«Я всё понял. И ошибку, с которой ты нависал, и всё остальное тоже. Прости, Ангел. Прости за всё то плохое и несносное, что я тебе делал. Похоже, пришло время расплачиваться за нашу шизофрению. То есть за мою чрезмерную свободу и непокорность. Прости. Ведь я больше не принадлежу тебе. И, что гораздо хуже, я не принадлежу себе».
Ни тебе, ни мне. А кому же? Ответ на этот вопрос я знаю. Знаю великолепно. И безжалостно гоню от себя прочь. Не желаю, не желаю, не желаю знать! НЕТ. Как же это возможно? Когда я успел так сильно привязаться к золотоволосому любителю какао? Ведь никаких объективных причин не было. Мы не перемолвились ни единым сколько-нибудь значимым словом. Наоборот… Сплошные подколы, грубости и полушутливые издевательства.
«А ещё его худосочная рука в твоих волосах. И голос, смирно произносивший «прости». Запамятовал?»
Нет, ничего не забыл. Но этого что, оказалось достаточно?
Разумеется нет — это я и сам понял. Если бы у него было только это, то точно не хватило бы, чтоб завязать меня узлом. А что тогда ещё? А, инфарктный?
«Тебе охота копаться в причинах? Ты педофил. Продолжать?»
Да, продолжать. И шутки у тебя дурацкие.
«Ладно. Глаза… глаза Кирсти. Только не совсем глаза твоего финна. Это были всё-таки ЕГО, больше ни на что не похожие глаза. Но что-то невыразимо прекрасное и притягательное таилось не в одних лишь глазах. Ты неравнодушен к блондинам, верно? А у него шикарные золотые волосы. Пребывают в разительном несходстве с волосами Максимилиана. Может, это от матери? И что насчёт…»
Я резко распахнул собственные глаза, прижатые к побелевшим рукам. Максимилиан! Вот где разгадка. В зелени глаз Кси крылось наследство, маленькое зернышко того безумия, которое жило и сгорало в неистовых чёрных глазах его отца. Его папочки, который ухитрился пробудить во мне животную чувственность. Обнажил яростно рвущееся на волю желание… я не подозревал, что оно найдётся у меня… И выбил из всегда молчаливого рта стоны и крики страсти. Дьявол бы меня побрал, да неужели?.. Я хочу его из-за Макса? Подспудно жду продолжения той сладкой ночки, но уже не прерываемой ничьим выстрелом?
«Думай что хочешь. Я собрал вещи и ушёл к Кси. И вместе со мной ты тоже свалил. Понятно? Ты принадлежишь ему. Прости, конечно… Ангел, я не хотел. И не предполагал, что всё так обернётся. Он чудо как хорош собой. Плоть от плоти Максимилиана. Просто сама нежность, утончённость и крепкие не по возрасту ругательства».
Неправда. Ты паясничаешь, прикрывая цинизмом растущее чувство. Это… не могу я этого допустить. Миокард, что ты натворил?
«Всё — правда. Я утонул в его пьяных глазах. В двух сумасшедших озёрах абсента… и мне нужен там собутыльник. Ты не отвертишься и не отсидишься. Это чувство, заполонившее меня, алкоголикам не снилось. Требуешь от меня серьёзности? Ладно. Это — воплощенное безумие с заранее обеспеченным провалом. Высшая точка самоотречения, на которую способны разум и сердце вместе. Ты и я, впервые, как единое целое. Ты… нет, мы. Мы, которые «я». Мы влюбились по уши. Посуда вымыта, пол подметён, чемодан в прихожей. Могу идти?»
Да вали уже. А мне куда спрятаться? Куда сбежать от всего этого? Ведь он, миленький лапочка, ненавидит меня не просто смертельно. А как-то по-особенному страшно. Если помнит меня, конечно. Я разрушил его жизнь на этом этапе. И я же… я посмел приклеиться к нему сердцем. Я знаю, нечего и стараться — в голове это не уложится ещё долго, слишком долго.
«Не надо изводить себя так. Мозг, вспомни. Тебе тоже сломали жизнь. Причём гораздо раньше, чем ему. И так же, как и он, ты ни в чём не был виноват. Сначала был он, вломившийся в ваш дом, неизвестный подонок. Непритворный педофил, в отличие от тебя. Зарезал родителей, зарезал в тебе ребёнка…»
Нет, это не оправдание. Я не должен уподобляться зверью, надругавшемуся надо мной. Дьявол… я ведь просто выполнял свою работу! Шеппард велел: «Убей». И, как всегда, я пошёл и убил. И это не моя боль. Моя боль осталась в прошлом. Я бросил её в той тёмной ночи, когда, изнемогая от боли, выполз из своей комнаты и увидел в конце коридора окровавленные тела Дайаны и Сэмюэла Инститорисов. Язык не поворачивается назвать их мамой и папой. Иначе слёзы потекут с новой силой.
