Вдохнув полной грудью, я попыталась улыбнуться. В конце концов, разве всё так уж плохо складывается? Другие, вон, всю жизнь ползают мухами в собственном навозе. Я ещё всем покажу — и бабушке, и выскочкам вроде Катеньки. Пусть дальше страдают бесполезной ерундой, а я стану самой лучшей ведьмой, всех опасных духов по росту построю и в жаб превращу…
Надпись, возникшая на рабочем столе ноутбука, впрочем, изрядно разбавила сладкие мечты. Всего одно короткое слово, набитое первым попавшимся под руку шрифтом, но оттого не менее странное:
«Остановись».
Глава XX Не зуди, пчела
— Виктория, быстрее! Ох, что же ты такая неповоротливая?! И в кого такая уродилась?!
Правильно, зачем тащить за руку? Это же слишком просто, да и скучно как–то. Почему бы не внести разнообразие и не потащить за шарф, впиявившийся в горло покруче тугого поводка?! Подумаешь, какой–то кастинг! Всё равно провалюсь. Нет бы хоть раз обратить внимание на явные знаки, что день не задался: на не приезжавший сорок минут автобус, на треснувшее так не вовремя платье, на сломанный каблук у белой туфельки с голубым бантиком… Куда там, бабуля у нас слишком умная, чтобы сообразить: положи внучку, где взяла, останься дома!
А что я могу сделать? Я маленькая, в том славном возрасте, когда в автобусе не видишь ничего, кроме чужих ног и задниц. Баба Света несётся вверх, по крутой лестнице — попробуй догони! Как Винни—Пух, считай ступеньки, только не головой — коленками, и слушай, слушай зудящую пчелу:
— Виктория! Выпрями спину! Господи, что за растрёпа! Поправь платье — сейчас же! Девочка должна быть опрятной… Опять упала?! Вся в пыли! Я что, просто так стирала, гладила…
Вот бы возник сейчас кто–нибудь — неважно даже, кто — на высоченной пустынной лестнице. Тогда бы сразу пошла другая шарманка. Тут вам и наклеенная улыбочка, и виноватое пожимание плечами, и заискивающее блеяние:
— Ах, так тяжело ругать моё маленькое солнышко! Но я хочу ей только добра, вырастет — поймёт… Викуся, деточка, не вытирай ладошки об платье, они у тебя грязные! И где только успела измазаться…
Но никого нет, а бабушка спешит, давит на горло шарф, так, что дышать–то нечем, а лестница не кончается, не кончается, как будто поднимаешься в самое небо и там, за перилами, вот–вот проплывёт подмигивающая круглым синим глазом луна. Если раньше не задушат. Уже не понимаешь ничего, только ступеньки считаешь, а пчела всё никак не заткнётся, и звякают серёжки в её ушах:
— Виктория… Звяк!.. Помнишь, как мы договаривались?.. Звяк!.. Перепутаешь текст, как в прошлый раз — ты мне больше не внучка!.. Звяк!.. Вот я в твои годы уже наизусть поэмы читала, а ты четыре строчки запомнить не можешь!
Неправильная пчела. С неправильным мёдом. И не одна — целый рой кружится, кружится вокруг головы, и всё так же мерзко зудит. Ружьё мне сюда, ружьё…
— Звяк!.. Вся в мамашу…
Почему я её слушаю?!
— Звяк!.. Неудачница…
Я же уже не маленькая! Я же уже могу ответить! Ступенька, ступенька, ступенька — и вот уже мы одного роста с бабой Светой, я даже выше немного. Какая она отсюда, сверху, жалкая! И голос–то, голос — пищит, заливается:
— Виктория! Стой сейчас же, куда ломанулась?! Хорошие девочки…
Хорошие! А кто сказал, что я хорошая?! Не руки у меня вовсе — птичьи лапы с когтистыми пальцами, и они легко разрывают мерзкий шарф. Лети, лети, пчёлка, посчитай–ка ступеньки! Десятая — звяк! — и отваливается ухо, выворачиваются руки и ноги, двадцатая — звяк! — ломается шея, хрустит, как раскушенная вафелька. Голос знай себе зудит, зудит, но скрежещет, будто тоже сломался:
— Хорошие девочки никогда не грубят старшим! — щелчок, — … не грубят старшим… не грубят старшим… не грубят старшим…
Брызжет, брызжет во все стороны — не кровь, машинное масло, липкое и вонючее. Со стеклянных глаз, один из которых разбился посерёдке, слезла краска, а под кожей не кровь с костями и мышцами вовсе — шестерёнки с пружинами. Бабушка валяется в грязи, разломанная в хлам, а я смеюсь — как же смешно! Глупый автомат, глупая кукла, так мешавшая жить — что, истёк срок годности?! Не зуди, пчела, а то подавишься неправильным мёдом! Выдрать с корнем динамик — и только хрип, только помехи, ни звука больше, ни звука! Перенастроим–ка слегка — а, каково? И щебечет, щебечет ласковый голосок:
— Ах, Викуся, какая же ты замечательная девочка!
