— Да, сэр.
— И в ней есть другие идеи подобного рода?
— Думаю, что да. Я на это надеюсь.
Он снова разложил перед собой мои рисунки и еще раз осмотрел их по очереди.
Пока он занят ими, я расскажу тебе, читатель, что это за рисунки, но для начала должна сообщить, что в них нет ничего особенного. Сюжеты действительно возникали у меня в голове. Когда я видела их в воображении, перед тем как облечь в материальную форму, они казались мне поразительными, но моя рука не поспевала за фантазией, и каждый раз на листе оставалось лишь бледное подобие того, что я придумывала.
Эти картины были написаны акварелью. На первой были изображены свинцовые тучи, низко стелющиеся над вздыбленным морем. Даль была погружена в полутьму, как и передний план, точнее, ближайшие волны, поскольку земли на картине видно не было. Единственный луч света озарял полузатопленную мачту, на которой сидел баклан, большой и темный, с пеной на крыльях. В клюве он держал золотой браслет, украшенный драгоценными камнями, которым я придала всю яркость, которую могла извлечь из моей палитры, и всю блистающую четкость, на которую был способен мой карандаш. Под птицей и мачтой сквозь зелень воды просматривалось тело утопленницы. Четко видна была лишь одна красиво очерченная рука, с которой и был смыт водой или сорван браслет.
На второй картине весь передний план занимал мрачный пик горы, поросший травой, по которой ветер будто гнал листья. За ним и выше простиралось небо, темно-синее, как во время сумерек, а на фоне неба парила обнаженная женщина с пышной грудью (рисуя ее, я представляла грудь Эммы), словно окутанная прозрачной дымкой, которую я постаралась изобразить как можно более воздушной и призрачной. Голову ее венчала звезда, в черных глазах горел дикий огонь, длинные волосы струились по плечам подобно тени. Шея ее отражала бледный лунный свет, и тем же серебристым оттенком была тронута цепь облаков, из которых она поднималась вечерней звездой.
На третьей картине была изображена заостренная верхушка айсберга, пронизывающая зимнее полярное небо со скоплением северных созвездий вдоль горизонта. На переднем плане красовалась гигантская голова с открытым ртом, чуть подавшаяся к айсбергу, словно для того, чтобы проглотить его.
— Вы получали удовольствие, когда писали эти картины? — спросил наконец мистер Рочестер.
— Работа над ними захватывала меня, сэр, и, да, мне это было в радость. Если не быть многословной, создавая картины, я получала такое удовольствие, какого еще не испытывала в своей жизни.
— Ну, это еще не много. Судя по вашему рассказу, удовольствий в вашей жизни было маловато. Однако я осмелюсь предположить, что, создавая эти странные изображения, вы, как всякий художник, действительно пребывали в мире фантазий. Вы подолгу работали над ними?
— Были каникулы. Других занятий не находилось, поэтому я сидела над ними с утра до обеда и с обеда до вечера. Долгота летних дней способствовала моим занятиям живописью.
— И вы были удовлетворены результатами своих трудов?
— Вовсе нет. Меня угнетало разительное различие между моими замыслами и их осуществлением. Каждый раз, приступая к работе, я представляла себе нечто такое, чего руки мои воплотить не могли.
— Не совсем так. Тень своей мысли вам, похоже, все же удалось передать, но, вероятно, не более. Вам не хватает мастерства и знаний, чтобы довести дело до конца. Впрочем, для школьницы картины неплохи. А что касается идей, то они волшебны. Эти глаза вечерней звезды вы, должно быть, увидели во сне. Как вам удалось добиться того, чтобы они выглядели столь ясно и в то же время без всякого блеска? Какой смысл заключен в их темной глубине? И кто учил вас рисовать ветер? — Он покачал головой, как будто лежавшие перед ним изображения не оправдали его ожиданий. — Заберите!
Складывая картины в папку, я подумала: неужели мои произведения чем-то огорчили его? Или, оценивая меня таким образом, он подшучивал надо мной, а теперь ему просто надоело тратить время на столь никчемного и бесталанного художника, как я? Как только я завязала тесемки папки, он взглянул на часы и резко произнес:
— Уже девять. Мисс Эйр, о чем вы думаете? Адели давно пора спать.
