— Спокойной ночи, мисс Эйр.
После этого он повернулся ко мне спиной и вновь наполнил свой бокал вином. Я вывела Адель из комнаты, чтобы успокоить ее после радостных волнений этого вечера и уложить спать. Обернувшись, я увидела, что мистер Рочестер приложил бокал к губам, но лицо его было непроницаемым, и его новое настроение осталось для меня загадкой. Если до этого моя маленькая комнатка наверху казалась мне убежищем, спасительным островом в океане невзгод, то теперь она будто превратилась в холодный каземат, где мне предстояло томиться целую ночь. Возможно, я действительно являюсь тем полным жизни, беспокойным, решительным созданием, каким видит меня мистер Рочестер. Прикрыв тихонько дверь, я подумала о том, знает ли он, как меня освободить.
6
В конце концов мистер Рочестер раскрыл загадку своей связи с матерью Адели, но сделал это именно тогда, когда я меньше всего ожидала. Это случилось однажды днем, когда мы с Аделью случайно встретили его в саду. Пока она играла в волан и возилась с Лоцманом, он предложил мне пройтись по длинной буковой аллее.
В конце аллеи стояла скамейка, на нее мы и сели, чтобы наблюдать за Аделью. Я говорила что-то об успехах девочки. Когда полуденное солнце пробралось сквозь голые кроны больших деревьев, подарив нам нежданную надежду на тепло посреди холодного зимнего дня, он начал рассказывать о Париже.
Я сидела молча, скромно опустив глаза и напоминая себе, что мой хозяин однажды назвал меня хорошим слушателем. Терпение мое было вознаграждено, когда он поведал мне, что Адель — дочь французской танцовщицы Селин Варанс, к которой он некогда питал, по его выражению, grande passion. На passion эту Селин как будто отвечала с еще большим пылом. Рочестер полагал, что она боготворит его, хоть он и не был красавцем. Он считал, что она предпочитала его taille d’athlète изяществу Аполлона Бельведерского.
— И, мисс Эйр, мне, английскому гному, так льстило внимание этой французской сильфиды, что я снял для нее роскошный номер в гостинице, предоставил ей полный штат слуг, карету, начал дарить лучшие наряды и бриллианты. Короче говоря, встал на путь разорения, как любой другой влюбленный простофиля.
Я даже не искал собственную дорогу к позору и гибели, а просто шагал по давно проторенной дорожке, с глупым упрямством не желая отступать в сторону ни на дюйм. И меня постигла судьба, которая уготована всем безумцам, чего я в полной мере заслуживал.
Однажды вечером я решил зайти к Селин, когда она меня не ждала. Дома ее не оказалось. Ночь была теплая, а я устал от долгой прогулки по Парижу, поэтому решил подождать даму своего сердца в ее будуаре. Мне доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие дышать воздухом, освященным ее недавним присутствием. Нет, я преувеличиваю. Никогда я не считал ее воплощением святой добродетели. То был скорее аромат благовоний, который она оставила, смесь запахов мускуса и амбры, а вовсе не святости. Однако, как я уже упоминал, было тепло и в помещении вдруг сделалось до того душно от благоухания ароматических эссенций и цветов, что мне пришлось открыть балкон и выйти на свежий воздух.
Сверху светила луна, снизу — газовые фонари, было очень тихо и торжественно. На балконе стояла пара кресел, я сел и достал сигару. Я и сейчас закурю с вашего позволения.
Последовал небольшой перерыв в рассказе, пока он доставал и раскуривал сигару. Я обратила внимание на его длинные, ухоженные ногти и, когда он перекатил сигару из одного угла рта в другой, на полные губы. Выпустив струю душистого дыма в холодный воздух, мистер Рочестер продолжил:
— В то время я любил сладости, мисс Эйр. За сигарой я ел шоколадные конфеты и смотрел на кареты, проезжавшие по модным улицам в сторону расположенного неподалеку оперного театра, потом обратил внимание на элегантный экипаж, запряженный великолепными английскими лошадьми и отчетливо видный в сиянии городских огней. Когда он притормозил, я узнал voiture, который отдал в распоряжение Селин. Она вернулась.