Хрясь её по морде красивой белой туфелькой, хрясь! Ради такого дела и туфельку не жалко. Рвётся, кривится искусственная кожа, облезают ненастоящие дёсны с железного рта.
— … Хорошая девочка!
Хрясь! На тебе, на, получи! Растопчу, раздавлю, как ту поганую пчелу…
— … Любимая девочка!
Хрясь! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
— … Виктория! Виктория!
Бывает с вами такое, что просыпаешься — и не можешь врубиться, то ли радоваться, то ли жалеть об улетевшем сне? И там бабуля, и тут бабуля — только настоящая, наверное, из крови, мяса, костей и прочей требухи. Ковырнуть ножом, что ли, проверить?..
— Виктория! Это что ещё такое?!
И тут мозг наконец–то проснулся. Так, Вика, не тупи: ты дома, у себя в кровати, а над тобой самая настоящая баба Света, да ещё и злая как пресловутая пчела. И вот эта самая настоящая тычет обвиняющий перст в экран невесть с чего включённого ноутбука. А я висну, как будто я — автомат. Выключала же! Но вот он, горит, светится, а с экрана многозначительно подмигивает очередное: «Ты не видишь правды».
— Опять всю ночь с компьютером в обнимку?! А ещё больной притворяется! Ну–ка живо поднимайся!
— Не зуди, пчела, — это, конечно, шёпотом — сдалось мне с какой–то убогой бабкой ругаться! Может, я завтра мир спасу. Или даже сегодня — как повезёт. Ради этого и в школу можно пойти, да даже не раз. А может, я сегодня Катеньку заколдую — ух, заколдую… Плевать, что не умею! Керри вон тоже не сильно чего умела, а как, что называется, накрыло…
Чего перекосилась–то, пчёлка? Не привыкла смотреть на счастливые лица? Ну простите, ваше императорское величество-с, сенную девку неразумную — скоро избавит она вас от своего излишне жизнерадостного присутствия. Ушла, уже ушла: только и видели, как хлопнула дверь, обрезав:
— Виктория, это что за вид, немедленно переоде…
Я показала закрытой двери язык. Давай, болтай сама с собой и с глупым куском кошатины — мне–то что?! Мне сейчас настроения ничто не испортит, пусть даже какой–нибудь зомби–апокалипсис или атомная бомба!
— Развлекаешься?
Есть, оказывается, в мире голос, во власти которого снова превратить меня в зашуганную прежнюю Вику: вот только теперь — не бабкин, а Светозара. Колдун стоял в дверях своей квартиры и смотрел на меня — смотрел так, что голова сама собой опустилась, а вместо радостных речей полилось виноватое:
— Извините! Наверное, слишком заметно… я постараюсь потише! — тут зарождающаяся ведьма во мне снова подняла голову, — Но и вы хороши! Зачем ноутбук–то включать? Да ещё писать ужасы всякие. Бабушку напугали…
Ну, не совсем напугали, скорее — рассердили, но Светозар и сам, наверное, всё понял. Если ему не лень было распутывать сбившие в комки мысли.
— Ноутбук?.. — ну вот зачем, зачем так смотреть — мурашки же по коже. Не понимаешь толком: то ли от смущения — не каждый день тебя парни разглядывают! — то ли тупо боишься…
— Я ничего тебе не посылал. Кроме сообщений на форуме.
Хорошее настроение съёжилось под натиском вопросов, почему–то возглавляемых круглыми выцветшими глазами повисшей за окном дрёмы:
— Не посылали… как же… А видео? А надписи? «Остановись» там, и всё такое… Не вы?!
Поток вопросов прервала рука, ободряюще похлопавшая по плечу. Я уставилась на руку — куда там барану с воротами! Как–то не получалось осмыслить её как часть тела Светозара: нет, что–то явно отдельное, но оттого не менее тёплое.
— Наши враги способны на многое, Рогнеда. Но не бойся. Теперь ты одна из нас. А своих мы не бросаем.
