Отдав приказания своим людям, я вошел в холл гостиницы. Там на диване сидели несколько обезумевших от страха девушек, а их благородные женихи пытались привести их в чувство. В одном углу группа людей окружила истекавшее кровью тело. Это был дон Амбросио Вентура. Пульс уже не прощупывался ни на руке, ни на шее. Распростертое тело дона Вентуры лежало в луже крови посредине большого ковра, освещенное ярким светом люстры, а его трость, ставшая уже знаком власти, а не старости, лежала, испачканная кровью, рядом с ним.
Услышав свистки на улице, я бросился во двор. Там мы окружили преступника. Я приказал своим людям взять его живым. Мне сразу стало понятно, с кем придется иметь дело. Как только я его увидел, я почувствовал, что он не сумасшедший, и подумал, что его можно взять на испуг, но сначала он испугал нас.
Я решил, что он сломается, если увидит, что на него направлено несколько пистолетов сорок пятого калибра и его положение безнадежно. На самом деле я не собирался его убивать, хотя несколько полицейских просили разрешить им открыть огонь. Я не позволил, так как они только подвергли бы еще большей опасности жизнь женщины, которой преступник приставил нож к горлу. Он предупредил, что при малейшем движении моих людей убьет бедную женщину, побелевшую от страха. Из глаз у нее текли слезы, а дыхание прерывалось.
Я повторил приказ взять преступника живым. Мне было важно узнать, почему он убил политического деятеля, которым все восхищались. Я хотел, чтобы он понял, какого человека он убил.
Я положил оружие на стол и подошел к преступнику. Я попытался убедить его не усугублять свою вину убийством ни в чем не повинной женщины и сдаться. Я объяснил ему, что, что бы ни случилось, я не позволю ему уйти от меня. Ему придется отвечать за содеянное перед лицом правосудия. Хоть он и молчал, я заметил, что дрожит он еще сильнее, чем его заложница.
Я вновь попытался пронять чем-нибудь преступника. Я сказал ему, что десяток револьверов сорок пятого калибра сейчас нацелены на него, и предупредил, что, как только он хотя бы оцарапает шею женщины, я дам знак стрелять в него.
Преступник оглянулся. Он посмотрел на моих людей, окруживших его, но не отпустил женщину и не бросил нож. Тогда я решил поставить на карту жизнь захваченной им женщины. Потихоньку приближаясь к преступнику, я осторожно начал вытаскивать из-за спины свой запасной пистолет. Когда преступник это заметил, я крикнул, что это конец — пусть убивает женщину, но я убью его. С этими словами я прицелился ему прямо в лоб. Он вдруг бросился бежать, а женщину изо всей силы толкнул на меня. Он рванулся к одному из окон, но его быстро схватили мои люди. Несколько полицейских были ранены, но серьезно никто не пострадал. Важно то, что моя тактика сработала — и я взял преступника живым.
Из одиннадцати ножевых ран, полученных доном Амбросио Вентурой, три были нанесены в сердце. Пиджак почти весь был залит кровью, но желтый цветок, прикрепленный к лацкану, не смялся и не завял. То ли от ужаса, то ли от гнева или страха смерти глаза дона Вентуры были открыты. Полуоткрыт был и его рот. Руки сжаты в кулаки. Я заметил, что, видимо, из-за сильной боли он намочил свои дорогие синие брюки. Смерть, настигшая дона Амбросио Вентуру, лишила его не только признаков его высокого положения, но и простых человеческих черт. Я не мог удержаться от сравнения лежавшего передо мной трупа с оскверненным знаменем.
Случай был серьезный. Не каждый день убивают политических деятелей, особенно таких, как дон Амбросио Вентура. Ни для кого не секрет, что мертвый депутат важнее, чем мертвый карманный вор. Поэтому я был уверен, что смерть дона Вентуры будет ежедневно занимать первые страницы газет по крайней мере в течение нескольких недель, а нам придется без отдыха работать, чтобы раскрыть мотивы преступления. Но даже я, будучи опытным следователем полиции, в тот момент мог предполагать только то, в каком направлении удалилась душа дона Амбросио Вентуры.
