Потом рука мистера Рочестера оказалась у меня под юбками. Умелым движением она скользнула под панталоны, но хозяин при этом продолжал смотреть прямо на меня, в его глазах мерцали озорные огоньки. Но я не могла ни отодвинуться, ни пошевелиться, потому что хотела, чтобы он понял, почувствовал, как я хочу его.
Когда его пальцы прикоснулись к моему лону, я вздрогнула. Не шевелясь, я почувствовала, как они скользнули в мою увлажнившуюся расселину, и из меня вырвался всхлип, когда кончик его среднего пальца, пробуя, исследуя, вошел в жадно принявшую его пещеру. Тут я закрыла глаза и полностью отдалась его воле. Я думала, что не выдержу и сомлею, — таким всеохватывающим и сильным было желание.
Я чувствовала, как пальцы его, увлажнившиеся моими соками, нежно поглаживая, без труда нашли мой напрягшийся бутон и легонько ущипнули. Колени у меня задрожали, и, открыв глаза, я увидела, что он наблюдает за мной, приподняв бровь.
Своим бедром я почувствовала напряжение в его брюках.
А потом он неожиданно отпустил меня, и я чуть не упала на дорожку. Я уставилась на него, судорожно переводя дыхание и пытаясь справиться с волнами потрясения, которые прошли через меня всю, — столь близка я была к блаженному освобождению.
Глаза его снова сузились, он закусил нижнюю губу, а потом протянул руку и вложил в мой рот палец, который только что был во мне. Я почувствовала свою соленую влагу.
— Вы прекрасны, Джен.
Я не могла смотреть на него. Он понял, как сильно я хотела его.
— Почему вы остановились? — спросила я, но мой голос задрожал.
Он кивнул куда-то мне за спину.
— В конюшне Дент и Линн. Вам придется вернуться в дом по аллее, через вон ту калитку. Мне не нужно, чтобы о нас пошли разговоры.
И он ушел, не желая видеть, как больно его слова укололи меня. А боль была такой, как если бы он бросал в меня дротики.
— Сэр!
Сухой, деловитый тон заставил его остановиться. Я сложила руки на груди, чтобы он не видел, как они дрожат. Встретиться с ним взглядом я не могла — такие бури бушевали в это мгновенье у меня в сердце. Но замечание о конюшне напомнило мне о Роберте Ливене и о том, что он, наверное, уже готовит карету к отъезду.
— Да? В чем дело? Только побыстрее, а то они приближаются. Вам нельзя здесь задерживаться.
— Я не задержусь. Я уезжаю.
Он вернулся на шаг ко мне.
— Уезжаете?
— Если позволите, сэр, — обронила я, не глядя на него. — Мне нужно отлучиться на неделю или две.
— Зачем? Куда?
Какая разница, подумала я, если он объявил, что женится на мисс Ингрэм? Однако в его тоне я услышала новые интонации искреннего участия и даже сожаления.
— Навестить больную женщину, которая просит меня о встрече.
— Что за больная женщина? Где она живет?
— В Гейтсхеде.
— Это же в ста милях отсюда! Кто может просить кого-либо ехать в такую даль?
— Ее фамилия Рид, сэр. Миссис Рид. Мистер Рид был моим дядей, братом моей матери.
— Что за черт! Вы никогда не рассказывали мне об этом и говорили, что у вас нет родственников.
— Таких, с которыми бы меня что-то связывало, нет. Мистер Рид умер, а его вдова выгнала меня из дома.
— Почему?
— Потому что я была бедной. Она не любила меня, и для нее я была обузой.
— И зачем вы понадобились ей теперь? Вздор, Джен! Я бы не стал ехать за сто миль к старухе, которая, возможно, и не доживет до вашего приезда. Кроме того, вы же сказали, что она выгнала вас. Да и ехать так далеко самой, без сопровождения вам нельзя.
— Она прислала за мной кучера.
— Это надежный человек?
— Да, сэр, он десять лет прожил в той семье.
Мистер Рочестер задумался.
— Когда вы хотите ехать?
— Этим утром, сэр. Я собиралась просить вас раньше.
— Вам понадобятся деньги. Без денег не попутешествуешь, а их у вас, я полагаю, не много. Жалованье вам я еще не платил. А чем вы вообще располагаете?
