Однако, когда мои умозаключения дошли до этого пункта, квадратная, плоская фигура и сухое, даже грубое лицо миссис Пул во всей своей неприглядности представились моему мысленному взору столь отчетливо, что я решила: «Нет. Невозможно! Мое предположение ошибочно. И все же, — раздался тайный тоненький голосок, который живет в сердце каждого из нас, — сама-то ты тоже не красавица, и мистера Рочестера это ничуть не смущает. По крайней мере тебе так казалось. Вспомни эту ночь. Вспомни его слова, вспомни его взгляд, его голос. Вспомни его объятия! Этот поцелуй…»
Все это я помнила очень хорошо и тут же живо представила себе его речи, взгляд и интонации. Сейчас я находилась в классной комнате. Адель рисовала, а я, склонившись над ней, направляла ее карандаш. Неожиданно она, слегка вздрогнув, подняла голову.
— Qu’avez-vous, mademoiselle? — спросила моя ученица. — Vos doigts tremblent comme la feuille, et vos joues sont rouges, mais, rouges comme des cerises!
— Просто кровь прилила к лицу оттого, что я наклонилась, Адель, — ответила я и провела по щеке дрожащей рукой.
Она вернулась к рисованию, а я — к размышлениям.
Первым делом я прогнала ненавистную мысль о том, что Грейс Пул и мистера Рочестера может связывать какая-то тайна. Это подозрение было мне отвратительно. Я сравнила себя с Грейс и нашла, что мы с ней совершенно разные. Но мне никак не удавалось отделаться от подспудно тревожившей меня мысли, что мы обе состоим на службе у мистера Рочестера и он вправе выбирать.
Я вспомнила Бесси. Однажды она сказала, что я — настоящая леди, и девочка была права. Я леди. А сейчас еще и выгляжу лучше, чем в то время, когда меня видела Бесси: посвежела, поправилась, стала живее и здоровее, потому что теперь надежды мои ярче, а удовольствия — острее.
«Вот и вечер близится, — сказала я себе, посмотрев в окно. — За весь день я так и не услышала ни голоса мистера Рочестера, ни его шагов, но наверняка еще увижу его. Утром я со страхом думала о встрече, но теперь она мне желанна: ожидание стало таким долгим, что переросло в нетерпение».
Когда стемнело и Адель ушла играть в детскую, я уже не могла дождаться встречи с ним. Я то и дело прислушивалась: не звенит ли звонок, не поднимается ли ко мне Лия, чтобы позвать меня. Иногда мне казалось, что я слышу шаги самого мистера Рочестера, и я поворачивалась к двери, ожидая, что она вот-вот распахнется и он войдет в комнату.
Я представляла себе, как он быстро подойдет ко мне и обнимет, как обнимал тогда ночью. Я думала о торопливых словах извинения, которые он зашепчет мне на ухо, но они будут для меня совсем не важны, потому что от чувства облегчения мое сердце до краев наполнится радостью.
Однако дверь оставалась закрытой. Сквозь окно в комнату проникла темнота, хотя было еще не очень поздно. Часто мистер Рочестер посылал за мной в семь, а то и в восемь часов, а сейчас было только шесть. Не может быть, чтобы он не позвал меня сегодня, когда мне столько нужно ему сказать! Я хотела снова поднять вопрос о Грейс Пул и услышать его ответ. Хотела спросить его прямо, считает ли он, что это она совершила жуткое покушение на его жизнь, и, если это так, почему он держит в тайне это преступление.
Но больше всего мне хотелось узнать, что он думает о случившемся между нами и не жалеет ли об этом. Не упала ли я в его глазах? Изменил ли наш поцелуй его так же, как он изменил меня? И главное: какими теперь станут наши отношения? Моя рука непроизвольно скользнула по платью, мне вспомнилось ощущение его плоти, прижавшейся к моему животу сквозь тонкую ткань ночной рубашки, и от желания у меня закружилась голова, хоть я и понимала, что удовлетворенным ему не быть.
На лестнице скрипнула ступенька. Наконец! В комнату вошла Лия. Но, как оказалось, только для того, чтобы сообщить мне, что у миссис Фэрфакс меня ждет чай. Я с радостью отправилась вниз. По крайней мере там я буду ближе к мистеру Рочестеру.