Как же я умудрился сквозь толщу стольких чёрных лет пронести свою неиспорченность? Остаться ранимым, стыдливым, чувствительным. Как я всё ещё могу плакать? Как смею… Не иначе, миокард, я действительно должен простить тебе все глупости и промахи. Вот хотя бы во имя первозданности собственной души, которую ты сберёг для нас обоих. Ты чудом бываешь… но иногда! Не всё время. И вообще, не слушай меня, я не хвалил тебя.
Ладно, жизнь на проваленном задании ещё не закончилась. И после обеда я обязан прийти в штаб-квартиру к Шепу. Выслушать все его замечания по делу, имевшему место в доме №3 по Девятой Парковой авеню… Проклятье. Как я не хочу к нему идти. Если его всевидящие серые глаза хоть на мгновение заподозрят даже самый слабый намёк на те чувства, что меня сейчас обуревают, то безжалостно пролезет в самое нутро. Вытряхнет всю правду. И тогда мне не жить. Он любит меня, но один чёрт знает, что он скажет на всё, что откроет. Ничего хорошего, это уж точно…
Хочу или не хочу, а собираться надо. С большой-пребольшой неохотой выпускаю из рук блейзер, брызгаю слезами на пол своей спальни, одеваюсь во все чёрное (сегодня у нас траур, миокард, а Шеппард пусть поломает голову), прикрепляю к штанам цепи и выхожу из дома.
Жалко, что моя прекрасная машина не чёрного цвета. Или хотя бы тёмно-фиолетового. Сейчас её краснота раздражает мои глаза и напоминает о реках крови.
*
— Что-то ты неважно выглядишь, — небрежным тоном бросил Шеп, разглядывая тонкие чёрные круги у меня под глазами, — не иначе плохо спал перед заданием. И тебя сильно утомили. Что-то пошло не так?
— Всё так, — безразлично ответил я, беря у него из лапищи стакан виски со льдом. — Я просто… я действительно устал. Пришлось ублажать слишком много народу. Ты что-то ещё хотел мне сказать?
— Да, в общем-то. Ты знал, что у него есть сын?
— В Интернете об этом ничего не написано, да и ты не удосужился просветить, — я пожал плечами с как можно более равнодушным видом. Я врал, в заметках Макса сын был! Но не названный по имени. Но голос, спасибо настороженным нервам, вроде бы меня не выдал. — А что, его сосунок имеет какое-то отношение к делу?
— Да нет, — Шеппард, которого до этого момента как будто что-то тревожило, расслабился. — Его этой ночью, как выяснилось, даже дома не было. Утром привёз какой-то приятель с вечеринки. Он до того упился, его сынок, что был без сознания. И ранение в ключицу успел получить. Перевязку ему сделали хреновую, но домашний врач всё перебинтовал. А ещё, когда очнулся, малец ничего понять не мог. Как в амнезии. Ну и вот… подхожу ближе к теме. Моё начальство решило через сыночка добить Максимилиана и в аду.
— Каким образом? — я закурил с откровенно скучающим видом, хотя сердце забилось так, что чуть не сломало мне позвоночник.
— Никто, кроме таких, как мы и наши оппоненты в правительстве, не знает, какой важной персоной был Максимилиан Санктери. Широкая общественность вообще даже имени его никогда не слышала. Потому сегодняшнее исчезновение Санктери-младшего прошло без сучка и задоринки, абсолютно незамеченным — наша корпорация в этом участия как бы не принимала. Не хотелось ни мешать, ни помогать.
— О чём ты? — кажется, моя затяжка была слишком быстрой и нервозной.
— Правительственные агенты забрали Ксавьера на базу. Ту, где ты провёл двенадцать лет. Заступиться за него уже некому. А на его смазливую мордашку давно уже облизывался начальник твоего бывшего департамента. Бэзил Варман, помнишь его? Ты и не мог забыть. Максу уже много раз предлагали добровольно принести сына в жертву национальной безопасности. Он всё никак не желал… по-моему, по вполне понятным причинам. И огромная власть, которую он держал в своих руках, позволяла ему это. А потому его лучший, как он считал, друг — всё тот же начальник твоего оставшегося в прошлом департамента — очень хитро и расчётливо прибегнул к помощи нашей конторы, чтобы убрать единственное препятствие на пути Ксавьера в его постель. Убрать так, что и комар носа не подточит. Никто, абсолютно никто, кроме сторон, ещё только позавчера подписывавших злополучный контракт, не знал об этой договорённости. И всё… теперь уже всё. Наш заказчик Варман, сам, своими руками (об этом пункта в договоре не было) получил долгожданную добычу. Теперь он будет таким же учителем для Кси, каким был для тебя. А зная, каким монстром был Макс, я боюсь, что Ксавьер станет нашим врагом номер один… ну, со временем, после того, как его сломают, а затем — обучат. Мне мнится, что это случится очень скоро. И что вы на своих заданиях столкнётесь лицом к лицу. Всё, я предупредил. А теперь хотел бы поздравить тебя — ты блестяще справился со сложнейшей зачисткой. Гонорар будет соответствующим.
