— Вот именно. Грейс Пул, вы угадали. Она, как вы говорите, странная… Очень. Нужно будет подумать об этом. А тем временем я рад, что только вам известны все подробности случившегося этой ночью. Вы ведь не станете болтать, верно? Никому ничего не рассказывайте. Об этом (он кивнул на кровать) я сам позабочусь. А теперь возвращайтесь к себе. Остаток ночи я отлично проведу на диване в библиотеке. Уже почти четыре. Через два часа проснутся слуги.
— Тогда доброй ночи, сэр, — сказала я, направляясь к двери.
Он, похоже, удивился, что было довольно странно — ведь он сам только что велел мне уходить.
— Как?! — воскликнул он, преграждая мне дорогу. — Вы уже покидаете меня? Вот так?
— Вы же сказали мне возвращаться к себе, сэр.
— Да, но… так сразу, не простившись. Не сказав хотя бы пары слов сочувствия или расположения. Вот так поспешно и сухо. Вы как-никак жизнь мне спасли! Можно сказать, вырвали меня из лап жуткой, мучительной смерти! И после этого просто проходите мимо, как будто мы с вами совсем чужие! Давайте хотя бы пожмем друг другу руки.
Он протянул ладонь. Я протянула свою. Он взял ее сначала в одну, затем в обе руки. А потом, к моему изумлению, поцеловал кончики моих пальцев. От того места, где кожи коснулись его губы, через все мое тело прокатилась волна желания.
— Вы спасли мою жизнь, Джен. Теперь я имею удовольствие быть перед вами в огромном долгу. Больше я ничего не скажу.
Он замолчал, посмотрел на меня, и я как будто утонула в его магнетическом взгляде.
— Еще раз доброй ночи, сэр, — сказала, вернее, прошептала я, потому что голос изменил мне. — Вы мне ничего не должны.
— Я знал, — продолжил он, приложив к губам мою ладонь, — что вы когда-нибудь сделаете мне добро. Я увидел это в ваших глазах, когда впервые встретил вас. Недаром их выражение, их улыбка… — он снова остановился, подбирая слова, — наполнили радостью самые сокровенные глубины моего сердца.
Я почувствовала, что большой плащ, который он дал мне, соскользнул с моих плеч на пол. Но мне не стало холоднее, потому что тело наполнилось теплом, идущим изнутри.
— Я слышал, что бывают добрые гении, и теперь верю, что в сказках есть крупицы правды, потому что вы — мой добрый гений. Вы — моя заветная охранительница.
В его голосе слышался напор, глаза горели странным огнем.
Вы моя. Его слова отозвались в моем сердце сладкозвучным переливом струн арфы, но разум заглушил музыку. «Он имел в виду не это», — подумала я.
— Я рада, что не спала, — сказала я, но колени у меня задрожали, ноги ослабели. Его глаза притягивали меня все сильнее и сильнее.
И тут меня охватил страх. Но страх не перед ним, а перед собой, страх той жизни, которую я так долго удерживала в себе, страх своих желаний, плотских побуждений, которые сейчас, казалось, готовы были проснуться все разом и захватить меня.
Я резко отступила, чтобы побыстрее уйти. Я не могла остаться, потому что не доверяла себе. Не знала, что со мной случится, если я еще хотя бы минуту буду видеть его глаза и то, о чем они говорят.
— Что же вы? Уходите? — сказал он, взял меня за руки и снова приблизил к себе.
— Я замерзла, сэр, — солгала я.
— Замерзли? Ах да! Да еще эта лужа на полу. Конечно же, ступайте, Джен, ступайте!
Голос его звучал так, будто он действительно волнуется обо мне, но руки продолжали удерживать меня, и я не могла высвободиться. И тогда я снова посмотрела ему в глаза. Они полыхали еще ярче.
Мистер Рочестер нежно потянул меня к себе, точно боялся, что я снова попробую убежать. В мягком свечном свете я теперь видела только его лицо.
— Вы не можете уйти просто так, — выдохнул он.
Меня всю трясло, но я не могла отвернуться.
Он смотрел на меня, продолжая приближать к раю своих теплых объятий. Все ближе и ближе становился он, заставляя меня отклоняться, но я уже утонула, безнадежно, окончательно, сладостно в темных морях, которые увидела в его глазах, на своих волнах они понесли меня в неизведанные дали, прочь от берегов, на которых осталось все, что я знала и понимала.