Вообще-то я был не в таком уж плохом положении. Во-первых, в моем распоряжении было оружие, примененное во время преступления. Во-вторых, было много свидетелей убийства дона Вентуры, которые могли опознать убийцу. В-третьих, был задержан и сам преступник. Я был уверен, что его приговорят не менее чем к пожизненному заключению. Там он и сгниет. А может быть, его приговорят и к смертной казни.
Но тем не менее моя задача еще не была решена. Мне пока не удавалось выжать из таинственного преступника мотивы его преступления. Некоторые мои товарищи были почти уверены, что он просто обычный псих, у которого бывают приступы буйства. Ну действительно, кому может прийти в голову убить депутата? Они подтверждали свою теорию тем, что, о чем бы ни спрашивали преступника, в ответ он произносил лишь одно слово: «Справедливость», а потом опускал голову и замолкал, и больше от него ничего нельзя было добиться.
Эта теория была соблазнительной, но уж слишком простой и удобной для всех. Ведь, даже если предположить, что преступник был сумасшедшим, оставались кое-какие вопросы, на которые надо было найти ответы. Какой именно болезнью он болен? Почему он, скажем, не покончил с собой вместо того, чтобы убивать других? И если действительно у него был приступ буйства, почему он не убил первого попавшегося ему водителя или продавца? Почему он избрал своей жертвой дона Вентуру? Что толкнуло его на совершение преступления? Как видите, эта теория объясняет далеко не все.
Некоторые утверждали, что преступник находился в состоянии амока. Эта теория, похожая на предыдущую, тоже чрезвычайно привлекательна, но тоже не подходит к этому случаю. Прежде всего человек, впавший в амок, похож на озлобленного преступника, скрывавшего до поры свою ярость. И вот однажды эта ярость неожиданно вспыхивает из-за какой-нибудь мелочи, он хватается за любое оружие и исчезает. Убийца же дона Амбросио Вентуры вел себя совсем не так. Всем должно быть ясно, что совершенное им преступление было преднамеренным и заранее подготовленным. Разве преступник не оделся в униформу официанта и разве не стремился он пронзить ножом дона Вентуру прямо на глазах огромной толпы в холле? Да, действительно, были и другие раненые, но они пострадали только из-за того, что пытались задержать преступника.
Эти теории очень удобны, поэтому власти их постоянно используют для объяснения преступлений, мотивы которых трудно раскрыть. Еще более удобно то, что люди принимают такое объяснение. Я приведу пример. Президент США Мак-Кинли был убит неизвестным преступником. Власти страны заявляют, что их президента убил сумасшедший, и юстиция удовлетворяется таким объяснением. Авраам Линкольн и Джеймс Гарфилд — еще два президента Соединенных Штатов, которые были убиты, когда они занимали высший пост в стране. Как говорит полиция Соединенных Штатов, три их президента были убиты преступниками, у которых «шурупы ослабли в голове». Люди поверили в такое объяснение, и как будто без особых разговоров, подозрений и сомнений. Власти заявляют, что эти преступники были слишком обидчивы. А разве им не на что было обижаться в своей стране? Если же не согласиться с этой теорией, то такие убийства следует рассматривать как серьезную проблему Соединенных Штатов. Иначе получается, что судьбу одного из самых больших и сильных государств мира во многом решают сумасшедшие. Или что в США слишком много ненормальных. Почему? На этот вопрос ответа никто не дает. Все события такого рода держатся в тайне. Лично я считаю, что власти закрывают глаза перед зеркалом, в котором отражается правда.
Каждое преступление имеет свои мотивы. Что-то должно нажать на курок в сознании человека, чтобы он смог лишить жизни себе подобного. И совершенно несущественно, является ли он психом, поклоняющимся луне, или способным чиновником муниципалитета, который постоянно подписывает важные бумаги. Мотив должен укрепить их дух, чтобы они задумали невозможное. Он отравляет их сердце, чтобы вложить им в голову ужасающую и привлекательную мысль — познать вкус убийства. Их перевернет одну, две или три сотни раз, а потом они решатся испробовать свою проклятую судьбу.
Если так, то мои предположения оправдаются, оправдается и мой метод.