Я показала ему свой кошелек.
— Пять шиллингов, сэр.
Он взял кошелек, высыпал его содержимое себе на ладонь и усмехнулся, как будто скудость моих запасов рассмешила его. Потом он извлек свой бумажник.
— Это вам, — сказал он, протянув мне банкноту. Это были пятьдесят фунтов, хотя он должен был мне пятнадцать. Я сказала, что у меня нет сдачи.
— Мне сдача не нужна. Вы же это знаете. Считайте это вашим жалованьем.
Но я отказалась принимать сумму больше той, что была мне назначена изначально. После только что происшедшего принимать от него деньги мне показалось неуместным. Мистер Рочестер сначала нахмурился, но затем, как будто припомнив что-то, сказал:
— А ведь верно. Лучше не давать вам всю сумму сразу, а то при пятидесяти-то фунтах пропадете месяца на три. Вот вам десять. Этого не слишком много?
— Нет, сэр. Но теперь вы должны мне пять.
— Возвращайтесь и получите их.
— Мистер Рочестер, раз выпала такая возможность, я бы хотела поговорить еще об одном деле.
— О деле? Любопытно.
Некоторое беспокойство, появившееся в его взгляде, придало мне сил.
— Сэр, вы только что сообщили мне, что в скором времени женитесь.
— Да, и что?
— В таком случае Адель придется определить в школу. Я уверена, вы понимаете, почему это необходимо.
— Чтобы она не раздражала мою жену? В этом, несомненно, есть смысл. Да, Адель отправится в школу.
— Надеюсь, сэр. А мне придется подыскать другое место.
Он посмотрел на меня в некотором волнении, будто эта мысль никогда не приходила ему в голову.
— Вы, вероятно, попросите старуху Рид или ее дочерей найти вам место?
— Нет, сэр. Я не в таких отношениях со своими родственниками, чтобы просить их о помощи. Я дам объявление.
— Что ж, давайте объявление на свой страх и риск. Жаль, что я вручил вам десять фунтов, а не один. Верните девять фунтов, Джен. Они мне понадобятся.
— Мне тоже, — сказала я в ответ, пряча руки с кошельком за спину. — Я не могу разбрасываться деньгами.
— Джен!
— Да, сэр?
— Пообещайте мне кое-что.
— Я пообещаю вам все, что смогу выполнить.
— Не давайте объявление. Позвольте мне найти выход из этой ситуации. Я со временем подыщу вам место.
— Я с радостью это сделаю, если вы в свою очередь пообещаете мне, что переселите меня и Адель в безопасное место до того, как в доме обоснуется ваша жена.
— Хорошо, хорошо! Даю слово.
— А теперь мне нужно собираться в дорогу.
— Значит, нам придется ненадолго попрощаться. А как это принято делать у людей, Джен? Научите. Я не совсем знаю, как…
Он встал прямо передо мной, и его глаза снова сделались такими, как тогда, когда мы сидели рядом на скамейке. И в них я заметила отчаяние.
— Они говорят «до свидания» или находят какие-то другие слова.
— Так скажите это.
— До свидания, мистер Рочестер.
— Что я должен ответить?
— То же самое, если хотите, сэр.
— До свидания, мисс Эйр. Это все?
— Да.
— Мне бы хотелось чего-то другого, может, что-нибудь добавить к этому ритуалу? Поцелуй, например.
Еще один поцелуй? После того, что мы только что сделали? После того, что он только что сказал? Меня охватило желание отказать… Наказать его. Мне захотелось потребовать, заставить его отказаться от своих соображений и планов касательно Бланш Ингрэм, женщины, которую он не любил.
Я посмотрела в сторону конюшни и сложила руки на груди, но он быстро сделал шаг ко мне и поднял мое лицо за подбородок. А потом мягко, нежно поцеловал в губы.
— До свидания, моя Джен, — произнес он голосом таким ласковым, что струны моего сердца дрогнули.
Покинув беседку, я вскоре поздоровалась с джентльменами, занимавшимися лошадьми, и спокойно вошла в дом. И там, где меня никто не видел, я, прислонившись спиной к кухонной двери, закрыла глаза. По щеке стекла слезинка.