Его руки обвили меня, и вдруг, так быстро, что даже тихий вздох изумления не успел сорваться с моих уст, его губы прижались к моим. Это простое слияние через долю секунды показалось таким естественным, что у меня не осталось сомнений: все это было предначертано судьбой. Притихшие, немного растерянные, мы стояли рядом, и время как будто остановилось в этом золотом священном мгновении.
Я знала, что выбор у меня еще есть, что я еще могу вернуться на берег.
Но я не смогла. Во мне не осталось здравого смысла или силы, чтобы воспротивиться ему. Все мое естество хотело, чтобы этот миг никогда не закончился, я растворилась в нем, прижалась к его груди. А потом с глубоким, восхитительным выдохом он как будто тоже уступил перед напором какой-то необоримой силы, и этот звук разжег внутри меня пожар во сто крат сильнее, чем тот, что случился в этой комнате пару часов назад.
О, читатель. Поцелуй… Сколько стихотворений, сколько романов я перечитала, но ни в одном из них мне не встречалось описаний, даже отдаленно сходных с этим ощущением. Такое простое, столь часто описываемое и восхваляемое, для меня оно было совершенно незнакомым и неожиданным. Конечно, я целовалась с Эммой, но у этих поцелуев не было ничего общего.
Пока я растворялась в нем, теряя рассудок от незнакомой мне доселе мужской страсти, он усилил натиск. Его язык проник в мой рот в поисках достойного партнера в этом диком танце, и я перестала понимать, что со мной происходит. Его поцелуй, казалось, обнажил мою душу.
Он подхватил меня, я почувствовала, что ноги оторвались от пола, а потом его крепкое, твердое тело тесно прижалось к моему. Нас разделяли две тонкие ночные рубашки, и мне отчаянно захотелось преодолеть эту преграду.
— О, Джен, Джен! — шептал он, целуя мне шею, руки, сжимая мои ягодицы, прижимая к себе.
Я задохнулась, когда почувствовала животом его затвердевший член. Мне захотелось обхватить его ногами и почувствовать эту твердость внутри себя. Потребность соединиться, слиться с ним была невыносимой.
Пальцы мои впились в его волосы, рот раскрылся, язык жадно потянулся к нему…
Но шум, донесшийся из коридора, заставил нас замереть.
— Кажется, идет миссис Фэрфакс, — вполголоса произнесла я.
В тишине мои ступни прикоснулись к ковру, и колдовские чары разрушились. Всепоглощающая страсть погасла в потоке действительности, как пламя, которое я сама недавно залила водой.
— Вам нужно уйти. — Мистер Рочестер вздохнул и расслабил руки. — Идите. Вы должны уйти.
Я кивнула и, дрожа всем телом, выбежала из комнаты.
8
После бессонной ночи мне хотелось и не хотелось видеть мистера Рочестера. Я желала увидеть его глаза, но боялась встретиться с ним взглядом. Я с трудом понимала происшедшее между нами. Что бы произошло, если бы я осталась? И чего ждать теперь, после того огня? Что мистер Рочестер, мой хозяин, нет, больше, чем хозяин — мой друг, что он подумает обо мне теперь? Что, если он посчитает мою чистую душу оскверненной, пусть даже осквернителем был он сам? Осудит ли он меня? Отринет ли? Рассердится? Он мог бы погубить меня, если бы захотел.
Однако, пока я боролась с этим страхом, часть меня, все еще одурманенная, продолжала верить, что тот поцелуй породило взаимное желание. Скользнув пальцами по губам, я стала вспоминать все в подробностях. Задержаться предложил мне он, верно? Он, ошеломивший меня. Он, поцеловавший меня и раскрывший мою душу.
Но что теперь? Он поведет себя так, будто ничего не случилось, или захочет от меня большего? И что означает это «большее»? Быть может, я дала начало тому, с чем не смогу совладать?
С утра я ждала. Мистер Рочестер мог в любой миг зайти ко мне, ибо, хоть он и не имел привычки бывать в классной комнате часто, иногда все же наведывался на пару минут.
