Я ушла, отыскала шкаф, о котором он говорил, достала обозначенные предметы одежды и вернулась с ними в комнату на третьем этаже.
— Теперь отойдите-ка вон туда и подождите там, пока я буду его переодевать. Но не уходите, возможно, вы мне еще понадобитесь.
Я выполнила указание, стараясь не замечать постанываний и коротких вскриков, доносящихся из-за полога кровати.
— Джен, кто-нибудь видел вас, когда вы спускались? — раздался через какое-то время голос мистера Рочестера.
— Нет, сэр. Все было тихо.
— Нужно будет что-нибудь придумать, Дик, чтобы незаметно вытащить тебя отсюда. Я слишком долго хранил эту тайну, чтобы попасться теперь. Картер, помогите ему надеть жилет. Где твой меховой плащ? При этом чертовом холоде без него и мили не проедешь. В твоей комнате? Джен, бегите в комнату мистера Мейсона, ту, что рядом с моей, и принесите плащ, который увидите там.
Я снова убежала и вернулась с громадной накидкой, подбитой и отороченной мехом.
— У меня для вас еще одно поручение, — сказал мой неутомимый хозяин. — Вам нужно снова сходить ко мне. Какое счастье, Джен, что у вас бархатная поступь! Какой-нибудь топающий, как лошадь, посыльный уже разбудил бы полдома. Вам нужно выдвинуть средний ящик моего туалетного столика и достать оттуда маленький флакон и стаканчик. Вы увидите. Поторопитесь!
Я промчалась туда и назад и вручила ему оба сосуда.
— Замечательно! А теперь, доктор, я позволю себе самостоятельно определить дозу, которая ему нужна, под мою ответственность. Это снадобье я купил в Риме у одного итальянского знахаря, которого вы, Картер, к больному, наверное, и на шаг бы не подпустили. Эта штука не для того, чтобы пользоваться ею направо и налево, но сейчас самое время. Джен, принесите немного воды.
Он протянул руку со стаканчиком, и я до половины наполнила его водой из бутыли, стоявшей на умывальнике.
— Достаточно. Теперь смочите края флакона.
Я сделала это.
Он накапал в стаканчик двенадцать капель рубиновой жидкости и протянул его Мейсону.
— Выпей, Ричард. Примерно на час это вернет тебе силы.
Мистер Мейсон повиновался, поскольку было понятно, что возражать все равно бесполезно. Он уже был одет, но лицо все еще отдавало восковой бледностью. Мистер Рочестер выждал три минуты после того, как тот выпил снадобье, потом взял его за руку.
— Ну вот, теперь ты наверняка можешь встать.
Тот встал.
— Картер, поддерживайте его с другой стороны. Веселей, Мейсон! Вот так-то.
— Мне правда лучше, — заметил пострадавший.
— Не сомневаюсь. Теперь, Джен, идите вперед на черную лестницу и отоприте боковую дверь. Скажите кучеру кареты, которую увидите во дворе или неподалеку (я велел ему не шуметь), чтобы был готов. Мы выходим. И, Джен, если вам кто-нибудь встретится, встаньте под лестницей и подайте нам сигнал.
Была уже половина шестого, и солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта, но кухня встретила меня мраком и безмолвием. Боковую дверь я попыталась открыть как можно тише. Во дворе тоже было тихо, но ворота стояли распахнутыми настежь, и за ними ожидала запряженная парой лошадей карета с кучером на козлах.
Я подошла к нему и сказала, что сейчас выйдут джентльмены. Он кивнул, я огляделась и прислушалась. Вокруг дремала тишина раннего утра. Окна людской были еще задернуты занавесками, птички только-только начали щебетать, прячась в ветвях цветущих фруктовых деревьев. Лошади время от времени переступали с ноги на ногу, но более ничто не нарушало тишину.
Наконец вышли джентльмены. Мейсон, поддерживаемый с двух сторон мистером Рочестером и врачом, шел как будто без усилий. Вдвоем они помогли ему сесть в карету, за ним последовал Картер.
— Поручаю его вашим заботам, — сказал последнему мистер Рочестер. — Пусть побудет у вас, пока не окрепнет. Через день-два я заеду узнать, как он. Ричард, ты в порядке?
— Свежий воздух оживил меня, Фэрфакс.