— Вам обязательно нужно выпить чаю, — сказала милая старушка, когда я присоединилась к ней. — Ведь вы за обедом почти не ели. Уж не заболели ли вы? — прибавила она. — Вы вся горите, как в лихорадке.
— Нет-нет, я здорова и чувствую себя прекрасно.
— Так докажите это демонстрацией хорошего аппетита! Не заварите ли чай, пока я довяжу этот ряд?
Закончив работу, она встала и опустила занавеску, которую до сих пор держала поднятой, видимо, для того, чтобы работать при дневном свете, хотя сумерки уже стремительно превращались в непроглядный мрак.
— Сегодня чудный вечер, хоть и темный. Звезд совсем не видно, но в общем мистер Рочестер выбрал удачное время для поездки.
— Для поездки? Мистер Рочестер уехал? Я не знала, что он собирался уезжать.
— О, он отправился, как только позавтракал. Поехал в Лийс, имение мистера Эштона, это за Милкотом, от нас милях в десяти. И там, похоже, собралось целое общество: лорд Ингрэм, сэр Джордж Линн, полковник Дент и другие.
— Он вернется сегодня?
— Нет, не сегодня и не завтра. Думаю, он задержится там на неделю или даже больше. Когда такие изысканные господа собираются вместе, они окружают себя такой роскошью, таким весельем, что, имея в своем распоряжении все возможные удовольствия и развлечения, не спешат расставаться. Во время этих собраний особенно рады джентльменам, а мистер Рочестер — человек такой неординарный и так оживляется в обществе, что, я думаю, его там почитают за всеобщего любимца. Особенно его боготворят дамы, хоть вы и скажете, что его внешность к этому как будто не располагает. Но, как мне кажется, богатство и благородная кровь могут скрасить любые недостатки внешности.
Пытаясь не дрогнуть голосом, я спросила:
— В Лийсе будут и дамы?
— А как же! Миссис Эштон с двумя дочерьми (очень элегантные юные особы), Бланш с Мэри Ингрэм, настоящие красавицы, хотя Бланш я видела последний раз лет шесть или семь назад, когда ей было восемнадцать. Она приезжала сюда на рождественский бал, который давал мистер Рочестер. Вы бы видели обеденный зал в тот день! Как он был украшен! А как освещен! У нас тогда собралось, думаю, никак не меньше пятидесяти гостей, леди и джентльменов, все лучшие семьи графства были у нас, и мисс Ингрэм тогда выбрали королевой бала.
— Как же вам удалось ее увидеть?
— Было ведь Рождество. Слугам разрешили собраться в холле, чтобы послушать, как поют и играют дамы. Мистер Рочестер сам пригласил меня, я села в тихий уголок и стала смотреть по сторонам. Никогда я не видела такой прекрасной картины. Дамы просто поражали великолепием нарядов, и большинство из них — во всяком случае большинство молодых — были красивыми. Но королевой бесспорно была мисс Ингрэм.
— И какой же она была?
— Высокая, прекрасный бюст, покатые плечи, длинная грациозная шея, смуглая кожа. А глаза у нее, я бы сказала, напоминали глаза самого мистера Рочестера — большие, темные, сверкали ярче ее драгоценностей. Изумительные черные как смоль волосы были уложены в восхитительную прическу: сзади корона из тяжелых кос, а спереди длинные блестящие локоны. На ней было белоснежное платье и янтарного цвета платок. Переброшенный через одно плечо, он облегал грудь и ниспадал до колена длинными окаймленными бахромой концами. А в волосах у нее был такого же янтарного оттенка цветок. На фоне ее локонов цвета воронова крыла он как будто светился.
— Конечно, ею все восхищались?
— О да. И не только красотой, но и прочими ее достоинствами. Она была среди тех дам, которые пели. Аккомпанировал ей некий джентльмен, а пела она дуэтом с мистером Рочестером.
— С мистером Рочестером? Я не знала, что он поет.
— О, у него чудесный бас, хороший музыкальный слух.
— А у мисс Ингрэм? Какой был голос у нее?
— Очень богатый и сильный. Пела она очаровательно, я даже заслушалась. А потом она еще и сыграла на рояле. Я-то не большой знаток музыки, а вот мистер Рочестер разбирается. Так вот я слышала, как он говорил, что исполнение было на удивление хорошим.
«Она, значит, не обычная школьница», — подумала я, вспомнив, как пыталась произвести на него впечатление исполнением церковного гимна.