Но это утро прошло как обычно. Не произошло ничего, что могло бы нарушить размеренный распорядок урока Адели. Лишь вскоре после обеда я услышала какой-то переполох рядом с комнатой мистера Рочестера — голоса миссис Фэрфакс, Лии и кухарки, жены Джона, грубоватый бас самого Джона.
Раздались восклицания наподобие: «Это счастье, что хозяин не сгорел в кровати!», «Кто ж на ночь оставляет гореть свечу?», «Слава Богу, что он додумался взять кувшин с водой!», «Удивительно, что он никого не разбудил!», «Надеюсь, он не простудился оттого, что остаток ночи провел в библиотеке на диване»…
Затем последовали звуки уборки: начали мыть, скрести, задвигалась мебель. Спускаясь вниз обедать, я, проходя мимо комнаты мистера Рочестера, через раскрытую дверь увидела, что там восстановили полный порядок, только с кровати были сняты занавески.
Лия стояла на подоконнике и протирала закопченные дымом стекла. Я хотела окликнуть ее, чтобы узнать, как слуги объясняют ночное происшествие, но, подойдя ближе, увидела в комнате другого человека. На стуле у кровати сидела женщина, занятая пришиванием колец к новым занавескам. И это была не кто иная, как Грейс Пул. Да, это была она, замкнутая и степенная, как обычно, в своем коричневом шерстяном платье с клетчатым передником, в белом чепце. Похоже, она с головой ушла в работу. Эти заурядные черты лица не хранили и намека на бледность или отчаяние, которого можно было ожидать в связи с неудачной попыткой убийства. А ведь намеченная жертва этой ночью настигла преступницу в ее логове и, надо полагать, уличила в коварных замыслах.
После того, что случилось между мистером Рочестером и мною, у меня появилось тайное чувство собственности по отношению к нему. Ее страшный поступок теперь, когда мои чувства к нему приобрели иной, более глубинный характер, показался мне еще более возмутительным. А что, если бы ее дьявольский замысел удался? Я задумалась. Что, если бы мистер Рочестер серьезно пострадал или даже (от одной мысли об этом мое сердце чуть не остановилось) сгорел насмерть на своей кровати?
Я была потрясена ее поведением. Пока я смотрела на нее, Грейс Пул подняла глаза. Ничто не дрогнуло в ее лице, черты его не изменились, по нему не пробежала тень, которая могла бы выдать чувство вины или страх перед разоблачением.
— Доброе утро, мисс, — произнесла она своим всегдашним невозмутимым тоном, после чего взяла очередное кольцо, кусок ленты и продолжила заниматься своим делом.
«Ну я ее выведу на чистую воду!» — подумала я про себя, а вслух сказала:
— Доброе утро, Грейс. Здесь что-то случилось? Я недавно слышала, как слуги оживленно что-то обсуждали.
— Ничего особенного. Хозяин вчера вечером читал в постели и забыл потушить свечу. Загорелись занавески. К счастью, он проснулся до того, как занялась кровать, и потушил огонь водой из своего кувшина.
— Поразительно! — негромко промолвила я, а потом, глядя на нее в упор, сказала: — Мистер Рочестер кого-нибудь разбудил? Кто-нибудь слышал, что здесь творилось?
Она снова подняла на меня глаза, и на этот раз в них появилось некое подобие мысли. Прежде чем ответить, Грейс, как мне показалось, настороженно меня осмотрела.
— Вы же знаете, мисс, слуги спят так далеко, что не могли ничего услышать. Ваша спальня и комната миссис Фэрфакс ближе всего к покоям хозяина, но миссис Фэрфакс уверяет, что ничего не слышала. Люди в возрасте часто спят крепко. — Немного помолчав, она добавила значительным тоном: — Но вы-то не в возрасте, мисс, и спите, наверное, чутко. Может быть, вы слышали какой-нибудь шум?
— Слышала, — ответила я очень тихо, чтобы мои слова не достигли ушей Лии, все еще протиравшей окна. — И сперва я решила, что это Лоцман. Но Лоцман не умеет смеяться, а я уверена, что слышала смех, причем престранный.
Грейс Пул взяла новую иголку и недрогнувшей рукой продела в нее нитку. Потом с полнейшим спокойствием заметила:
— Не думаю, что хозяин стал бы смеяться, мисс, будучи в такой опасности. Наверное, вам это приснилось.
