Дима уже был там.
- Ну как?
- Замёрз ужасно. Вот осталось. - Он протянул Диме листовки.
- Оставь пока себе.
- А ты?
- Я даже раньше. Но я у метро стоял. Один докапывался - пришлось уйти к Макдаку. Но там даже народа больше. А ты чё футболку не снял? Я же говорил.
Данил деревянными пальцами стащил футболку и надел куртку.
- А что это за памятник? - спросил он, заикаясь от холода.
Дима посмотрел на памятник, около которого они переодевались.
- Да поэт какой-то. То ли киргиз, то ли казах.
Данил посмотрел на этого поэта. Прочитал на памятнике:
Абай Кунанбаев
Казахский поэт и мыслитель.
Поэт сидел на высоком камне. Глаза его были закрыты. Одну руку положил на книгу, другая просто опущена вниз. Сидел, словно задумавшись о чём-то, не обращая ни на кого внимания.
- Пойдём в Макдак. Есть охота, - сказал Дима.
. . .
В Макдональдсе немного согрелись. Взяли бургеры, колу, картошку - привычный набор. Нашли пустой столик. Сели у окна.
Данил смотрел на людей. Ничего и никто не изменился. И они сами - сидели в Макдаке и ели, как будто не стояли только что на одиночном пикете.
- В это воскресенье будет митинг. - Сказал Дима. - На Октябрьской. Пойдёшь?
Данил задумался. И всё смотрел в окно на людей. Какой-то оборванный грязный мужик стрелял у прохожих денег. Он был ещё нестарый, не инвалид. Но протягивал руку и грубым пьяным голосом кричал:
- Я есть хочу! Не надо денег, дайте поесть!
Сквозь открытую дверь его было хорошо слышно даже здесь.
- Тебе не хочется большего? - вдруг спросил Данил.
- Большего? Чего?
Данил наклонился к Диме, чтобы никто не услышал и прошептал. Он не хотел шептать, он хотел сказать открыто и громко. Но получилось только прошептать:
- Ты был на Болотной?
Дима замер и напрягся.
- А что?
- Ничего, - Данил покраснел. Неужели Дима может подумать, что он... Данил не мог подобрать слова. Сдаст его.
Дима опять задумался. Он сегодня не был таким спокойным и весёлым. Казалось, он решает какую-то задачу и не может решить. Он пристально смотрел на Данилу.
- Не был, - наконец, сказал он.
Он всё ещё смотрел на Данилу, точно проверяя - можно ли ему верить. И видимо, решил, что можно, потому что сказал:
- Но мои друзья были. И чуть было не сели. С отцом ездили их из ментовки забирать.
- А отец тоже с тобой?
- Пока работал - нет. Некогда было. А сейчас...
- А что сейчас?
Дима отвернулся. Наверное, не хотелось говорить. Но сказал.
- Он год уже дома.
- Пьёт? - почему-то спросил Данил.
- Нет. Заболел. Травма была на работе. Какой-то козёл котёл не закрыл.
- И что?
- Что... Пол руки как не было.
- И?
- Ушёл по производственной травме.
- Платят?
- Платят. Шесть штук в месяц.
- И как же вы?
- Мать работает. Я тоже скоро пойду. После девятого в строительный колледж. Там стипендию будут платить. И со второго курса на работу. Хочешь - со мной.
- Да не знаю. Не решил ещё. А ты был в ментовке? - опять шёпотом, но уже не таким, спросил Данил.
- Нет ещё. Сам не попадал. А ты?
Данил покачал головой.
- И как там? - опять спросил.
- Где?
- На Болотной...
Данил произносил это слово вполголоса.
- Ты чё, испугался? - Дима опять напрягся. - Слиться хочешь?
- Нет. Не хочу.
- Что ты с этой Болотной! Ты думаешь, на Болотной всё закончилось? - Дима даже как будто усмехнулся. - Всё только начинается.
Он сказал это так торжественно и громко, что Данил вздрогнул.
- Что начинается? - спросил он.
- Протестное движение, - сказал Дима. - Протесты. Мы.
Теперь всё это обрело название. Протестное движение... Протесты... Мы...
Но он тогда - кто?
Дима больше ничего не говорил. Он смотрел в окно.