Опять, опять я улыбаюсь как идиотка. Да хоть сто раз отращу волосы, хоть сто раз стану красивой — а всё равно вести себя, как красавица, вряд ли смогу. А может, оно и к лучшему: хорошо разве быть пустышкой, эдаким красивым, блестящим воздушным шариком с пустотой внутри?
Прозрачные глаза переливаются, так, что не поймёшь: вроде были раньше зелёные, а теперь не то голубые, не то серые… Ну вот, опять голова сама опускается, опять вместо чужих глаз смотрю на собственные ботинки.
Да, страшно, так, что мелькает малодушная мысль — а не зря ли я согласилась стать ведьмой? Мелькает — и тут же беспощадно давится каблуком. Страшно, кто бы спорил. Вот только это стоит того, чтобы похоронить «приличную девочку» Викторию. Чтобы стать по–настоящему нужной.
Глава XXI Ведьма или нет?
Ну–ка, ответьте: чем отличается просто первый урок и первый урок, на котором обещали контрольную? Правильно: количеством присутствующих. В обычный день большинству и нафиг не упёрлось приходить вовремя: ну поорёт препод, побесится, двойки–то за поведение класса так с пятого не ставят. Но вот грядёт контрольная, и самые яростные опоздуны тотчас превращаются в примерных деток, сидят за партами и радуют учителей бантиками, галстучками и кроткими улыбочками.
И ещё более забавный момент: чем лучше у тебя настроение, тем больше шанс, что кто–нибудь решит его испортить.
— О, княгиня воскресла! — Костян даже из–за парты вскочил — как же, явилось любимое чучело! — Чего это с тобой?! Парик нацепила?! Дай погонять!
Уворачивайся теперь от этого придурка, объясняй — не пропустит ведь!
— Нет на мне никакого парика. Это мои волосы. Понимаю, для тебя новость, что на голове может что–то расти, но постарайся принять удар судьбы достойно.
Конечно, не отвалит. Он никогда не отваливает.
— Да харе гнать, ты ж ёжик тифозный! Чё, совсем облысела, а? — попробуйте, отпихните дебила, который до старших классов дорос, а мозгами не обзавёлся! Костян с силой дёрнул прядь отросшихся волос. Конечно, я вскрикнула: больно же! Вот бы его тоже за что–нибудь дёрнуть. И оторвать нахрен.
Да что я парюсь?! Ведьма я или не ведьма? Разве можно париться той, что, может быть, поможет спасти мир, из–за каких–то там неандертальцев! Вот сейчас как заколдую, ох, заколдую… Я, не моргая, уставилась на Костяна. Сейчас я ему… Будет у нас милый лысенький пенёк, совсем лысенький. Пялишься, ждёшь, почти по–настоящему видишь — сейчас, сейчас волосы с макушки посыплются, как листья осенью, опадут на пол, жутко перепугают школьную врачиху и взбесят англичанку… Может, даже контрольную отменят. А чего: вдруг эпидемия?..
— Слышь, тебя гипножаба покусала? — опять ржёт, абсолютно довольный, да знай себе скребёт пятернёй не собирающиеся выпадать волосы. Тоже мне, магия! Может, Светозар вообще ошибся, и никакая я не ведьма. Ни черта же не выходит!
В безуспешные попытки обеспечить Костяна гладенькой лысинкой ворвался голос англичанки:
— Вы ещё не сели?! Звонок! Контрольная! Очень важно! Уберите учебники, пользуемся только своими головками!
Интересно, а наколдовать так, чтоб она перестала тараторить и путать нас с первоклашками, не получится? Хотя куда там! Костян вон, сидит волосатый, а уж ему–то облысеть всяко проще, чем поумнеть хоть на грамм — Овце. Вообще–то она Альбина Михайловна, но кто хоть раз видел эти пергидрольные кудряшки, услышал радостное блеяние, согласился бы — Овца, стопроцентная.
С английским у меня, в принципе, не так чтобы плохо. В смысле — не так плохо, как с немецким. Да только я не готовилась от слова «совсем», и вообще, какая там контрольная?! Смысл в глупых тестиках и прочей ерунде, которой якобы «проверяют знания»? Лучше учиться чему–то полезному и интересному. Магии, например. Чтобы точно знать и как Костяна облысить, и как бабок с обезьяньими руками с многоэтажек посбрасывать.
Брр. Всё–таки эти дрёмы жутко противные. Но они — там, далеко. А контрольная, написанная, по ходу, не по–английски, а по–китайски — вот она, родимая, под носом.