— А эта прекрасная, талантливая леди еще не замужем?
— Кажется, нет. Насколько мне известно, они с сестрой не очень богаты. Владения старого лорда Ингрэма майоратны — почти все получил его старший сын.
— Что же, не нашлось богатого и знатного джентльмена, которому бы она понравилась? Мистер Рочестер, к примеру. Он же богат?
— О да. Но, видите ли, существует значительная разница в возрасте. Мистеру Рочестеру почти сорок, а ей всего двадцать пять.
— Ну и что? Еще более неравные браки заключаются каждый день.
— Верно, но мне кажется, что мистер Рочестер едва ли задумывается об этом. Однако, когда он все же женится, из него получится прекрасный супруг.
Я взяла салфетку и стала теребить ее уголок. Пальцы у меня дрожали, но я постаралась сделать так, чтобы миссис Фэрфакс не заметила моих внутренних терзаний. О, если бы ты знал, что это были за терзания, дорогой читатель! Ибо тогда в голове моей крутилась одна лишь мысль: свет еще не видывал большей дуры, чем Джен Эйр.
«Ты, — мысленно сказала я себе со злостью, — решила, что являешься парой мистеру Рочестеру? Вообразила, что можешь понравиться ему? Что важна для него хотя бы чуточку? Закрой лицо свое и стыдись! Он, кажется, хвалил твои глаза? Глупый слепой щенок! Открой эти самые глаза и посмотри на свое скудоумие! Ни одна разумная женщина не станет всерьез воспринимать того, кто стоит выше и никак не может намереваться на ней жениться, и безумна та женщина, которая лелеет свою тайную любовь, ту, которая, не встретив ответа и оставшись невысказанной, рано или поздно поглотит того, кто ее вскармливает. Если же любовь эта перестает быть тайной и встречает ответ, она неминуемо приводит на дорогу погибели, свернуть с которой уже нельзя».
— Но вы снова ничего не едите, мисс Эйр, — заметила миссис Фэрфакс, прерывая мои размышления. — Чай вы попробовали, но больше ни к чему так и не притронулись.
— Я не могу есть, потому что мне слишком хочется пить. Позволите мне налить еще одну чашку?
Я уже была близка к тому, чтобы снова начать истязать себя мыслями о возможности союза между мистером Рочестером и прекрасной аристократкой Бланш, но тут пришла Адель и разговор ушел в другое русло.
9
Прошла неделя. От мистера Рочестера не было никаких новостей. Миновало десять дней — все так же тишина. Миссис Фэрфакс сказала, что не удивится, если из Лийса он поедет сразу в Лондон, а оттуда на континент, и не появится в Тернфилде в ближайший год. Для него было обычным делом исчезать вот так, никого не предупредив. Когда я услышала это, у меня упало сердце и по всему телу разлился ледяной холод.
Меня охватило отвратительное непреходящее чувство разочарования, но я заставляла себя думать лишь о практической стороне дела. Смотря в зеркало, расчесывая волосы перед сном, я успокаивала себя разумными доводами.
«Ты не имеешь ничего общего с хозяином Тернфилда. Единственное, что тебе от него нужно, — вовремя получать жалованье за обучение его protégée, а со своей стороны ты должна быть не более чем благодарной за то уважение и доброе обращение, которого имеешь право ожидать, если исправно исполняешь свои обязанности. Не сомневайся, это единственная связь между вами, которую он готов признать, поэтому не делай его предметом своих нежных чувств, восторгов или терзаний. Он человек не твоего круга. Держись своей касты и уважай себя, чтобы не раздаривать истинную, идущую от всего сердца любовь там, где этого дара не ждут, где он вызовет лишь насмешку и презрение».
Оставаясь внешне спокойной, я продолжала заниматься повседневными делами. Меня то и дело посещали смутные мысли об уходе из Тернфилда, и я машинально сочиняла в уме тексты объявления и перебирала возможные варианты поиска нового места работы.
Мистер Рочестер отсутствовал уже больше двух недель, когда однажды во время обеда почтальон принес письмо миссис Фэрфакс.
— От хозяина, — сказала она.
Я так вздрогнула, что полчашки чая выплеснулось на блюдце.
— Очевидно, мистер Рочестер собирается отложить возвращение?