За окном шли новые люди, которым можно было раздать оставшиеся листовки. А под столом лежала сумка с футболками. Данил задевал её ногами.
Пьяный мужик всё не унимался. Он теперь сидел на асфальте и всё повторял и повторял как молитву:
- Я есть хочу! Дайте есть. Не надо денег. Купите еды.
Гамбургер уже не хотелось. Данил думал было отдать его этому мужику, но передумал. Перед Димой было неудобно.
Вспомнил, что пора домой. Что, наверное, зайдёт Оля. И надо притвориться больным.
- Спишемся! - в метро Дима пожал ему руку.
Это значит - друзья.
Только дома Данил вспомнил, что забыл отдать листовки.
Он спрятал их в ящик своего стола. Под фотографию отца.
Среда
(Отец)
Отца Данил знал не очень хорошо.
Он много работал и приезжал редко. И всегда неожиданно.
Осенью - в конце ноября. Работа заканчивалась, и отец приезжал.
Отец делал ремонты. Иногда строил загородные дома. Иногда очень далеко от Москвы. И ездить домой часто не мог.
Уезжал на объект в марте, когда сходил снег - и приезжал в ноябре, когда становилось невозможно работать. И до следующего марта сидел дома. Так и жил - полгода на работе, полгода - дома.
Про работу отец не рассказывал - кому строит, что строит.
- Дача и дача, - говорил он, - обычная.
Но Данил так не думал. Об обычной так не говорят. Отец никогда не брал его с собой, хотя было лето, и никогда не говорил точно, куда едет.
- Под Воскресенском. Тебе о чём-то скажет? - говорил он матери.
- Хоть адрес оставь. Мало ли.
- Тебе сообщат, если что.
И всё. Больше ничего. Только - "тебе сообщат, если что".
Отец работал один. У него были напарники, но никто не выдерживал его характера.
"У меня, когда он смотрит, гвозди гнутся, - говорил один, - не могу с ним работать".
Поэтому отец всегда был один. Часто говорил сам с собой. Привыкал, наверное. Всё лето на объекте - как Робинзон Крузо. А с людьми молчал. Дома - и двух слов не скажет. Мать говорит, что Данил - в него. Такой же угрюмый. Всё - молчком.
В свои проблемы отец никогда никого не посвящал. А проблемы были. Данил знал.
Однажды отцу не заплатили. Он приехал домой почти без денег. Мама спрашивала. Отец молчал. Несколько дней ходил мрачный и злой. Потом уехал. Приехал через несколько дней с деньгами.
Бросил на стол:
- Триста. Больше не будет.
- Полгода работал и только триста? - мама не поверила. Отец обычно привозил в два раза больше.
- Я же сказал - больше не будет.
- Ты что, кому-то должен?
Но отец молчал.
А вечером Данил увидел у него на макушке кровь.
- У тебя голова пробита, - сказал он, - надо к врачу.
- Ерунда, - отец махнул рукой, - кровь вытекла, значит, ничего не будет.
Тогда он и начал пить.
Нет, пил он всегда. Но последние пять лет кодировался.
А тут - запил.
Отец пил не по-чёрному, не на улице, не так, как другие отцы. Дома - тихо, спокойно. Но пил.
Данил каждый день выносил пустые бутылки и приносил новые.
- Что, опять? - спрашивали соседи, - насколько теперь?
- Не знаю, - Данил пожимал плечами, - пока вот.
И кивал на бутылки.
- Сильно?
- Ну, так...
Отец никого никогда не слушал. Только свою маму - бабушку Данилы.
Данил часто слышал:
- Ты что, мать хочешь в гроб загнать? Она уже плоха стала - ей не много осталось.
И тогда отец слушался.
Но она умерла.
И в тот раз, осенью, некому было его остановить.
Тогда его стал останавливать Данил.
- Пап, ну поехали. Врач ждёт. Все ждут, - Данил уговаривал отца поехать в наркологическую.
Наркологический диспансер находился рядом с домом - на Сущёвском валу. Надо было пройти всего полтора километра. Но идти отец не мог.
- Да я сам остановлюсь, - говорил он, - дай мне ещё недельку.
- Нет, нельзя неделю. Надо сейчас. Пойдём.
- Сейчас... - отец пытался одеться, - а как мы пойдём?
