Был восхитительный яркий летний вечер, мягкий и тихий. Вдоль дороги работали косари, белые тонкие облака висели высоко в умиротворенном синем небе.
После долгого подъема я остановилась на вершине холма, чувствуя, как теплый ветерок овевает кожу, и прикрыла глаза. Моя дорога, извиваясь, спускалась к зеленому полю, на котором то тут, то там уже возвышались стога.
Не сомневаясь, что вокруг никого нет, я расстегнула корсаж и оттянула на мгновение его краешек, чтобы охладить разгоряченную кожу. В ложбинке между грудями блеснул пот. Оказавшись совсем рядом с домом, я ощутила новое, доселе незнакомое возбуждение, и от мысли о том, как близко я нахожусь к мистеру Рочестеру, мои соски невольно вздыбились.
Я села на траву, сорвала какой-то стебелек, сунула в рот и с минуту рассматривала открывшийся подо мною вид на плодородную долину. Солнце уже подрумянило небо над горизонтом. Я скинула туфли, потом, подтянув наверх юбки, почувствовала бедрами, там, где кончались чулки, солнечное тепло. Легкий ветерок ласково прошелся по моей коже, и я снова подумала о мистере Рочестере, о том, как он касался меня, и вспомнила, как он вложил свой грубый палец мне в губы.
Я положила туда же свой палец, потом, чтобы подкрепить воспоминание физическим ощущением, вынула палец изо рта, запустила руку под панталоны и нащупала свое теплое влажное отверстие. Я представила себе лицо своего хозяина, когда его пальцы были там, и мне отчаянно захотелось вернуть это мгновение, чтобы узнать, что могло быть дальше.
Потом, когда с дороги донеслись далекие голоса косарей, я опустила юбки и встала. Однако пульсация между ног не утихла, напротив, с каждым шагом она становилась все сильнее.
Радость и упоение, как душевное, так и телесное, наполнили меня, когда я увидела, что идти осталось немного. Я испытала такой прилив счастья, что снова остановилась — мне хотелось осознать это чувство. Мне пришлось напомнить себе, что это не мой дом, что не на постоянное свое место я возвращаюсь, что здесь меня не ждут друзья. «Миссис Фэрфакс, конечно, увидев тебя, улыбнется приветливо, — размышляла я, — и Адель захлопает в ладоши и запрыгает от радости. Но ты прекрасно знаешь, что думаешь не о них, а о другом человеке, о том, кто о тебе и не вспоминает».
Однако именно мистера Рочестера я хотела увидеть снова, и сердце мое стало поторапливать меня: «Скорее! Скорее! Будь с ним рядом, пока можешь. Еще несколько дней, самое большее, недель, и вы расстанетесь навсегда!» А потом меня охватило новое, очень тяжелое чувство и, с трудом подавив его, я поспешила дальше.
В Тернфилдских полях тоже заготавливают сено, наверное, косари с граблями и косами на плечах возвращаются с работы домой в тот же час, что и я. Мне еще предстоит миновать одно-два поля, а потом я пройду по дорожке и окажусь у ворот. Как пышно расцвел шиповник в этом году!
Но у меня нет времени, чтобы нарвать букет, — мне не терпится оказаться в доме. Я прохожу мимо высокого куста, раскинувшего над дорожкой цветущие зеленые ветви, и вот уже вижу узкое крыльцо с каменными ступеньками. А потом — о, эта барабанная дробь внутри! — я вижу на ступенях мистера Рочестера. Он сидит с записной книжкой и карандашом в руках. Он пишет.
Это отнюдь не привидение, и все же каждый мой нерв натянут до предела. На какой-то миг я теряю власть над собой. Что это означает? Вот уж не думала, что меня бросит в такую дрожь, когда я увижу его, или что мне откажет голос в его присутствии. Я поверну обратно, как только снова смогу пошевелиться. Зачем мне выставлять себя полной дурой? Я знаю другой вход в дом. Но знай я хоть двадцать других входов, это уже неважно, потому что он заметил меня.
— Здравствуйте! — кричит он, захлопывая записную книжку и пряча карандаш. — Что же вы там встали? Ну же, подходите!