— Напротив. Он пишет, что приедет через три дня. Это, выходит, в четверг. И не сам. Не знаю, сколько знатных гостей он привезет с собой из Лийса, но тут сказано, чтобы мы подготовили все лучшие спальни и навели порядок в библиотеке и гостиных. Мне велено найти в Милкоте помощников по кухне. Дамы приедут с горничными, а джентльмены с лакеями, так что у нас будет полный дом.
Миссис Фэрфакс торопливо проглотила обед и поспешила выполнять поручения.
Следующие три дня прошли, как она и предсказывала, в суматохе приготовлений. Я-то думала, что в Тернфилде все комнаты изумительно чисты и содержатся в завидном порядке, но, как оказалось, ошибалась. В помощь были призваны три женщины, и по всему дому пошла такая старательная работа — натирка полов и обметание мебели, выбивание ковров и перевешивание картин, мытье люстр и зеркал, протапливание спален, проветривание одеял и сушка у огня пуховых перин, — что я только диву давалась. Ничего подобного мне не доводилось видеть ни до, ни после этого.
Адель весь этот переполох ужасно возбудил. От учебы ее освободили, потому что миссис Фэрфакс привлекла меня к работе по дому, и я весь день проводила в кладовых, помогая (или мешая) ей и поварихе. Я постигала науку приготовления заварных кремов, творожных пудингов и французских пирожных, училась связывать ножки и крылышки дичи и украшать тарелки с десертом.
Прибытие гостей ожидалось в четверг днем, дабы они могли успеть к шестичасовому обеду. Все эти дни у меня не было времени подумать, потому что я, как и все в доме, пребывала в радостном возбуждении и была занята не меньше остальных. И все же я нет-нет да и возвращалась невольно в омут сомнений, недобрых знамений и мрачных предположений.
В одну из таких минут я случайно увидела, как дверь лестницы на третий этаж (в последнее время всегда запертая) медленно приоткрылась и из-за нее показалась Грейс Пул в строгом чепце, белом переднике и платке. Она бесшумно прошла по коридору. Так она раз в день спускалась в кухню, где обедала, выкуривала у камина маленькую трубку и возвращалась наверх с кувшином портера, чтобы выпить его в одиночестве в своем мрачном укрытии.
Самым удивительным казалось то, что во всем доме, кроме меня, похоже, ни одна живая душа не удивлялась ее странным привычкам и даже не обращала на них внимания. Никто не обсуждал ее положение или занятия, ни у кого не вызывала жалости ее замкнутость и отстраненность. Однажды я, правда, услышала обрывок разговора Лии с одной из наемных уборщиц. Предметом его была Грейс. После какой-то реплики Лии, которую я не расслышала, уборщица заметила:
— Наверное, у нее неплохое жалованье.
— Да, — ответила Лия. — Хотела бы я получать столько же. Мне, конечно, грех жаловаться — в Тернфилде на содержание слуг не скупятся, но миссис Пул получает впятеро против моего.
— Она, видно, отменный работник, — сказала уборщица.
— Она прекрасно понимает, что от нее требуется, — согласилась Лия и значительно добавила: — Да только никто из наших не захотел бы оказаться на ее месте, ни за какие деньги.
Но тут Лия повернулась, увидела меня и предостерегающе толкнула локтем свою собеседницу.
— Она что, не знает? — донесся до меня шепот женщины.
Лия покачала головой, и разговор, естественно, не продолжился. Все, услышанное мною, можно было свести к одному факту: в стенах Тернфилда обитает некая тайна, которую от меня умышленно скрывают.
Наконец настал четверг, и после долгого томительного ожидания (Адель и миссис Фэрфакс то и дело выглядывали в окно в надежде увидеть движение на длинной подъездной дороге, а я была близка к отчаянию от нервного напряжения) четверо всадников подскакали галопом к Тернфилд-Холлу. За ними последовали два открытых экипажа, над которыми развевались вуали и перья. Двое из всадников были молодыми красавцами. Третьим скакал мистер Рочестер на своем черном жеребце Месруре, перед ним бежал Лоцман. Сердце мое затрепетало, когда я увидела хозяина, и с большим трудом мне удалось удержать себя и не помахать ему рукой. Но потом я увидела, что рядом с ним едет женщина. Ее алое платье для верховой езды почти доставало до земли, длинная вуаль развевалась на ветру, и сквозь ее прозрачные складки просвечивали роскошные локоны цвета воронова крыла.