Прежде чем выйти из комнаты, Адель поцеловала его в щеку. Он снес эту ласку терпеливо, но, похоже, совершенно без удовольствия. Лоцман и то держался бы приветливее.
— А теперь всем спокойной ночи. — Мистер Рочестер повел рукой в сторону двери жестом, как будто говорящим, что общество наше его весьма утомило и потому мы можем быть свободны, и перевел взгляд на камин.
Миссис Фэрфакс собрала вязанье, мы поклонились, получили в ответ безразличный кивок и удалились.
Уложив Адель спать, я вернулась в комнату миссис Фэрфакс. Она убирала со стола крошки и складывала вязаные салфетки.
— Вы говорили, что у мистера Рочестера нет никаких особенностей, миссис Фэрфакс, — заметила я.
— И что вы скажете?
— Думаю, что это так. Но у него очень переменчивый характер, и мне показалось, что он чересчур резок.
— Так могло бы показаться любому человеку со стороны, но я уже привыкла к его манерам и ничего такого не замечаю. Хотя, если у него и есть какие-то странности, это можно ему простить.
— Почему?
— Отчасти потому, что у него такой характер, а ведь то, что дано нам от природы, никто переделать не в силах. Отчасти оттого, что его, несомненно, преследуют горестные мысли, из-за чего он не знает покоя.
— Мысли… о чем?
— К примеру, о семье, мисс Эйр.
— Но у него нет семьи.
— Сейчас нет, но раньше у него были родственники. Несколько лет назад он потерял старшего брата.
— Старшего брата?
— Да. Нынешний мистер Рочестер не так давно владеет этим домом. Лет девять или около того.
— Девять лет — довольно большой срок. А он что, так любил брата, что до сих пор не может смириться с потерей?
— Нет. Пожалуй, нет. По-моему, они не слишком ладили. Мистер Роланд Рочестер предвзято относился к младшему брату и, наверное, настроил против него отца. Старик был скуп и очень хотел сохранить семейную собственность неприкосновенной. Вскоре после того, как мистер Эдвард достиг совершеннолетия, старший мистер Рочестер и мистер Роланд, желая приумножить состояние, взялись устраивать его судьбу, из-за чего тот оказался в довольно неприятном положении. Что именно там произошло, я не знаю, но он не смог вынести того, что выпало на его долю.
Мистер Рочестер не из тех людей, которые легко прощают. Он порвал с семьей и с тех пор уже много лет живет неустроенной жизнью. На моей памяти нет такого, чтобы он прожил в Тернфилде хотя бы две недели кряду после того, как его брат скоропостижно скончался, не оставив завещания, что сделало Эдварда Рочестера хозяином этого имения. Хотя неудивительно, что он избегает старого дома.
— Почему же он его избегает?
— Может быть, потому что тот навевает ему нехорошие мысли.
Ответ этот показался мне уклончивым. Хотелось бы разобраться в этом деле лучше, но миссис Фэрфакс либо не могла, либо не желала рассказывать о причинах невзгод мистера Рочестера. Она заверила меня, что для нее самой они остаются загадкой и что она может только строить предположения. Было очевидно, что ей неприятен этот разговор и она хочет, чтобы я сменила тему, что я и сделала.
И все же в тот вечер, когда, ведя рукой по гладким перилам, я шла в свою комнату, меня разобрало любопытство. Несмотря на неприветливость мистера Рочестера и на столь пристальный интерес, который он проявил к моей личности, это был самый занимательный разговор из всех, что мне доводилось вести в Тернфилде. Его хмурая задумчивость указывала на глубокую реку знаний, он явно разбирался в искусстве, знал толк в путешествиях и жизни в целом. Об этом можно было судить по дому. Но с появлением хозяина это стало очевидно.
Задумалась я и о том, что мистер Рочестер, от которого столько зависит, приезжает в свое поместье лишь для того, чтобы расслабиться и отдохнуть. Однако, когда меня представляли ему, он, даже лежа на кушетке, производил впечатление человека, испытывающего какое-то внутреннее беспокойство. В конце концов я решила, что наш разговор нужен был ему для того, чтобы немного отвлечь его от забот.