— Я не спала, — выпалила я горячо, потому что ее ледяное спокойствие, признаться, начало выводить меня из себя.
Она снова посмотрела на меня все тем же проницательным, изучающим взглядом.
— Вы рассказали хозяину, что слышали смех? — осведомилась она.
— Этим утром у меня еще не было возможности поговорить с ним.
— А вы не подумали открыть дверь и выглянуть в коридор?
Похоже, она вознамерилась устроить мне допрос, чтобы исподволь выудить из меня какие-то сведения. Мне вдруг пришло в голову, что швея, проведав, что я знаю о ее вине или что-то подозреваю, может и со мной сыграть одну из своих злых шуток. Я решила быть начеку. Еще я с ужасом подумала: могла ли она как-нибудь узнать о том, что было между мистером Рочестером и мною? Что, если она проследила за ним, тайно проводив его до комнаты, и подсматривала за нами?
— Напротив, я решила запереть ее на засов, — ответила я.
— Значит, у вас нет привычки, ложась спать, запирать дверь на засов?
«Ах, змея! Она хочет разузнать о моих привычках, она что-то замышляет!» Негодование снова возобладало над благоразумием, и я резко ответила:
— До сих пор я не часто запирала дверь на ночь, потому что не видела в этом необходимости. Я и не думала, что в Тернфилд-Холле нужно чего-то бояться, но в будущем, — процедила я ледяным голосом, — я не лягу спать, предварительно не проверив, надежно ли заперта моя дверь.
— Разумное решение, — был ответ. — Места тут спокойные, и я не слышала, чтобы в Тернфилд-Холл когда-нибудь пробирались грабители, хотя здесь, как известно, одной посуды хранится на сотни фунтов. И, вы сами это знаете, для такого большого дома здесь слишком мало слуг, ведь хозяин не живет у нас подолгу. Впрочем, когда мистер Рочестер приезжает, ему мало что нужно, ведь он холостяк. Но я все же думаю, что на всякий случай лучше поостеречься. Дверь запереть несложно, всегда лучше быть защищенной от неприятностей.
Я все еще стояла, совершенно ошеломленная поразительным самообладанием и непостижимым лицемерием этой женщины, когда в комнату вошла повариха.
— Миссис Пул, — обратилась она к Грейс, — скоро будет готов обед для слуг. Вы спуститесь?
— Нет. Поставьте мой портер и порцию пудинга на поднос, я заберу их наверх.
— Мяса желаете?
— Положите немного. И кусочек сыра. Это все.
После повариха сообщила мне, что меня ждет миссис Фэрфакс, поэтому ушла и я.
За обедом я почти не слушала рассказ экономки о сгоревших занавесках, ибо была всецело поглощена размышлениями о загадочной Грейс Пул. Какое положение она занимает в Тернфилде? Почему хозяин в то же утро не отправил ее в тюрьму или по крайней мере не выгнал с работы?
Ведь ночью он совершенно определенно говорил о ней как о преступнице. Так какая же необъяснимая причина могла удержать его от того, чтобы выдвинуть обвинение? Все это было очень странно. Мистер Рочестер — человек не робкого десятка, но, похоже, каким-то образом он оказался во власти самой ничтожной из слуг. Настолько, что, даже после того как она хотела лишить его жизни, не осмелился открыто обвинить ее в этом и тем более наказать.
Будь Грейс молодой и красивой, я могла бы подумать, что чувства более нежные, чем осторожность или страх, движут мистером Рочестером, но, учитывая внешнюю непривлекательность и возраст этой особы, о подобном не могло быть и речи. «Однако, — размышляла я, — когда-то и она была молода, и наверняка ее юность пришлась на одно время с юностью хозяина. Миссис Фэрфакс как-то рассказала мне, что она живет здесь уже много лет. Не думаю, что Грейс в молодости была хорошенькой, но красоту ей вполне могли заменить необычность и сильный характер. Что, если по случайной прихоти (а подобного чудачества вполне можно было ожидать от натуры столь запальчивой и своевольной, как он) мистер Рочестер оказался в ее власти и теперь она втайне управляет его поступками? Это могло быть последствием его собственной неосмотрительности, от которого он не может отмахнуться, которым не может пренебречь».