Кажется, я приближаюсь, хотя, каким образом происходит это перемещение, я не знаю, поскольку не отдаю отчета своим движениям, заботясь лишь об одном: как бы не проявить волнение, не выдать того, что я решила хранить в тайне.
— Джен Эйр, вы ли это? Из Милкота идете? Пешком? Да… Это в вашем духе: пренебрегаете экипажем, чтобы походить по дорогам, как простой смертный, и явиться к своему дому вместе с сумерками, как будто вы сон или тень. Где вы, черт возьми, пропадали этот месяц? Чем занимались?
От настойчивости его тона, от того, как он тронул мою руку, у меня задрожали колени. Он скучал по мне! Его слова были не способны передать то, о чем отчетливо говорили черные глаза. Он осмотрел не только мое лицо, но и тело, хоть и бегло, и я вдруг подумала: открылось ли его вещему взгляду то, что я лишь несколько минут назад лежала на траве, чувствуя телесное возбуждение от одной только мысли о нем?
— Я находилась при своей тете, сэр. Она умерла.
— Поистине, ответ в стиле Джен Эйр! Святые хранители, где вы? Она пришла из другого мира, из пристанища мертвых, и заявляет мне об этом на ночь глядя! — Он широко улыбнулся и прибавил: — Будь я проклят, бросаете меня на месяц, и что же это получается? С глаз долой — из сердца вон?
Я знала, что встреча с хозяином станет для меня удовольствием, пусть даже уверенность эта омрачалась страхом: скоро он перестанет быть моим хозяином и я для него ничего не значу. Но мистер Рочестер обладал такой способностью распространять вокруг себя радость (или, по крайней мере, мне так казалось), что даже крохи, которые он рассыпал таким перелетным птицам, как я, казались мне пиршеством. Последние его слова стали для меня целительным бальзамом. Они указывали на то, что ему не безразлично, помню я его или нет. И еще он говорил о Тернфилде как о моем доме. Ах, если бы он был моим!
Со ступеньки он не встал, и проходить мимо него я не осмелилась, потому что для этого мне пришлось бы прижаться к нему. Подумав немного, я поинтересовалась, съездил ли он в Лондон.
— Да. Вы ясновидящая?
— Миссис Фэрфакс упомянула об этом в письме.
Когда он встретил мой взгляд, томление плоти стало почти невыносимым.
— Она сообщила вам о цели моей поездки?
— О да, сэр. Это всем известно.
— Вы должны взглянуть на новую карету, Джен, и сказать, подходит ли она миссис Рочестер. И будет ли она, сидя на этих пурпурных подушках, выглядеть как королева Боудикка. Как бы мне хотелось, Джен, внешне хотя бы немного соответствовать будущей супруге! Скажите, фея, не могли бы вы при помощи какого-нибудь волшебного зелья превратить меня в красавца?
Как мог он так насмехаться надо мною? Как мог он делать вид, будто во время нашей прошлой встречи не произошло ничего особенного? Смогу ли я упрекнуть его и одновременно показать, что мои чувства не угасли?
— Волшебством тут не поможешь, сэр, — сказала я и, задумавшись, добавила: — Любящий взгляд — единственное зелье, необходимое вам. Многие назовут вас достаточно красивым, но ваш мужественный лик наделен силой гораздо большей, чем красота.
Иногда мистер Рочестер читал мои мысли с непостижимой проницательностью. Казалось, он не обратил внимания на мой словесный ответ, однако улыбнулся своей особенной улыбкой, которую пускал в дело лишь в редких случаях. Наверное, он думал, что улыбка эта слишком хороша, чтобы расходовать ее в обычной жизни. Она и правда лучилась добротой, которая согревала подобно солнечному свету, и сейчас ее сияние было направлено на меня. Я хотела насладиться ею, но мне мешала боль в сердце — ведь он говорил о Бланш Ингрэм, своей невесте, в тот миг, когда улыбался мне.
— Проходите, милая Джен, — сказал он, пропуская меня. — Идите в дом, и пусть ваши усталые ножки отдохнут на дружеской территории.
Мне оставалось лишь молча подчиниться. Сказать было нечего. Но, переступая через порог, я почувствовала, что его рука на миг легла на мою талию, и, оказавшись настолько близко к нему, повинуясь внутреннему порыву, я повернулась и неожиданно для самой себя сказала:
— Спасибо, мистер Рочестер, за вашу огромную доброту. Я рада, что вернулась к вам. Видите ли, где бы вы ни были, мой дом — там, где вы. Мой единственный дом.
