… Короче, он не мог заснуть, беспокоясь, пока точно не знал, что я уже вернулся. Вторая дверь в его спальню никогда не запиралась на ключ, для меня. Чтобы я каждый раз мог зайти к нему, рапортуя, так сказать, что всё в порядке, я целый, невредимый и протрезвевший на ночном воздухе. Зашёл и вчера. Увидел тебя. С ним. И тут, по-моему, всё оборвалось.
Я до боли сжал веки. Значит, мне действительно не подфартило. Будь отпрыск Максимилиана дома в эту ночь, он бы ни за что… ни за что не стал следующим в списке смертников. Господи, что за злая судьба? А ещё будь его папаша чуть менее заботливым… Да, Макс бодрствовал в ожидании маленького сынишки. Маленького? Ну, не то чтобы совсем маленького. Почти сформировавшийся юноша, выглядящий невинным подростком. Созревший мальчик. Звёзды американской попсы успели проявить к нему живейший интерес. Красивый, юный, богатый, с положением в обществе… Интересно, насколько в действительности он был не в курсе работы Максимилиана? Да, ему можно было только позавидовать до сегодняшнего утра. А теперь? Что теперь?!
Его жизнь принадлежит мне. Он. Весь. Со всеми потрохами. Принадлежит мне. Какое-то странное чувство возникло от этой мысли. «Обладание»… да разве я обладаю им? Ну, нет… может, свободой его передвижения, да и то… Нет, я обладаю чем-то другим. Тем, что принуждает его сейчас стоять за моей спиной и перебирать мои волосы. Вот только принуждение ли это?
— Они у тебя такие мягкие и душистые… — прошептал Ксавьер мне в макушку, будто в сладком забытьи (честно говоря, мои глаза округлились от нелогичности его поведения), — волнистые, но одновременно гладкие как шёлк. Блестящие, пружинистые… Мне бы такие.
Я чуть не поперхнулся от удивления. ОН хочет МОИ волосы?! Да это же уму непостижимо! У него самого ведь… Что на него нашло? Помутнение рассудка? Всё, я больше не могу это терпеть!
Вскочив, я отбросил его руку… постарался не делать это грубо. И выпрямился во весь рост. В его зелёных глазах засквозило что-то похожее на уважение — видимо, он осознал, что я действительно взрослый. И довольно-таки высокий, если сравнивать с ним.
— Послушай, Ксавьер…
— Можно просто Кси.
— Что?
— Кси — это сокращённо Ксавьер, — он многозначительно потрепал свой кулон. — Не знал?
— Нет. Почему ты на меня так смотришь?
— Как? — он улыбается вполне невинно одними кончиками губ.
Я не могу ответить как. Я просто не понимаю, что с ним происходит. Это от жара? Его рана так серьёзна? Я же не врач, я… Господи, я просто хочу понять. Почему в его взгляде нет ни ненависти, ни злости… только затаённая грусть и какой-то сдержанный интерес. Если он и переживает смерть отца, то очень глубоко внутри себя. Рискнуть ли? Забыть на секунду весь свой прошлый горький опыт и поверить (всего лишь на секунду!), что он и правда так чист, как кажется? Кроме того… понятно теперь, зачем Максимилиан распорядился повесить изумруд на его грудь. Потешить раздутое родительское эго. Воспеть имя, спрятанное столь хитроумно в причудливых изгибах зелёных граней. Почти таких же зелёных, как и его глаза. Бллин, я, кажется, очарован ими даже больше, чем гляделками Кирсти Лайта. Однако хорошенького понемножку. Я нехотя отвел взгляд:
— Не важно. Я чудом выкопал для тебя какао из старых закромов. Не гарантирую, что не просроченное. Пить будешь?
— Да, — что я вижу… В зелёных омутах радость. И стыд. — Конечно да. Прости, что нагрубил там, в спальне. Я… — он глянул в окно, нервно потрогав свою вторую, обездвиженную, руку, потом вздохнул и договорил: — Я просто ожидал, что не проснусь. Или проснусь в аду. Или где-нибудь ещё в похожем месте. И совсем не подготовился валяться на твоих странноватых чёрных простынях. Более того — я никогда в жизни не спал на таких… ну, в общем, я так смутился, что должен был…
— Хватит, хватит, — я подтолкнул его к столу и рывком усадил на диванчик. — Жди свой завтрак.