Даже из камня можно выжать кровь. Я сразу же заключил преступника в камеру-одиночку, в одну из наших особых камер для специальных «гостей». В длину и ширину она всего два метра, а в высоту — около двенадцати. В ней нет ни окна, ни скамьи и вообще ничего, что могло бы дать хоть какие-нибудь удобства. Стены из цемента, а дверь и крыша из двойных листов железа. Солнце проникает только через несколько щелей в крыше, которые не толще волоса. В полдень в камере как в печке, а ночью — как в могиле. К тому же она никогда не проветривается.
Преступник промучился в ней два дня. Каждые четыре часа к нему приходили два моих человека и задавали несколько обычных вопросов о его имени, месте жительства и о причине, толкнувшей его на убийство. Сначала он не шевелился и ничего не говорил. Потом его стали бить. Ударили несколько раз, и он закричал или, скорее, завыл одно слово: «Справедливость». Таков мой метод, так я заставлял его признаться. При этом мои люди били его по лицу и телу кулаками и ногами.
Потом я сам зашел к нему в камеру и объяснил, что он все равно все мне расскажет. От отказался принимать еду и воду, но я дал ему понять, что в камере ему может посочувствовать только таракан. А я могу и подождать, сидя в комнате напротив камеры. Я надеялся, что он не будет оттягивать нашу беседу.
На третий день я решил вызвать преступника. Я пришел в тюрьму пораньше, часов в шесть. Был май, праздник святого Исидоро Лабрадорского. В провинциях, прилегающих к Маниле, в этот день отмечался день рождения святого покровителя крестьян. Деревень пятьдесят отмечают этот праздник. В этот день я сам велел разбудить убийцу дона Амбросио Вентуры.
Еще сонный, преступник вошел в мою комнату в сопровождении двух полицейских, которые были вряд ли довольны такой ранней работой. Лицо преступника было ужасно. Оно выражало удивление и боль. Я вежливо предложил ему сесть на свободный стул. Он избегал моего взгляда, но с удовольствием принял предложение и постарался устроиться на стуле как можно удобнее, а затем опять уставился в пол. Я предложил ему сигарету и дал прикурить, когда он взял, ее в рот. Но первая затяжка застряла у него в горле и вызвала сильный кашель.
В одном из окон комнаты забрезжили первые лучи солнца. Преступник бросил туда взгляд зверя, напуганного появлением света в пещере. Он долго глядел на восход, и я почувствовал, что смятение постепенно покидает его душу. Пришел доктор, которого я вызвал для осмотра убийцы. Мои ожидания подтвердились. Полицейские умело поработали над ним — у него не было ни переломов, ни других серьезных повреждений. Доктор сказал, что он сможет даже камни дробить, и я подмигнул ему. Врач не дал никаких лекарств или рекомендаций, потому что он знал, что я хотел, чтобы раны преступника продолжали ныть, а царапины и синяки гореть.
Прошло несколько минут, а он все глазел в окно. Теперь он глубоко затягивался сигаретой. Я начал понемногу ощущать голод, но вспомнил, что мой пленник не ел уже два дня, и чувство голода прошло. Я начал предварительный допрос:
— Мои друзья полицейские считают тебя сумасшедшим. Я так не думаю и поэтому предложил им пари. По-моему, сумасшедший, как бы его ни мучили, останется сумасшедшим, а нормальный человек может заговорить, если его заставить страдать. Я сказал им, что смогу поговорить с тобой. Я поспорил на свой новый «люгер», сделанный в Германии. Я очень люблю этот пистолет, и имей в виду, что мой «люгер» сорок пятого калибра мне дороже твоей жизни.
Он молчал. Тогда я продолжил:
— Я в тебя очень верю и даже восхищаюсь тобой. Кто, кроме сумасшедшего, может задумать убить депутата, о котором сейчас говорит вся страна, потому что он трудился ради создания свободного правительства? Ты умный парень, к тому же и смелый, но пока только мы с тобой знаем, что преступление совершил не сумасшедший. Сумасшедший не стал бы тщательно следить за работой отеля «Манила» и не воспользовался бы случаем переодеться официантом, чтобы отыскать свою жертву. Человек, который сумел узнать о назначенном собрании членов Прогрессивной партии и о том, кто на нем будет присутствовать, не может быть сумасшедшим.