После этого я развернулась и удалилась так быстро, что он, наверное, не догнал бы меня, даже если бы попытался. Малышка Адель чуть не сошла с ума от радости, когда увидела меня. Миссис Фэрфакс встретила со своей обычной незамысловатой приветливостью, Лия улыбнулась. Все это было приятно. Нет счастья большего, чем понимать, что тебя любят и что твое присутствие радует людей. И мистер Рочестер здесь, напомнила я себе. Здесь, сам, и тоже рад моему возвращению.
Я решительно закрыла глаза, чтобы не видеть будущего. Задушила голос, который настойчиво твердил о скором расставании и приближающейся печали. Когда допили чай, миссис Фэрфакс взялась за вязание, я заняла кресло рядом с ней, а Адель умостилась на ковре поближе ко мне. Ощущение взаимной привязанности как будто окружило нас золотым кольцом покоя, и я произнесла про себя молитву о том, чтобы расставание наше не было скорым или долгим.
Пока мы сидели вот так, мистер Рочестер вошел в комнату и, посмотрев на нас, кажется, пришел в восторг от столь умиротворяющего зрелища. Он сказал, что старушка теперь, когда вернулась ее приемная дочь, должна успокоиться, добавив, что Адель, похоже, prête à croquer sa petite maman Anglaise.
Я же почти позволила себе надеяться, что даже после женитьбы он сумеет удержать нас всех вместе под своим покровительством и не лишит счастья видеться с ним.
18
К моему великому смятению, в тот вечер и все следующее утро о женитьбе хозяина не было произнесено ни слова и я не видела, чтобы велись какие бы то ни было приготовления к предстоящему событию. Я спрашивала у миссис Фэрфакс, слышала ли она что-нибудь определенное, и та всегда отвечала отрицательно. Она рассказала, что однажды спросила у мистера Рочестера напрямую, когда он собирается привести в дом невесту, но тот отшутился и бросил на нее такой странный, как он умеет, взгляд, так что она не знала, что и думать.
В последовавшие дни одно обстоятельство меня особенно удивило: никто не ездил в Ингрэм-парк и никто не приезжал оттуда. От нас он находился в двадцати милях, на границе с другим графством. Но что такое двадцать миль для пылкого влюбленного? Такой опытный и неутомимый наездник, как мистер Рочестер, вполне мог бы съездить туда и обратно за одно утро.
Когда его теплый взгляд останавливался на мне, в моем сердце пробуждались надежды, хранить которые я не имела права. Я убедила себя, что помолвка была расторгнута и что слухи оказались ошибочными, либо одна из сторон, или даже обе, передумали. Я заглядывала в лицо моего хозяина, пытаясь понять, что у него внутри — грусть или огонь, но никогда еще оно не было столь безоблачным и безмятежным, как в эти дни. Никогда прежде он не вызывал меня к себе так часто, никогда не был столь добр со мной, и никогда еще моя любовь не была столь сильной. Сейчас я готова была его простить за то, что он мучил меня разговорами о женитьбе на другой, и уже почти уверовала в то, что это было своего рода испытанием или игрой, в которой я сумела победить. Как бы часто я ни думала о возвращении домой, мне и представиться не могло, что оно будет таким счастливым.
Сердце у меня в груди начинало биться учащенно каждый раз, когда он заговаривал со мной, а мысли тут же уносились в тот день, когда он прикоснулся ко мне, и в другие дни, когда он меня целовал. В первый раз — когда в его комнате случился пожар, во второй — когда он вернулся в Тернфилд с гостями, и в последний раз — перед моим отъездом к миссис Рид. Трижды, размышляла я, он терял рассудок, или же какая-то внутренняя, истинная сущность его натуры трижды возобладала над остальными.
Однако мне ни в коем случае не следовало считать эти поцелуи залогом чего-то большего. В глубине души я понимала, что такой человек, как мистер Рочестер, может делать то, что ему хочется, и менять свои решения в любую минуту. И все равно столь тесное соседство с мистером Рочестером и его безоблачное настроение отодвигали все остальные мысли на задний план. Мог ли он позабыть, что было между нами? Пусть даже с того дня прошел месяц, в каждом его взгляде я видела подтверждение тому, что он не забыл.