Шеппард пододвинул ко мне тёмно-коричневый чемоданчик.
— Сколько? — мои бескровные губы едва шевелились, но голос хранил спокойствие: я ещё не до конца переварил полученную информацию.
— Здесь два миллиона. Ты хорошо поработал, Энджи. Даю тебе три дня выходных. Потом…
Дальнейших слов я не услышал. Меня поглотил сильнейший шок. Густая давящая чернота, в которой высокими волнами на измученную душу набежала, накрывая с головой, боль. Какие жуткие видения она рождала..
Не взрослый… ребёнок, жалобно кричащий и безуспешно вырывающийся из стальных лап Бэзила Вармана. И всё тот же ребёнок, с промытыми зелёными озёрами глаз, не имеющими никакого выражения. Ни кровинки в лице. Только безграничная покорность и готовность в любой момент раздвинуть длинные ноги. Малыш, сломанный… как кукла, как ненужный предмет. Малыш, превращаемый в существо без головы, без нервов, без принципов и без совести. Мёртвая душа в забитом теле. С красным ярлычком между ног: «Специально обученная шлюха. Трахайте, пока сперма не потечет у вас вспять». Малыш, в котором не осталось ничего от малыша. Но это — в «радужной» перспективе. А сейчас?
Мой мальчик с трижды проклятым исчадьем, украденный и запертый в клетке, привязанный, оглушенный, возможно, с зашитым ртом. И всем плевать, о Господи… я слишком хорошо знаю этого «учителя». Так хорошо, как предпочёл бы не знать. И так хорошо, как не пожелал бы узнать его моему заклятому врагу. Впрочем… как это ни смешно, Бэзил и есть мой самый заклятый враг. В своё время он ломал меня. И если бы я не был уже тронутым и необычайно сильным духом в своём сумасшествии, он бы точно своего добился. Предполагаю, останься я в его лапах ещё на год… и он сломал бы даже меня. Да, я тщательно притворялся, так, что сумел обмануть его водянистые голубые глаза без единого, самого слабого намёка на присутствие души. Но вечно обманывать я бы не смог, не выдержал бы, сдался. Почему?
Он обламывал ВСЕХ. Обламывал так, что мальчиков, моих собратьев по несчастью, приходилось месяцами держать в смирительных рубашках, с перебитыми руками… чтобы они не сразу кидались кончать с собой.
Мой хрупкий заложник не выдержит и часа его пыток. И когда сдастся, Бэзил заставит его давать снова и снова. Ксавьер подчинится, выбора у него не будет. А аппетиты Вармана будут только расти. Вширь и вглубь. И тонкое тело моего разбалованного возлюбленного
(«Ого, я не ослышался?»)
не выдержит. Он просто умрёт, не снеся такого обращения. Его затрахают до смерти меньше чем за сутки. Бэзил ни в чём не знает меры. Сожжёт моего мальчика в своей постели за одну ночь. Пожрёт его, проглотит. Дьявол… у меня же совсем нет времени!
«Так, бери себя в руки. Дыши размеренно, мозг, говори медленно и равнодушно. От твоего дыхания и голоса сейчас зависит целость и сохранность души и тела Кси».
— Спасибо, Шеп, — холодно поблагодарил я босса за заботу, заметив, что он умолк. Мои глаза застлала плотной пеленой ненависть, но за ней прячется безумный страх… тревога, глубоко проткнувшая сердце. Надеюсь, Шеппард ничего не понял. — Я могу идти?
— Да, дорогуша. Отдыхай, — судя по безмятежному тону, Хардинг и правда ничего не заприметил. Моё лицемерие переплюнуло самое себя. Надеюсь. Я на слишком хорошем счету, меня в принципе невозможно подозревать ни в чём.
Однако я могу ещё всё испортить, если, едва выйдя из здания, помчусь сломя голову на выручку Ксавьеру. Сейчас, когда я встал, спокойно наклоняюсь к сидящему Шепу, получаю от него привычный поцелуй в щеку, беру успевший стать ненавистным чемодан
(«Мозг, с ТВОЕЙ помощью Кси загремел в лапы к Бэзилу! И ты ещё берешь за это деньги?»)