- Тут недалеко, дойдём.
- Нет, я не пойду. Я не дойду.
- Ну давай на маршрутке.
Данил говорил с ним, как с ребёнком. Тихо. Уговаривал. Но отец был упрямый. Если чего не хочет - ни за что не будет делать.
- Ну пап, - продолжал Данил, - пойдём.
Данил тоже был упрямый. И не сдавался.
Отец оделся.
Он сидел на кровати. Невысокий, худой, в новой, но уже грязной куртке на молнии. Опустил голову, сжал виски руками.
- Голова болит, - сказал он тихо. - Давай покурим сначала. Принеси сигареты.
Данил поискал сигареты в сумке отца. Сходил в ванну - где обычно курил отец.
- Нет нигде, - крикнул.
- Посмотри в куртке, в кармане, не могу сам.
Данил подошёл к отцу. От него пахло перегаром и одеколоном - отец с утра пытался побриться. Залез в карман его куртки, достал пачку сигарет.
- Зажги, - сказал отец.
Руки у него дрожали.
Данил нашёл зажигалку. Зажёг сигарету. Раскурил. Дал отцу.
Отец задымил. Пепел упал на пол. Данил побежал за пепельницей.
Отец сидел и курил. Весь красный. Вены на висках вздулись - вот-вот лопнут.
- Плохо мне что-то, - сказал и хотел лечь на кровать.
Но Данил быстро заговорил:
- Вот и пойдём. Там лучше станет.
Через час отец согласился.
Была зима. Скользко. Отец шёл с трудом. Держался на ногах еле-еле. И через триста метров упал.
- Нет, я не дойду.
Данил попытался его поднять.
- Давай до метро дойдём - там маршрутки есть.
И они прошли ещё триста метров до метро.
На остановке было полно народу - скоро должен был быть Новый год. Было очень холодно. Данил надел отцу шапку.
Данил боялся одного - встретить кого-нибудь из школы.
А потом, вдруг, ему стало плевать. Это был его отец. Он пил, потому что ему не заплатили. Он закодируется - и всё будет хорошо. Остальное неважно.
- Пап, - сказал Данил, - не пей больше.
Он держал отца за плечи, чтобы тот не упал ещё раз.
- Не буду, Дань. Хватит. Просто сволочи, понимаешь? Кругом только сволочи. Тебе жить. Мне уже всё равно.
- Пусть сволочи, а ты не пей.
- Не буду, Дань, не буду больше. Мутно мне. Мутит что-то.
На обратном пути было хуже.
- Он должен заснуть минут через тридцать. Надо его уже будет уложить, - сказала врач.
Она, привычная ко всему и ничему не сочувствующая и не удивляющаяся, вколола что-то отцу, дала таблетки, завёрнутые в бумажку. И что-то писала в карточке.
Данил следил, как она быстро и непонятно пишет.
- А мать где? - спросила она, не отрываясь.
- Работает, - ответил Данил.
- Доедешь один?
- Доеду.
Отец сидел, бессмысленно смотрел в одну точку.
В маршрутке он стал засыпать. Данил сидел с ним на переднем сиденье около водителя. Отец бормотал какую-то ерунду. Вспоминал друзей, которых уже нет.
- Вот Вовка хороший мужик. Много чего у нас с ним было. И ничего - выжили.
Дядя Володя, как называл его Данил, давно уже умер. Но Данил молчал.
- Ты знаешь Володьку? - спросил отец громко.
- Знаю.
- Так позвони ему, на, - отец стал искать мобильник по карманам, - скажи, я сейчас приеду.
Мобильник не находился. Отец вывернул карманы - из них посыпалась мелочь, бумаги какие-то, номера телефонов. Отец всегда записывал номера телефонов на листках. Привычка.
- Где мой телефон? Ты взял? - крикнул водителю.
Водитель молчал и не реагировал.
А потом отец резко вырубился - как по голове дали.
Вся маршрутка это видела.
- Справишься? - спросил водитель около метро.
- Пап, вставай, мы ещё не дома.
- Мне сказали, спать, - бормотал отец, - чего тебе надо? Кто это? - он как будто не понимал, где находится, - а?
- Пойдём домой спать.
Маршрутка стояла дольше обычного, пока Данил с водителем не разбудили отца и не выгрузили его из салона.