По ночам, лежа в своей комнате в свете луны, я смотрела на потолок, не в силах заснуть от внутреннего томления, прислушиваясь к тишине в надежде уловить момент, когда откроется его дверь. Он придет, говорила я себе. Он придет. В душе я была уверена в этом. Но если он придет… что тогда?
Изумительное лето было в разгаре. Небо столь чистое и солнце столь ослепительное редко когда так подолгу озаряют нашу омываемую морями страну. Казалось, будто вереница итальянских погожих деньков прилетела к нам с юга стаей великолепных птиц. Сено было убрано, вокруг Тернфилда в белых полосах раскаленных дорог зеленели стриженые поля. Деревья обрядились в пышные летние убранства, густолистые темные леса и рощи окаймляли залитые солнцем луга.
Однажды, в канун Иванова дня, Адель пошла собирать землянику и за день так устала, что спать легла засветло. Дождавшись ее мирного посапывания, я вышла в сад.
То было самое лучшее время суток, когда солнце, очистившись от пышной мишуры облаков, в своей первозданной красоте спускается к горизонту. Вскоре багряное небо примет в свое лоно величественную луну, но та до поры до времени скрывается в неведомых далях.
Я немного прошлась по мощеной дорожке, но потом меня привлек знакомый запах, аромат сигары, и я увидела, что стеклянная дверь библиотеки открыта. Понимая, что если гости мистера Рочестера еще не разошлись, то за мною могут наблюдать не только желанные глаза, я все же решила пройти мимо, надеясь, что он заметит мое одиночество.
Напротив библиотеки я свернула с дорожки во фруктовый сад. Вокруг не было уголка более укрытого от посторонних глаз и более похожего на Эдем. Сад был полон цветущих деревьев, со стороны двора его прикрывала очень высокая стена, а от зеленой лужайки с другой стороны отделяла буковая аллея.
В глубине вросший в землю покосившийся заборчик служил единственной границей между садом и раскинувшимися за ним полями. К оградке вела обсаженная лаврами извилистая дорожка, которая заканчивалась у скамьи под гигантским каштаном. И так здесь пахло медвяной росой, такой здесь царил покой, что я, наверное, могла бы бродить по этой тенистой тиши вечно. Однако мои шаги замедлились и сердце встрепенулось, когда я снова учуяла предостерегающий аромат.
Шиповник, полынь, жасмин, гвоздики и розы дурманяще благоухают, но этот новый запах издает не растение, это сигара мистера Рочестера. Однако мне он кажется не менее сладостным. И его появление может означать лишь одно: хозяин заметил меня и пошел за мною следом.
Я осматриваюсь и прислушиваюсь. Вокруг — деревья, усыпанные поспевающими фруктами. Из леса в полумиле от сада доносятся трели соловья. Но никто не идет по дорожке, и не слышно шагов, лишь запах становится все сильнее. Я направляюсь к калитке, ведущей на участок с молодыми насаждениями, и только теперь замечаю приближающегося мистера Рочестера.
Отступаю в заросли плюща. Если не шевелиться, он ни за что меня здесь не заметит. Ибо, скажу тебе правду, мой читатель, теперь, когда я увидела его, мною овладело нервное беспокойство. Я понимала, что не могу с ним встречаться в таком возбуждении. Он помолвлен с другой, напомнила я себе. Он никогда не будет принадлежать мне, и поэтому нам не нужно встречаться наедине. К тому же я не была уверена, что при встрече смогу удержать в себе чувства, которые бурлили в моем теле вместе с кровью.
Однако, похоже, вечерняя пора ему приятна не менее, чем мне, а этот старый сад привлекает его так же, как меня. Он идет, то приподнимая ветку крыжовника, усыпанную большими, величиной со сливу, ягодами, то срывая спелую вишню, то останавливаясь над цветущим кустом, чтобы вдохнуть аромат цветов либо полюбоваться капельками росы на лепестках. Рядом со мной пролетает большая ночная бабочка. Она опускается на цветок рядом с ногой мистера Рочестера. Он замечает ее и наклоняется, чтобы рассмотреть.