Конечно же, мое сердце от нетерпения забилось с удвоенной скоростью, когда я перегнулся над железной оградой. Как я и ожидал, экипаж остановился у двери гостиницы. Огонь моего сердца, моя истинная любовь вышла на мостовую. Хотя Селин была укутана в плащ, совсем не нужный в такой теплый июньский вечер, я узнал ее мгновенно по маленькой туфельке, которая на миг выглянула из-под платья, когда она ступила на подножку экипажа. Я на своем балконе уже чуть не зашептал «mon ange…» (разумеется, тоном, который должно слышать только нежное ушко возлюбленной), когда следом за ней из кареты выпрыгнул некто, тоже облаченный в плащ, только в шляпе и со шпорами, которые звякнули о мостовую. Они вместе прошли в арку porte cochère.
Вы когда-нибудь испытывали ревность, мисс Эйр? Разумеется, нет. Об этом можно и не спрашивать, потому что вы никогда не были влюблены. Ваша душа пока спит, и оба этих чувства вам только предстоит испытать. Еще не произошло то, что в состоянии их разбудить. Вы полагаете, что жизнь будет течь так же спокойно, неторопливо, как та река, которая уносит вашу юность. Плывя по течению с закрытыми глазами и ничего не ощущая, вы не замечаете выступающих из воды рифов, не видите неровностей дна и не слышите, как кипят волны, разбиваясь о берега. Но я говорю вам, и запомните мои слова, когда-нибудь настанет день, когда вы натолкнетесь на скалистое ущелье, в котором ваша жизнь превратится в стремительный водоворот, пенящийся и ревущий. И тогда либо вы разобьетесь о скалы в пыль, либо какое-нибудь течение посильнее подхватит вас и вынесет в более спокойные воды, как произошло со мной.
Мне нравится этот день. Мне нравится это небо, нравится суровость и неподвижность мира, скованного морозом. Мне нравится Тернфилд, его почтенный возраст и уединенность, его старые деревья с грачиными гнездами, его серый фасад и линии темных окон. И все же как долго мне была отвратительна даже мысль о нем, как долго я сторонился его, как зачумленного! Как я ненавижу его и сейчас! Если бы вы только знали…
Он, стиснув зубы, замолчал. Потом ударил ногой в мерзлую землю. Им как будто овладела какая-то неприятная мысль, да так, что он не мог продолжать.
Тернфилд-Холл стоял прямо перед нами, в конце длинной аллеи. Подняв глаза к его зубцам, мистер Рочестер задержал на них такой взгляд, которого я не видела ни до, ни после того. В больших глазах под черными бровями как будто вступили в борьбу боль, гнев, раздражение, отвращение, ненависть. Это была неистовая схватка, которая могла захватить его целиком, но вот новое чувство появилось в его взгляде и взяло верх. Нечто твердое и циничное, своевольное и решительное.
Вдруг к нему подбежала Адель со своим воланом, и его мрачная задумчивость была потревожена.
— Прочь! — хрипло вскричал он. — Не подходи, дитя.
Хозяин встал и, не оборачиваясь, зашагал по аллее, но я почувствовала, что он хочет, чтобы я последовала за ним. По дорожке между буками мы прошли молча. Я осмелилась вернуть его к тому месту рассказа, на котором он резко отвлекся от воспоминаний.
— И вы покинули тот балкон, сэр, — спросила я, — когда мадемуазель Варанс вошла?
Я собралась услышать в ответ на этот не совсем своевременный вопрос какую-нибудь грубость, но, напротив, очнувшись от своей сердитой задумчивости, мистер Рочестер повернулся ко мне, и с его лица как будто слетела тень.
— О, я и забыл о Селин! Тогда продолжим. Что ж, увидев свою прелестницу в сопровождении кавалера, я услышал шипение, и зеленоглазый змей ревности поднялся, распрямляя кольца, с того залитого лунным светом балкона, скользнул мне за пазуху и за пару минут проточил путь к моему сердцу. Странно! — вдруг воскликнул он, снова неожиданно уходя от темы. — Странно, что именно вам, юная леди, я решил рассказать об этом. И странно, что вы слушаете меня так спокойно, словно это самая обычная вещь в мире, когда такой человек, как я, рассказывает о своей любовнице-певичке столь своеобразной и неопытной девушке, как вы.