и иду прочь из его кабинета. Вызываю лифт. Спускаюсь на первый этаж. Лицо неподвижно, каменная маска безразличия. Как во сне ищу Феррари на стоянке, нахожу и, ни разу не превысив скорость (такое бывает очень редко), попадаю домой. Франциск купил какао (несмотря ни на что, оно мне пригодится) и сейчас готовит ужин.
После трапезы настанет время моего внеочередного задания. Задание, которое я даю себе сам, и вознаграждением за которое будут впервые не деньги и не кровожадная месть. А сокровище… своенравное, диковинное и не предназначенное для хранения в сейфе. Но еда ещё не готова, у меня есть время подумать и разработать план действий. Для начала надо вспомнить базу.
*
Не самый приветливый уголок земного шара. Пустыня из красного песка, глубокие каньоны, несколько огромных кратеров метеоритного происхождения и ни одной живой души вокруг. В этом диком краю, похожем на поверхность Марса, построена самая ужасная тюрьма в США. Тюрьма для избранных. Тех, кому суждено стать подстилками и игрушками сластолюбцев во славу великой Америки. Полигон на выживание для шпионов, работающих не головой, а… короче, для таких, каким был я.
Нет, я ничего не забыл. Аризона… благословенное и проклятое Богом место. Не думал, что когда-нибудь придётся вернуться в школу боли и медленной агонии, особенно после своей отлично разыгранной Шеппардом «смерти». Я мёртв для Бэзила Вармана уже более пяти лет. И тем большим сюрпризом для него стану. Этаким призраком справедливости и мести с того света. Ведь он единственный из моих оставшихся в живых мучителей. Самый главный и самый ненавидимый. Я не мог его достать и прикончить, мне мешал глубоко укоренившийся, ещё детский, страх перед его тёмной чудовищной сущностью. Но теперь, когда я в яростном исступлении, когда мне есть что терять… я больше не боюсь. У него много шансов сегодня же отправиться в ад, прямиком в пасть заждавшемуся дьяволу.
========== 6. Бэзил ==========
****** Часть 1 — Личности ******
Я прилетел на вертолёте — своём вертолёте — глубокой ночью. Пилотировать научился с подачи Хардинга (он всегда хотел сделать из меня универсального солдата). С собой я взял мотоцикл, ведь садиться в районе базы равносильно самоубийству. Выбрал удобный, но не самый ближайший к цели кратер, приземлился и заминировал вертолёт по обычному протоколу, на случай провала операции. Погрузил на мотоцикл некоторое макроколичество оружия, которое также взял с собой. Пока перетаскивал его, думал о том, что не подхожу по всем параметрам на роль Арнольда Шварценеггера из фильма «Коммандос», а ещё о том, до чего же всё это смешно. Было бы смешно, если бы не…
Я встряхнул головой — хватит думать! Вспомним по дороге все свои навыки, и старые, и новые, а пока натягиваем шлем, прячем под него длиннющие волосы, седлаем Ducati и мчимся… мчимся… навстречу ужасу. Все мои детские иррациональные фобии сосредоточены в быстро увеличивающейся жёлтой точке на горизонте. Всё, что зажило, уснуло, так или иначе покинуло меня, сейчас возвращается, вскрывается, нарывает и гноится с новой силой. Боже, помоги мне! Миокард, тебе тоже не мешало бы помочь мне, а не скулить в углу и причитать. Без вас, вас обоих, я не справлюсь.
«Да выруби уже мост¹, соединяющий со мной! И передача импульсов страха прекратится. Делов-то…»
Понял, да. Сознание очищается от паники, я начинаю замечать декорации к своему боевику. Небо — ясное, а ночь — безлунная. Никакой романтики, зато мне на руку. На базе, разумеется, избыток освещения, но всё окружающее пространство по периметру погружено во тьму. Они не ждут гостей извне, слишком уверены в своей неуязвимости. По-своему они правы: ореол страха и фатальности обнимает это место более полувека. Явиться сюда по доброй воле — означает даже не наглость и не дурость, и не смертный приговор. Этого просто никто никогда не делал. Я первый. Наверное, избранный. Я хочу испытать судьбу и везение. Уже через минуту, когда меня притормозят перед зубчатыми воротами и длинным чёрным шлагбаумом.
Итак, на что же я рассчитываю, открыто подъезжая, поравнявшись с окошком КПП и снимая шлем? Есть брешь в защите, о которой они сами не подозревают. Брешь, основанная на их непоколебимой уверенности в собственной секретности, а также на том, что отсюда добровольно живыми не выходят и не заходят. Только насильно и под конвоем. А рабы, запрограммированные на вечное услужение, угрозы не представляют. Значит, вслед за выключенным мостом к миокарду, я должен выключить лампочку души. Глаза должны быть широко раскрытыми и пустыми, в точности такими, как на моём старом рабском удостоверении. А рот — закрытым. Куклы не разговаривают, их отучили.