— Картер, не закрывайте окно с его стороны, ветра нет, так что он не простудится. До свидания, Дик.
— Фэрфакс…
— Что еще?
— Пусть о ней позаботятся. Пусть обращаются с ней поделикатнее. Пусть… — Он замолчал и залился слезами.
Мистер Рочестер подался к нему и приобнял необычайно теплым, нежным жестом.
— Я делаю все, что в моих силах. Ты же знаешь — все, что можно было сделать, я сделал. И знаешь, что она теперь моя. Не нужно было тебе приезжать. Ты же знаешь…
Затем он поцеловал Мейсона в щеку, захлопнул дверцу, и карета покатилась прочь.
16
Когда очертания экипажа растворились в тумане аллеи, мистер Рочестер закрыл на засов тяжелые садовые ворота. После этого он с рассеянным видом медленно побрел к калитке в стене, окружавшей сад. Я решила, что больше ему не нужна, и собралась вернуться в дом, однако вновь услышала:
— Джен!
Он стоял рядом с открытой калиткой.
— Давайте выйдем, подышим свежестью. Этот дом — настоящая тюрьма, разве вы не чувствуете?
— Мне он кажется прекрасным дворцом.
— Ваш взор затуманен неопытностью, — ответил он. — Вы видите призрак. А здесь, — он указал рукой на густую зеленую листву сада, — все настоящее, прекрасное и чистое. Как вы.
Он прошел по дорожке, окаймленной с одной стороны самшитами, яблонями, грушами и вишнями, а с другой — длинной клумбой с пестрым разнообразием незатейливых цветов: левкои, первоцветы, флоксы, анютины глазки перемежались на ней шиповником, полынью и другими душистыми растениями.
Они были так свежи, как только могут быть свежи цветы после апрельских дождей и туманов ясным весенним утром. Солнце только начало подниматься на востоке, но его свет уже озарил цветущие и покрытые росой плодовые деревья и тихие дорожки под ними.
— Джен, хотите цветок?
Он сорвал полураспустившуюся розу и протянул мне.
— Спасибо, сэр.
— Вам нравится рассвет, Джен? Это умиротворение, этот благоухающий воздух?
— О да! Очень.
— Необычная ночь была у вас.
— Да, сэр.
— Вы бледны. Скажите, вам было страшно, когда я оставил вас с Мейсоном одну?
— Я боялась не его, а того, кто мог вырваться из маленькой комнаты.
— Но я ведь запер ту дверь, и ключ лежал у меня в кармане. Я был бы никудышным пастухом, если бы оставил овечку — свою любимую овечку — одну, без защиты у логова волка. Вы были в безопасности.
— Грейс Пул останется в доме?
— О да. Но не берите в голову. Просто примите это.
— Но пока она здесь, вам все время грозит опасность.
— Не бойтесь, я о себе позабочусь.
— А та опасность, которую вы предчувствовали ночью, ее больше нет?
— Не могу сказать, пока Мейсон не уедет из Англии. Целенаправленно он мне не навредит, но неумышленно может в любую минуту одним неосторожным словом лишить меня если не жизни, то счастья.
— Так скажите ему, чтобы он был осторожен, сэр. Посоветуйте ему, как избежать опасности.
Он язвительно рассмеялся и взял меня за руку.
— О Джен, если бы я мог это сделать, как все было бы просто! Но это невозможно. Вы удивлены? Так я удивлю вас еще больше. Ведь вы мой маленький друг, верно?
— Сэр, я охотно служу вам и слушаюсь во всем, что считаю правильным.
— Да, я это вижу. Я вижу искренность в ваших глазах, когда вы помогаете мне или стараетесь доставить удовольствие, и все же не осмеливаюсь показывать вам свои самые уязвимые места, потому что иначе вы, несмотря на преданность и дружбу, отвернетесь от меня.
— Меня вам следует бояться не больше, чем мистера Мейсона, сэр. С моей стороны вам ничто не грозит.
— Дай-то Бог! Но мы дошли до беседки. Не хотите ли присесть?
Беседка на самом деле являла собой увитую плющом арку в стене. Я заметила деревянную скамеечку в деревенском стиле. На нее мистер Рочестер и присел, оставив, впрочем, место и для меня. Но я не села.
— Садитесь рядом, — сказал он. — Или вы боитесь меня? В чем дело, Джен?