Однако последняя странность объясняет первую, о чем я уже как-то обмолвился прежде. Вы, с вашей серьезностью, внимательностью и осмотрительностью, были буквально созданы для того, чтобы стать хранителем чужих тайн. К тому же я хорошо понимаю, с какой душой соприкоснулся. Она не из тех, что легко поддаются пагубному влиянию извне. О, это особенная душа. К счастью, у меня нет в мыслях навредить ей. А если бы я и хотел этого, она не восприняла бы пагубы. Чем больше мы с вами будем разговаривать, тем лучше. Вы столь невинны, столь неопытны, что я не могу осквернить вас, в то время как вы можете возродить во мне силы.
— Надеюсь, что это так, сэр.
Внутри у меня все сжалось, когда он посмотрел на меня и улыбнулся. Потом, затянувшись сигарой, он продолжил.
— Я остался на балконе. «Они наверняка зайдут в будуар, — подумал я. — Тут-то я их и подстерегу». И вот, сунув руку в открытую балконную дверь, я задернул гардины, оставив лишь небольшую щель для наблюдения. Затем прикрыл раму, но не совсем, так, чтобы было слышно воркование влюбленных, после чего вернулся в кресло. Как только я сел, пара вошла. Мои глаза устремились к щели. В будуаре появилась горничная Селин. Она зажгла лампу, поставила ее на стол и удалилась.
Теперь мне было хорошо видно пару. Оба сняли плащи, и мне явилась моя госпожа Варанс, сверкающая шелками и бриллиантами (все это были мои подарки, разумеется). Ее спутник был в форме офицера. Я узнал его. Это был молодой виконт, безмозглый распутный юнец, которого я несколько раз встречал в обществе. Я настолько презирал его, что даже не мог ненавидеть. И едва я узнал его, как ядовитый зуб ревности был сломлен, ибо в тот самый миг моя любовь к Селин погасла, как костер, залитый ведром воды. Женщина, предавшая меня ради такого… была недостойна того, чтобы за нее бороться. Она была достойна лишь презрения. Впрочем, в меньшей степени, чем я, простодушная жертва ее обмана.
Они заговорили, и их разговор успокоил меня до конца. Разговор был фривольный, торгашеский, бездушный и бессмысленный, способный скорее утомить, чем взбесить слушателя. На столе лежала моя карточка, и, когда она была замечена, прозвучало мое имя. Ни ей, ни ему не хватило запала или ума, чтобы высмеять меня основательно, и они начали оскорблять меня со всей мелочной грубостью, на какую только и были способны. Особенно усердствовала Селин, которая помянула даже мои личные недостатки, «уродства», как она их назвала. Раньше она восхищалась моей beauté mâle, и надо сказать, что в этом смысле ее поведение диаметрально противоположно вашему. Ведь уже при второй встрече вы прямо заявили мне, что не считаете меня красивым. Тогда меня это поразило, и…
Тут к нам снова подбежала Адель.
— Месье, Джон просит вам передать, что пришел ваш агент и хочет вас видеть.
Я мысленно встрепенулась. Его рассказ так увлек меня, что я представила себя им, наблюдающим за своей возлюбленной. Мне захотелось возразить ему, опровергнуть его уверенность в том, что я считаю его некрасивым. Но время для этого было неподходящее, да и, подумала я, вряд ли когда-нибудь хозяин сможет изменить свое мнение.
Он решил, что чувство ревности мне совершенно не знакомо, но сейчас, когда я посмотрела на Адель, странное шипение стало обволакивать мое сердце. Я была в ярости оттого, что она прервала рассказ, который я столь страстно желала слушать. Однако мистер Рочестер на этот раз остался невозмутим.
— В таком случае буду заканчивать, — сказал он. — На чем я остановился? Ах да. Открыв дверь, я вошел в комнату. К этому времени они уже лежали на кровати в объятиях друг друга. Виконт зарылся лицом в глубокое декольте Селин. Увидев это, я тут же лишил Селин своего покровительства и велел ей освободить гостиничный номер. На ее призывы я поморщился, не обращая внимания на крики, истерики, мольбы, возражения и конвульсии, и назначил виконту встречу в Bois de Boulogne. На следующее утро я имел удовольствие встретиться с ним и всадить пулю в его плечо. Тогда я решил, что покончил со всей этой историей навсегда.