Он любил меня. Я знала это, и он это знал. Он любил меня, но лгал себе и собирался жениться на другой. Настала ли пора отказываться от надежд? Нет. По телу пробежала дрожь, и я вытерла глаза. Он не отвернулся от меня окончательно. Жестокая разлука станет испытанием, которое нужно ему именно сейчас. Он должен прислушаться к своему сердцу. Однако я знала, что для меня расставание станет еще большим испытанием.
17
Мистер Рочестер дал мне увольнительную всего на одну неделю. Но вышло так, что в Гейтсхеде я провела месяц. Я хотела уехать сразу после похорон тети Рид, которая на смертном одре призналась мне, что скрывала от меня наличие дальних родственников с их богатством, хотя подробности и точные размеры наследства остались для меня загадкой. Однако некий состоятельный родственник обратился к самой миссис Рид для того, чтобы узнать мое местонахождение, и именно это событие заставило ее в последнюю минуту изменить линию поведения по отношению ко мне.
Ее признание поразило меня как гром среди ясного неба. Хотя тот факт, что моя жизнь могла сложиться иначе, если бы я была ближе к этой ветви нашего семейства, теперь не казался таким уж существенным. Потому что, если бы тетя не выставила меня из дома, я не попала бы в Ловуд и не нашла бы работу в Тернфилде. Не попади я в Тернфилд-Холл, я бы не встретилась с мистером Рочестером, а ведь именно мысли о нем скрашивали те однообразные, серые и безотрадные дни.
Обе мои двоюродные сестры, Джорджиана и Элиза, были недалекими и эгоистичными натурами. Их общество казалось мне неприятным, а стенания вызывали отвращение. Они делали вид, будто знают, как леди подобает вести себя в хорошем обществе, однако, по сравнению с теми леди, которых я видела в Тернфилд-Холле, кузины казались просто жалкими в своих размышлениях и поступках.
Однако обе они, каждая по-своему, умоляли меня о помощи и просили не покидать дом в час семейного горя, и потому мне пришлось повременить с собственными планами до тех пор, пока Джорджиана не отправилась в Лондон, а Элиза — на континент, где намеревалась поселиться в женском монастыре в Лилле. Она давно мечтала о тихой жизни без бурь, которая, по ее мнению, ждала ее там. Страх Элизы перед всем чувственным и плотским вырос благодаря строгости ее матери, но, несмотря на это, она была гораздо дальше от образа дамы благородного происхождения, нежели ей казалось. Я не удивилась ее решению и не пыталась отговорить ее. «Что ж, — подумала я, — там тебе и место».
Поскольку мне больше не представится случая снова поговорить о ней и ее сестре, я упомяну сейчас, что Джорджиана удачно вышла замуж за богатого, но потрепанного жизнью джентльмена, а Элиза действительно постриглась в монахини и сейчас является настоятельницей монастыря, которому пожертвовала все свое состояние.
Я же была только рада поскорее покончить со всем этим. Как я ни пыталась скорбеть о тетушке, подобные чувства никак не рождались во мне. В жизни она была холодной, жестокой женщиной и вряд ли смягчилась по отношению ко мне даже перед смертью, хотя и вызвала к себе. Я была безмерно рада, когда Роберт Ливен посадил меня в двуколку и повез на станцию, где путешественников ожидали дилижансы.
Что чувствуют люди, когда возвращаются домой после долгого или короткого отсутствия, я не знала, потому что со мной такого не бывало. Я помнила из детства, каково это возвращаться в Гейтсхед после долгой прогулки, зная, что тебя будут бранить за озябший и угрюмый вид. Еще я знала, каково это возвращаться из церкви в Ловуд, мечтая погреться у огня и наесться досыта, и не получить ни того, ни другого. Ни одно из этих возвращений не было ни приятным, ни желанным. До сих пор не существовало такого магнита, который притягивал бы меня к чему-либо все сильнее и сильнее по мере моего приближения. Каким же будет мое возвращение в Тернфилд, мне только предстояло узнать.
Путешествие было скучным, очень скучным. Пятьдесят миль пути в первый день, ночь на постоялом дворе и следующие пятьдесят миль. Первые двенадцать часов я думала о миссис Рид в ее последние минуты. Мне представлялось ее бесформенное бесцветное лицо, слышался ее странно изменившийся голос. Я стала вспоминать день похорон, гроб, катафалк, черную процессию арендаторов и слуг, на редкость немногочисленную группу родственников, мрачные глубины склепа, безмолвную церковь, заупокойную службу.