Объяснения миссис Фэрфакс лишь разогрели мое воображение. Какие такие невзгоды свалились на мистера Рочестера? Что могли сделать с ним отец и старший брат, чтобы он навсегда утратил покой?
Когда я разделась и начала молитву, мне вдруг пришло в голову, что все мои догадки могут быть ошибочными. Я ведь совсем мало знала о мужчинах, особенно о мужчинах, занимающих такое положение, как мой хозяин. Кто знает, вдруг все они ведут себя так при встрече с гувернантками своих подопечных. А может быть, есть даже более простое объяснение. Причиной его несдержанности могла быть боль в лодыжке. Я стала молиться о том, чтобы он поскорее выздоровел, а заодно и о прощении для себя, если я действительно, как предполагал мистер Рочестер, была в какой-то степени виновата в том, что он получил травму.
Гораздо позже, лежа в кровати под одеялом и не в силах заснуть (столь напряженная работа разума отгоняла сон), я смотрела на потолок и думала: что, если мистер Рочестер тоже не спит? Смог ли он выбросить меня из мыслей так же легко, как избавился от моего общества?
Когда сон наконец пришел, мне приснилось, что картина в большой гостиной ожила и обнаженные фигуры стали, смеясь и догоняя друг друга, бегать между деревьями.
5
Несколько последующих дней мистера Рочестера я почти не видела. Утром он обычно был занят делами, а днем к нему приходили джентльмены из Милкота или другие соседи, которые часто оставались на обед. Когда нога его позволила вновь садиться на лошадь, он стал часто уезжать, очевидно с ответными визитами, и возвращался, как правило, очень поздно.
За это время Адель лишь изредка призывали к попечителю, а мое общение с ним свелось к случайным встречам в холле, на лестницах или в коридоре, где он проходил мимо с надменным, холодным видом, отвечая на мое приветствие то сухим кивком и равнодушным взглядом, то поклоном и вежливой улыбкой. Перемены его настроения меня не задевали: я предполагала, что они вызваны причинами, никак со мной не связанными.
Однажды он собирался, как обычно, пообедать с гостями, но джентльмены ушли пораньше (на какое-то общественное собрание в Милкоте, как поведала мне миссис Фэрфакс), и, поскольку вечер выдался промозглый и ветреный, мистер Рочестер не поехал с ними.
Вскоре после того, как господа отбыли, он позвонил в колокольчик и нам с Аделью было велено спуститься. Я причесала свою ученицу, одела ее покрасивее, убедилась, что в моем обычном квакерском наряде поправлять нечего, и мы направились вниз. Пока собирались, Адель все рассуждала о том, пришла ли наконец ее petit coffre, потому что из-за какой-то ошибки прибытие багажа отложилось. Радости ее не было предела, когда, войдя в гостиную, она увидела на столе небольшой картонный ящик. Девочка будто инстинктивно угадала, что это ее подарок.
— Ma boîte! Ma boîte! — вскричала она и бросилась к столу.
— Да, это наконец твоя boîte. Бери, истинная дочь Парижа, отнеси ее в уголок и там раскрой, — произнес глубокий, немного насмешливый голос мистера Рочестера из глубин громадного кресла. — И смотри, — продолжил он, — не надоедай мне вопросами. Делай свое дело в тишине: tiens-toi tranquille, enfant, comprends-tu?
Но предупреждение было излишним, потому что Адель уселась со своим сокровищем на диван и уже нетерпеливо развязывала шнурок, удерживавший крышку. Преодолев эту преграду и сбросив на пол несколько слоев серебристой шелковой бумаги, она воскликнула лишь:
— Oh ciel! Que c’est beau! — и предалась восторженному созерцанию содержимого ящичка.
— Мисс Эйр пришла? — осведомился хозяин и чуть приподнялся, чтобы посмотреть на дверь, у которой я все еще стояла.
— А, вот вы где. Ну проходите же. Присаживайтесь вот сюда.
Он придвинул к своему креслу стул.