Однако, к несчастью для меня, за полгода до этих событий Варанс осчастливила меня этой fillette Аделью, которая, как она поклялась, была моей дочерью. Может быть, так оно и есть, однако облик ее не обезображен признаками моего отцовства. Лоцман больше похож на меня, чем она. Спустя несколько лет я окончательно порвал отношения с ее матерью, и она, бросив ребенка, сбежала в Италию с каким-то музыкантом или певцом. Я тогда отказался признавать за Аделью право пользоваться моей поддержкой, не признаю я этого и сейчас, потому что она не моя дочь. Но, узнав, что она осталась одна, я увез этот невинный росток из парижской грязи и посадил здесь, чтобы он рос, дыша благодатным воздухом английского сада.
Миссис Фэрфакс нашла для нее гувернантку, вас, и теперь вы, узнав, что ваша ученица — плод незаконной связи французской танцовщицы, вероятно, станете по-другому относиться к ней?
— Нет, — поспешила ответить я. — Адель не в ответе за проступки своей матери или ваши. Теперь, когда я знаю, что она в известном смысле сирота, забытая матерью и не признанная вами, сэр, я стану относиться к ней еще теплее, чем прежде. Могу ли я предпочесть избалованное чадо богатых родителей, ненавидящее свою гувернантку, несчастной сиротке, которая тянется к своей воспитательнице и видит в ней друга?
— Значит, вы так себе это представляете! Впрочем, мне пора возвращаться. И вам тоже. Темнеет.
Но я задержалась еще на несколько минут с Аделью и Лоцманом. Мы побегали с ними наперегонки, потом поиграли в волан. Когда мы вошли в дом, я сняла с малышки шляпку и пальто, а потом посадила к себе на колени и позволила болтать о чем угодно. Так мы просидели целый час. И я не упрекала девочку за ее склонность к пустословию, выдававшую легкомысленность ее характера, так как пришла к выводу, что эту черту она, вероятно, унаследовала от матери.
У нее были и достоинства, и я начала ценить их еще сильнее. Я искала в ее облике и поведении сходство с мистером Рочестером, но не находила. Ни походка, ни мимика не указывали на их родство. Меня это огорчило. Если бы она напоминала его, возможно, он бы заботился о ней больше.
Лишь удалившись в свою комнату на ночь, я смогла припомнить и всесторонне проанализировать свою встречу с мистером Рочестером. Было что-то определенно странное в душевном возбуждении, которое столь неожиданно охватило его, когда он объяснял свое нынешнее настроение и недавно ожившую любовь к старому замку и его окрестностям. Однако у меня создалось такое впечатление, будто какая-то особенность этого дома вызывала у него исключительную тревогу, наполняющую глубины его души.
Какое-то время я размышляла над этой загадкой, но потом бросила, осознав, что пока разрешить ее не удастся, и стала думать об отношении моего хозяина ко мне самой. Его откровенность была данью благоразумию, которое он во мне увидел. Во всяком случае я это так понимала и принимала, испытывая гордость оттого, что он решил сделать меня своей слушательницей.
Но теперь, когда я осталась одна и на меня уже никто не смотрел, как на хранительницу секретов, я сосредоточилась на подробностях истории, поведанной мистером Рочестером. Обладая идеальной памятью, я наполнила его набросок красками своего воображения. Моему взору предстал летний Париж, кареты на освещенных газом улицах и номер Селин Варанс, запахи ее духов и цветов, которые он описывал.
Я будто пережила его grande passion к французской красавице. Я увидела, как он надевает ей на шею бриллиантовое колье перед зеркалом, как ее лицо озаряется счастьем, когда она проводит пальцами по сверкающему украшению, как она вскакивает и разворачивается, чтобы обнять его, как запускает руки в его густые волосы, целует точеный подбородок и с кокетливым французским выговором сравнивает его с греческим богом.