Потом я подумала об Элизе и Джорджиане, представила себе одну из них на балу, а вторую в монастырской келье и стала размышлять об особенностях их личностей и характеров. Но продолжающееся путешествие постепенно развеяло эти мысли, и к вечеру они перетекли в иное русло. Когда я лежала в кровати, моему внутреннему взору удивительно живо представились Тернфилд и мистер Рочестер.
Я возвращалась в Тернфилд, но надолго ли? Не надолго, в этом я не сомневалась. Миссис Фэрфакс писала мне, что за время моего отсутствия компания рассеялась и мистер Рочестер три недели назад отбыл в Лондон. Ожидалось, что он должен вернуться недели через две после отъезда.
Миссис Фэрфакс предполагала, что хозяин уехал готовиться к свадьбе, так как он упоминал о покупке новой кареты. Она писала, что его предстоящая женитьба на мисс Ингрэм все еще кажется ей чем-то невероятным, но услышанное от других и замеченное ею самой убеждает ее в том, что это событие в скором времени состоится.
Я же не могла поверить, что это произойдет. Я была уверена, что между мною и мистером Рочестером еще не все кончено, особенно после того, что произошло в утро моего отъезда. Каждый раз, когда я вспоминала его тайное прикосновение, каждая мышца, каждая жила моего тела изнывала от желания. И каждый раз, когда я вспоминала наш прощальный поцелуй, мое сердце сжигала боль еще более сильная.
Но, сказать по правде, я не знала, как будут развиваться наши отношения. За прошедший месяц я перебрала в уме все возможные тропки, способные вывести меня из трясины неведения, но в конце концов запуталась, как паук в собственной паутине.
На самой безрадостной из этих тропинок мне представлялось, как мисс Ингрэм закрывает передо мною ворота Тернфилда и указывает на дорогу. Я видела и мистера Рочестера — он подходил к ней сзади, целовал в шею, обнажал ее груди. А затем мне чудилось, что ее платье падает на землю, он ставит ее лицом к воротам, раздвигает ее ягодицы и прижимается к ней… Ее пальцы цепляются за металлические прутья…
Я просыпалась в испарине.
Не давало мне покоя и другое: мистер Мейсон и странная ночь, которую я провела, вытирая кровь с его ран. Почему он, получив такие страшные увечья в доме мистера Рочестера, ни словом не упрекнул его? Почему мистер Рочестер снова никак не наказал свою опасную служанку? Я вспомнила порванные брюки и рубашку мистера Мейсона, вспомнила кровавые отметины на его груди.
Мистер Рочестер своим поведением как бы давал понять, что Мейсон сам виноват в случившемся. У того же подобная версия возражений, похоже, не вызвала, и к своим ранам он отнесся так, словно заслужил их. Да и Тернфилд он покидал как будто неохотно. Для меня оставались загадкой разговор двух мужчин и странное волнение относительно старого друга, которое мистер Рочестер выказывал до, во время и после той ночи.
Отведенная мне роль свидетеля озадачивала меня еще больше. После игры в шарады я поняла, что мистер Рочестер и его гости вели двойную жизнь. Одну — непредназначенную для чужих глаз и лишь случайно открывшуюся мне, ту, в которой они, пренебрегая всеми принятыми в обществе нормами нравственности и благопристойности, предавались пороку, и еще одну, показную — для слуг.
Хозяин явно полагал, что мне неведомо об этих тайных забавах, из-за чего, вероятно, и доверил мне уход за раненым гостем. Впрочем, когда мистер Рочестер иносказательно затрагивал в разговоре тайную сторону своей жизни, я чувствовала некую сопричастность. Однако глубинная сущность происходящего продолжала ускользать от меня, и мое неведение с каждым днем тяготило меня все больше и больше.
Точный день своего возвращения миссис Фэрфакс я не сообщила, потому что не хотела, чтобы меня встречали в Милкоте, предпочитая спокойно в одиночестве прогуляться оттуда до Тернфилда. Поручив свой чемодан конюху, примерно в шесть часов июньского вечера я покинула постоялый двор и вышла на старую дорогу, ведущую в Тернфилд. Она шла через поля, и ею мало кто пользовался.