— Не люблю, когда дети болтают, — продолжил он. — Я старый холостяк, и у меня нет приятных воспоминаний, связанных с их лепетом. Если бы мне пришлось провести целый вечер tête-à-tête с каким-нибудь чадом, я бы этого не вынес. Не отодвигайте стул, мисс Эйр, садитесь там, где я его поставил. — Мистер Рочестер помолчал секунду. — Пожалуйста, — прибавил он. — Черт бы побрал эти любезности! Постоянно о них забываю. Да, и еще от простодушных старушек я, знаете ли, тоже не в восторге, но о своей мне приходится помнить. Она Фэрфакс, то есть была замужем за Фэрфаксом, а, как говорится, свой своему поневоле брат.
Он позвонил и передал приглашение миссис Фэрфакс, которая вскоре прибыла, держа в руках корзинку с вязаньем.
— Добрый вечер, сударыня. Я пригласил вас, рассчитывая на ваше милосердие. Видите ли, я запретил Адели разговаривать со мной о ее подарках, а ее распирает от желания с кем-нибудь поболтать. Не могли бы вы выслушать ее? Сделайте еще одно великодушное дело.
И правда, Адель, едва заметив миссис Фэрфакс, усадила ее рядом с собой на диван и начала быстро выкладывать ей на колени все те вещички из фарфора, слоновой кости и воска, которые обнаружила в своей boîte. Появление каждой из них девочка сопровождала восторженными объяснениями на ломаном английском.
— Ну вот, я выполнил свой долг внимательного хозяина, — заявил мистер Рочестер, — сделал так, чтобы гости сами себя заняли, и теперь могу подумать о собственных удовольствиях. Мисс Эйр, придвиньте стул еще немного ближе, вы все еще слишком далеко сидите. Я не могу увидеть вас, не изменив своего положения в этом удобном кресле, а мне не хочется его менять.
Я выполнила просьбу, хотя предпочла бы остаться где-нибудь в тени, но мистер Рочестер был так прямолинеен в своих указаниях, что об ослушании не могло быть и речи.
Находились мы в обеденном зале, и зажженная к трапезе люстра наполняла помещение радостным сиянием. В камине танцевали чистые красные языки пламени, пурпурные бархатные портьеры все так же красовались на высоких окнах и на еще более высокой арке, все было тихо, слышалась только приглушенная речь Адели (громко говорить она не осмеливалась), да в промежутках между ее высказываниями до нас доносились звуки зимнего дождя, стучавшего в окна.
Мистер Рочестер, сидевший в своем роскошном кресле, выглядел непривычно. К обеду он оделся в элегантный костюм, но галстук его был распущен, и вообще вид он имел не строгий и совсем не мрачный.
На устах его играла улыбка, а глаза блестели, уж не знаю от чего, но скорее всего от вина: кончиками пальцев он держал на весу хрустальный бокал. Как видно, после обеда его настроение улучшилось. Он был гораздо радушнее, разговорчивее и расслабленнее, чем утром. Голова его покоилась на мягкой спинке кресла, на его словно высеченных из гранита скулах и в темных глазах играли блики огня.
Минуты две мистер Рочестер изучал огненный танец в камине, а я столько же смотрела на него, а потом он резко повернул голову и перехватил мой взгляд.
— Вы рассматриваете меня, мисс Эйр, — промолвил он. — Находите меня привлекательным?
Оттого, что его внимание полностью сосредоточилось на мне, и от блеска в его глазах я вспыхнула. Мне бы стоило отреагировать на это чем-нибудь обтекаемым, ничего не значащим, но ответ слетел у меня с языка до того, как я успела подумать.
— Нет, сэр. — Признаюсь, сказав это, я опустила взгляд, потому что не могла смотреть ему в глаза, так как мое заявление было ложью.
— Право слово, в вас есть что-то удивительное! — воскликнул он. — Вы похожи на маленькую монашку, когда сидите вот так, сложив руки и опустив глаза, а когда вас спрашиваешь о чем-то или делаешь замечание, вы даете если не грубый, то по меньшей мере резкий ответ. Почему бы это?
— Сэр, я ответила, не подумав. Прошу меня простить. Мне нужно было сказать, что, когда речь заходит о внешности человека, весьма непросто ответить сразу, что вкусы у всех разнятся и что красота — не самое важное в человеке. Что-нибудь в этом роде.