Отвернувшись к плите, я уже знал, что буду делать. Сердце сжималось (теперь ты понял, миокард?! всё стало только хуже из-за твоих бестолковых игр) и разваливалось на куски от боли — откуда она взялась? Когда это я успел привязаться к пареньку? Почему всё происходящее настолько неправильно и нехорошо? И почему, несмотря на это, оно происходит?
Я налил из кофейника какао в чёрную чашку с мордашкой Кирсти времён альбома “Mystic Shadows & Diamond Glow”. Открыл сахарницу и послушал как будто со стороны свой ровный голос:
— Сколько тебе ложек?
— Три с половиной. Можно четыре.
— Любишь сладкое?
— Очень.
Я насыпал сахар — три ложки с горкой. Нет, всё-таки четыре. Должно хватить. Потом выдвинул ящичек стола, не глядя пошарил рукой и вытащил маленький пакетик с тремя овальными синими таблетками. Это набор под названием «скупой Морфей», припрятанный на особый случай. Галлюциногенное снотворное без цвета и запаха, но с характерным горьковатым привкусом. В составе несколько очень сильных алкалоидов. Сущий яд. Потом малышу будет очень плохо. Но выбора нет. С отсутствующим выражением лица достаю одну таблетку и бросаю в какао. Со стуком мешаю ложечкой. Эта гадость полностью растворилась.
Разворачиваюсь и замираю почти в испуге: голова Кси лежит на столе, обхваченная одной бледной рукой, а всё его тело сотрясается в ужасных беззвучных рыданиях. Не в силах смотреть на это, я просто поставил чашку на стол и пулей вылетел из кухни. Нет… Господи, нет! Зря я похвалил его за выдержку. Он ведь всего лишь маленький мальчик.
Стою на балконе. Ещё минут пять пытки и можно возвращаться. В доме тишина. Да, Ксавьер всё выпил и уснул. Пора приниматься за дело.
*
Я надел на него свою рубашку и носки. Еле-еле обнаружил обувь нужного размера, в подвале, из числа древних невыброшенных коробок: у юного сорванца нога меньше, чем была у меня в его возрасте. Уложил спящее тело в машину и привез на Девятую Парковую авеню, к знакомой до отвращения калитке. Увидев незнакомое лицо охранника, я вздохнул с облегчением. Сценарий с пьяным другом-оболтусом в деле, ещё не все потеряно.
— Здравия вам, — сказал я, придав лицу как можно более беззаботное выражение. — Привёз вам тут мальчика… Я Эндж. Кузина Рашель просила позаботиться о нём. Он так упился ночью, что не соображал, где находится. Подрался, пристав к чёрномазым… получил пулю в плечо. Но, к счастью, всё обошлось без полиции. Надеюсь, я привёз его по правильному адресу?
— Да, — отрывисто бросил секьюрити и забрал Кси с рук на руки. — Большое вам спасибо.
Калитка захлопнулась. Я сел в «Феррари» и поехал домой. Самочувствие просто омерзительное.
Проснувшись ближе к вечеру, Кси почувствует убийственную головную боль. А ещё обнаружит странные провалы в памяти и целый калейдоскоп нереальных видений о прошедшей ночи. Большинство из них будет вымыслом его растревоженного таблеткой сознания. Возможно, он будет помнить о смерти отца… и не будет в этом уверен на все сто. Он вообще ни в чём не будет уверен даже наполовину. Важно лишь одно — меня он помнить не будет. По крайней мере, не должен: в инструкции к «скупому Морфею» чёрным по белому говорилось о стирании воспоминаний за последние восемь-десять часов.
Отчего же мне так плохо, а?
========== 5. Ангел ==========
****** Часть 1 — Личности ******
Мне не хватает воздуха. Все окна в доме широко распахнуты, гуляющий повсюду сквозняк заставляет Франциска оглушительно чихать, но я всё равно задыхаюсь. В горле застрял комок или несколько, ощетиненные злыми иглами. Острое давление, уже просто невыносимое. На глазах, вопреки всем тренировкам по оперативной мимике, выступают слёзы. Да откуда эта адская боль? Онемевшими от длительного напряжения пальцами сжимаю (уже не один час сжимаю) его белый блейзер — высохшая на нём кровь кажется почти чёрной.
Что со мной? Почему с моим телом происходит столько странных вещей? Миокард… эй, дохлый миокард? Почему молчишь? В кои-то веки ты ведёшь себя так тихо?