А, ладно, накалякаю что–нибудь. Двойка и двойка, шут бы с ней. Бабка мне теперь уж точно не указ, пусть хоть желчью подавится… Как там остальные? Конечно, Катенька уже строчит, строчит, аж язык высунула. Языком она пишет, что ли? Ежу понятно — не знает ничего, а умной показаться хочется. Вон, вон к Сашку–ботану лапки потянула — спишет, как пить дать! Заложить, что ли? Не, Сашка жалко. Он амёба, конечно, та ещё, но хоть меня не трогает.
Вон Генка. Он не пишет. Да и зачем ему? Ему и школа–то, по–хорошему, не нужна. Овца, конечно, ему тройку наскребёт — к чему танцору золотая медаль? Он танцевать будет, в конкурсах участвовать, а аттестат ему родители, если что, оплатят. Бьюсь об заклад, вышку тоже оплатят — непрестижно же, без образования–то! Пляшет–то он здорово, не спорю; да только мозгов при этом — в лучшем случае на девять классов с ПТУ.
А вон и наш герой дня! Костян, миленький, что ж ты на листочек–то так пялишься? Естественно, от контрольной дешёвым сборником анекдотов не отмажешься, а вместо знаний–то — фига! Честно пытается писать, откладывает ручку — и ну вертеться, крутиться, голову скрести! Шпаргалки, что ли, спрятал, а теперь достать не может?
От Овцы его манёвры тоже не укрылись: руками всплеснула, нахмурилась, губы надула…
— Константин! Не списывать!
На лице нашего клоуна мигом возникло самое разнесчастное выражение:
— Да я не списываю, Альбина Михайловна! Просто чешусь. Чешется очень!
— Вот чтоб больше не чесался! Контрольная! Допишешь — почешешься! — и Овца, сочтя свой священный педагогический долг исполненным, прошествовала к соседнему ряду. Я склонилась над пустым листом: настрочу что–нибудь, чтоб не примоталась, а то решит, будто я телепатические сигналы ловлю, как в той древней серии «Ералаша».
— Константин! Я же ясно выразилась! Прекратите!
— Да чешется же! — прохныкал Костян. Чего, урок сорвать пытается? От отчаяния чего только не сделаешь, как говорится. Овцу–то испугать несложно, да только тактика слабовата. Не прокатит, точно не прокатит. Если только кто–нибудь спишет втихаря, да только что–то не видать таких: все на клоуна пялятся.
— Прекратить! — уже сорвалась на визг Овца, после чего перешла к решительным действиям: подлетела к Костяну и принялась трясти за плечи. На пол посыпались бумажки. Ага! Погорел–таки со своими шпаргалками! Но почему–то англичанка словно не заметила кучи ценного материала, зато завизжала:
— Это что ещё такое?!
— Волосы! Ай, не дёргайте, больно же! — Костян попытался освободиться, но Овца мёртвой хваткой вцепилась в его патлы и пуще прежнего заверещала:
— Докатились! Вшей в школу приносим?! Живо домой! Чтоб, пока зоопарк не выведешь, не возвращался!
— А контрольная? — ну, естественно, Костян не был бы Костяном, если б не попытался и сейчас сыграть в примерного мальчика. Англичанка неожиданно мило улыбнулась:
— Контрольная — это дело! Иди в медпункт, там напишешь. А потом — сдашь и домой, — так у неё получилось это «домой», словно «на свободу с чистой совестью».
Поникший Костян уныло побрёл на выход. Не смеяться, не смеяться, а то ещё начнёт своими вшами во все стороны сыпать! Наверное, сам себе их и подсадил, чтоб контрольную не писать. А что, вроде как причина уважительная! Или… или у меня получилось? Его ж теперь побреют, точняк побреют!
Оно не доказательство, конечно. Но как–то так вышло, что само собой вырвалось тихое хихиканье. Овца не заметила — вон, стоит, руки отряхивает, кудряшки свои дёргает, того и гляди, сама в медпункт кинется.
Всё–таки весело быть ведьмой!
Глава XXII Новое знакомство
Без Костяна в школе стало как–то поспокойней: не то чтоб совсем идеал, но жить можно. Хороший такой побочный эффект его внезапной вшивости: всем плевать на меня. Есть другой шикарный объект для охов и ахов.
— Ой, как нехорошо! — шепчет на ухо Маринке Катенька, — Я думала, Костенька опрятный, а он… нет–нет, я не осуждаю, ты не думай! Бедненький, он, наверное, с бомжом в метро рядышком ехал…