Он продолжал молчать. Я внимательно рассматривал его: довольно поношенная одежда, нервно дергающиеся руки, избитое тело, исхудавшее от жажды и голода. Солнце сравнялось с вершинами деревьев, и на лбу преступника заблестело несколько капель пота. Его напряженное лицо искривилось, и я понял, что к нему снова вернулось ощущение опасности, которое он старательно запрятал в самый дальний уголок сознания. Постепенно в его широко открытых глазах появилось замешательство. Он затянулся пару раз и левой рукой затушил окурок.
— Я знаю, что для тебя убийство дона Амбросио Вентуры было очень важно. Я знаю это, потому что ты терпеливо сносишь суровое обращение с тобой. Но ты должен понять, что твое самопожертвование ничего не даст, если никто не узнает, почему ты убил дона Вентуру. Разве ты хочешь, чтобы тебя на всю жизнь признали сумасшедшим? А что скажут твои знакомые? Что ты, оказывается, обыкновенный псих, о котором и говорить нечего?
Он привстал со стула, как будто угрожая, но колени его подогнулись. Я медленно подошел к нему и поправил ему воротник.
— Ты также должен знать, что в моей работе для меня все жертвы убийства равны, они все одинаково мертвые, и мне одинаково нечего делать с ними. Я не знаю, отправилась ли душа дона Амбросио в преисподнюю или еще куда. Это дело церкви. Меня же заботишь ты. Не потому, что я жалею тебя, а потому, что я хочу знать, какова причина убийства и какое у тебя было право прерывать жизнь человека. Моя работа заключается в том, чтобы узнать все!
И я резко ударил его кулаком в лицо. Он упал, опрокинувшись вместе со стулом.
— Ты часто употребляешь слово «справедливость». Так объясни мне, что из себя представляет твоя справедливость. Что было справедливого в убийстве дона Амбросио Вентуры? — При этом я ударил его ногой. Преступник скрючился. Я медленно нагнулся к нему и тихо сказал:
— Запомни, твоя победа не будет полной, пока тебя считают сумасшедшим. Я твоя единственная надежда.
Потом я отправил его обратно в камеру. Ему по-прежнему не давали ни еды, ни питья. Я добавил ему еще одно испытание: каждый раз, когда приходили мои люди, они мочились ему в лицо. Поэтому неудивительно, что после обеда преступник захотел поговорить со мной. Я почувствовал, что он понял то, что я ему сказал, и сразу же велел его привести.
Исповедь преступника
Меня зовут Хулио Агуадо, мне двадцать пять лет, холост. Живу в районе Дилао на улице Обион, дом номер тридцать три. Работаю простым рабочим на табачной фабрике на улице Арросерос. Вместе со мной живет мой старый дядюшка, который взял меня на воспитание, когда я был еще совсем ребенком.
Я рано остался сиротой. Когда мне было семь лет, на нашу деревню Ликау, находившуюся у подножия гор в Таябасе, напал отряд американцев. Это было в августе, в начале сезона дождей. Все мужчины были в поле, сажали рис. Когда американцы увидели, что в деревне нет мужчин, они начали сгонять наших домашних животных и убивать их. Потом они подожгли несколько домов. Один из них принадлежал нашим родственникам — Армандо и Розе Бухи. Их пятимесячный ребенок, мой двоюродный брат, сгорел в этом доме.
Покончив с деревней, американцы верхом на лошадях поскакали на наши поля. Они выследили всех мужчин. Тех, кто оказывал сопротивление, убивали на глазах детей, жен и родственников. Первым был убит мой старший брат Марио. Он едва лишь успел выхватить свою сверкнувшую на солнце саблю.
Отец был ранен пулей в грудь. Он был жив, и его, как и других мужчин, взяли в плен, заковали в кандалы и привязали к лошади. Моя мать вместе со мной спряталась в зарослях бамбука у ручья. Я помню, что лошади по грязи не могли догнать беглецов, и американцы на ровном рисовом поле выслеживали и одного за другим убивали из винтовок спасавшихся мужчин. Они действовали более жестоко, чем коршун, ворующий цыплят.