Вместо ответа я села рядом с ним, почувствовав прикосновение его бедра. Он положил руку мне на колено, отчего у меня мурашки прошли по коже. Удивительная ночь теперь, при свете солнца, казалась каким-то приснившимся давным-давно сном.
— Сейчас, пока солнце пьет росу, пока цветы в этом старом саду распускаются, просыпаясь, а птицы кормят птенцов, пока первые пчелы принимаются за свой ежедневный труд, я намерен изложить вам свою историю. Но прежде посмотрите мне в глаза и скажите, что вы спокойны и я не поступаю неверно, удерживая вас, а вы не поступаете неверно, оставаясь здесь.
— Нет, сэр. Я вполне спокойна.
— Что ж, Джен, тогда предположите на минуту, что вы росли не воспитанной и выдержанной девушкой, а избалованным, самоуверенным юнцом. Представьте себя в далекой, чужой стране и вообразите, что совершили страшную ошибку. Неважно, какого она была рода и что вас на это толкнуло. Но ошибка эта из тех, что будут преследовать вас до конца жизни и омрачат все ваше существование. Заметьте, я не говорю о преступлении. Речь идет не о кровопролитии и не о таком поступке, за который злодея можно судить. Я говорю — ошибка. Последствия вашего деяния со временем становятся для вас невыносимы. Вы предпринимаете определенные шаги, дабы обрести покой. Не совсем обычные меры, но ничего незаконного или преступного.
Однако вы все еще несчастны, ибо надежда оставила вас, а вашу память питают лишь горькие, низменные воспоминания. Вы путешествуете по всему миру, пытаясь найти покой в изгнании, счастье — в удовольствиях… Я имею в виду бессердечные, плотские удовольствия, такие, которые затуманивают разум и разлагают чувства.
С опустошенным сердцем и изъеденной душой вы возвращаетесь домой после многих лет добровольной ссылки. Вы обзаводитесь новым знакомством, неважно как или где. В этом человеке вы находите те яркие качества, которых искали двадцать лет, и все они свежи, здоровы, без грязи, без примесей.
Этот блаженно невинный союз оживляет вас. Вам кажется, что вернулись лучшие времена, высокие чувства и чистые помыслы. У вас появляется желание возродиться к жизни и провести остаток дней так, как подобает бессмертному существу. Ради достижения этой цели имеете ли вы право миновать препятствие, рожденное традицией, условное затруднение, которое не освящено вашим сознанием и не оправдано вашим рассудком?
Он помолчал, ожидая ответа, но что я могла сказать? На что он намекал? На то, что нашел во мне человека, который способен возродить его? На то, что он может поступиться условностями ради меня?
Мое сердце заколотилось так, что я испугалась, как бы он не услышал его ударов.
Мистер Рочестер настойчиво продолжал:
— Дозволено ли грешному скитальцу бросить вызов общественным устоям ради того, чтобы привязать к себе это нежное, хрупкое, доброе существо, тем самым возвращая покой в собственное сердце, возрождая себя к жизни?
Я безотрывно смотрела на его теплую руку, лежавшую в каких-то нескольких дюймах от моего женского естества, которое ныло, пульсировало от жажды.
— Сэр, — ответила я, — ни отдых скитальца, ни перевоспитание грешника не должны зависеть от другого человеческого существа. Мужчины и женщины умирают, философы сомневаются в мудрости, а христиане в добре. Если кто-то из ваших знакомых страдал и совершал ошибки, пусть он ищет силу, необходимую для искупления, и утешение, которое излечит, не среди себе равных, а выше.
— Скажу вам без обиняков, я сам вел суетную, беспутную, беспокойную жизнь. И мне кажется, я нашел лекарство от своей болезни в…
Он замолчал и посмотрел мне в глаза, как будто заглянул в самую душу.
— Да? — выдохнула я.
Птицы продолжали выводить трели, листья все так же шелестели, и я почти удивилась, что они не умолкли, не затихли, дабы услышать это откровение. Впрочем, им пришлось бы ждать несколько минут — так долго тянулось это молчание.