Никто из людей не возмущался - начиналась праздники - и картина была привычная.
- Дойдёшь? - спросил опять водитель.
Данил посмотрел на него. Немолодой уже, русский, небритый, худой - одни кости. Видимо, сам запойный. Устроился работать в машину - хоть просохнет.
- Дойду, - сказал Данил.
- Пусть мать фенозепам купит. Три дня проспится, будет как огурчик.
- Я знаю.
Данил знал, что такое фенозепам. Врач именно это и дала. Фенозепам, снотворное и что-то ещё. И три дня отец будет лежать - не есть, не говорить, почти не вставать. Но главное - не пить. Только воду, просыпаясь на несколько минут.
Так и пролежал.
А через три дня:
- Дань, жрать охота. Сделай, а.
И Данил делал - варил пельмешки или грел суп, если мама оставляла.
Отец выходил на кухню, ел, потом долго сидел в ванной - отмокал, брился. И выходил уже другим человеком. Только небольшие порезы на подбородке говорили о ещё слабых руках. И мутный взгляд не скоро ещё прояснялся окончательно.
Почему-то именно сейчас - в конце сентября, когда начинает немного подмерзать, Данил вспоминает всё это.
С конца сентября Данил ждал отца. Когда был маленький:
- Мам, а папа сегодня приедет?
- Не знаю, пока не звонил.
Постарше:
- Когда будет?
- Кто ж его знает! Не докладывал!
И совсем недавно, в последний приезд:
- Мам, отец мне звонил. Сказал, заскочит. Я останусь дома?
- Ну жди, оставайся.
. . .
В октябре у отца День рождения - ему было бы сорок семь лет.
Данил открывает ящик стола - на него смотрит фотография молодого отца. Он достаёт её и откладывает.
Под ней - листовки.
Пересчитывает. Двадцать шесть штук. Семьдесят четыре раздал.
Данил берёт шестнадцать.
Шестнадцать надо раздать сегодня.
Шестнадцать антиправительственных листовок. Шестнадцать листовок, призывающих сменить власть, разрушить режим, убрать президента. Шестнадцать листовок, и за каждую можно получить уголовный срок.
Данил смотрит на фото отца. Потом на эти листовки. Обычные, распечатанные с цветного принтера.
Страшно.
"Интересно, а можно узнать, с какого принтера напечатали? - думает он. - Ерунда, принтеров сейчас полно. А можно узнать, с какого компа? Да чушь".
Он сложил эти листовки, сунул их в карман.
. . .
Уже было около шести часов - многолюдно. С тех пор как открыли метро и построили торговый центр - людей прибавилось.
"Нет, в своём районе не буду. Стрёмно", - подумал Данил.
Спустился в метро, проехал одну станцию - вышел на Достоевской.
Достоевская не такая людная. Данил вышел из метро на Суворовскую площадь, прошёл к Театру российской армии. Большое здание с пятиконечной крышей. Отец говорил, что раньше этот театр назывался Театром советской армии, а ещё раньше - красной. И что во время войны, чтобы укрыть театр от бомб, сшили специальный купол в форме звезды и накрыли крышу театра.
Данил встал у памятника Суворову. Суворов смотрел прямо на театр. И Данил смотрел тоже. Огромная растяжка с рекламой спектакля "ПОЛА НЕГРИ" висела напротив.
В театр стали заходить люди.
"Спектакли начинаются в семь, - подумал Данил. - Сейчас или никогда".
Включил музыку на телефоне, чтобы всё заглушала, чтобы ничего не слышать.
В одном рюкзаке сникерс и Маркс,
"Оборона" и Леннон на поцарапанной R-ке,
Но самое главное - искры в глазах
И этот свет вряд ли быстро померкнет.
Огонь желания лучшего мира,
Агония власти, так надоело,
двести листовок, язык как рапира
И тёмной ночью он шагает на дело.
Под музыку собраться с силами было проще - и он пошёл прямо к людям.
Они брали листовки, привычно не обращая на них внимания, думая, что это реклама спектаклей, какие обычно раздают перед спектаклями.
Люди брали листовки, складывали в сумки, чтобы посмотреть в театре или дома.
"В театре откроют, а там..", - ему было весело от этой мысли, как будто он здорово всех перехитрил.