Я знала, что мистер Рочестер считает меня совершенно невинным существом, и мне хотелось поскорее вывести его из этого заблуждения, рассказать ему обо всем, что я видела, убедить его, что, несмотря на разницу в опыте, мы — родственные души. И все же, пока он смотрел на меня, как будто ища ответа, я почувствовала, что сейчас такое признание прозвучит глупо и что продолжением маскарада можно добиться большего. Во мне он увидел человека, обладающего силой, способной изменить его, и это вознесло меня на головокружительные высоты.
— Ах, кто я такой, чтобы… — начал он, но вдруг встал, отошел от меня немного и вернулся обратно.
Я в тревоге не спускала с него глаз.
Что повлияло на его настрой? Его признание… Его убежденность в том, что я могу изменить, что я уже изменила всю его жизнь, всего несколько мгновений назад была равносильна признанию. Признанию в том, что он готов порвать со всеми условностями, чтобы быть только со мной.
Но сейчас он как будто опомнился.
— Джен, — произнес он изменившимся тоном. Лицо его тоже стало другим. Куда и подевались мягкость и торжественность. Лик его сделался холоден, взор наполнился насмешкой. — Вы, должно быть, заметили мою нежную расположенность к мисс Ингрэм. Как думаете, если я женюсь на ней, она сумеет возродить меня?
Не дожидаясь ответа, он прошел чуть ли не в другой конец дорожки и вернулся, напевая какую-то песенку. Признание его, похоже, было напрочь забыто, настроение переменилось. Я смотрела на него, чувствуя себя так, будто у меня из груди вырвали сердце. Перед глазами поплыло, бодрости духа как не бывало.
— Джен! Джен, — сказал он, остановившись передо мною, — вы побледнели. Наверное, проклинаете меня за то, что я потревожил ваш отдых? За то, что всю ночь не давал вам спать?
Возможно ли это? Неужели он увидел причину моей внезапной бледности в этом? Как он мог так стремительно измениться?
— Проклинаю вас? Нет, сэр.
— Тогда в доказательство этого пожмите мою руку. Какие холодные пальцы! Ночью они были теплее, когда я прикоснулся к ним у двери в таинственную комнату.
— Я рада, что оказалась полезной вам, сэр. Я бы с радостью проводила каждую ночь в вашем обществе.
— Что ж, тогда у вас, быть может, появится такая возможность. В ночь перед моей свадьбой. Наверняка я не смогу заснуть. Обещаете составить мне компанию? С вами я могу говорить о своей возлюбленной, потому что вы ее уже видели и знаете.
Его слова кинжалами впились в мое сердце.
— Да, сэр.
— Вот и славно, — сказал он. — А она изумительна, вы не находите, Джен?
— Да, сэр, — пролепетала я. Хотя заставить себя отзываться о мисс Ингрэм положительно было выше моих сил. Не сейчас. Не после того, что произошло между нами. Не теперь, когда он столь ловко изменил почти все.
— А какое у нее тело, Джен! Божественное тело. Рослая, статная, с женскими прелестями, которые не оставят равнодушным ни одного мужчину. Волосы у нее такие, какие, наверное, были у женщин Карфагена, а груди и ягодицы…
— Довольно, — сказала я.
— Что? — Он чуть-чуть прищурился. Обратившиеся ко мне глаза его заблестели.
— У меня тоже…
Слова давались мне с трудом.
— Что у вас тоже, Джен?
— У меня тоже такие… — Я проглотила подступивший к горлу комок, чувствуя, как по всему телу прокатилась волна горячей крови. — Такие женские прелести, которые не оставят вас равнодушным.
— В самом деле, Джен? — произнес он и подошел на шаг ближе. Но на этот раз глаза его уже блестели не загадочно, а, скорее, выразительно. Как у мистера Мейсона, когда он проглотил зелье, которое мистер Рочестер дал, чтобы взбодрить его дух.
— Да, — шепнула я, все еще чувствуя внутренний огонь.
— Я знаю, — тихо промолвил он и заключил меня в объятия.
Едва не падая в обморок, я смотрела на его лицо, теперь оказавшееся так близко к моему, но он не поцеловал меня. Он просто держал меня за талию, всматриваясь в мои черты. В его глазах я заметила вызов, но не сдалась. И не отстранилась.
Через несколько мгновений, когда затянувшееся молчание наполнилось нашим учащенным дыханием, я почувствовала, что его рука погладила мое бедро и потянула за собой юбку. Я напряглась, как струна, задрожала, но глаз не отводила.