вот своих насовсем забыть — о том задумывался. И
то правда: серебра в шапку они ему не насыплют,
скакуна даром не дадут, да и шапки не сошьют. Все
самому добыть надо. Но там, в орде, осталась его же-
на с сорванцом Хабибулой, сыном Хайруллиным.
Только бы на ногу научиться чуть-чуть приступать,
а там видно будет! Каждый раз, как он из низовской
земли в свой улус возвращался, родные на него как
голодные псы глядели, подачки ждали. Они так ду-
мали: он в русской земле свои сумы серебром набил,
и не верили, что все отдано хану.
А рыбарь Варнава, как шмель, жужжал и жуж-
жал рядом, жизнь свою с мала до велика вспоми-
ная:
— А я вот мордвином родился, по-мордовски кре-
щен. Не упомнил, как отца с маткой басурманы угна*
ли. Сиротой к мордвину нанялся стадо пасти. Бога-
тый был мордвин, сердитый, скупой. А дочка у него
как цвет полевой. Я до парня вырос, тут же в работ-
ники нанялся. Вот показалось хозяину, что его доч-
ка по-доброму на меня запоглядывала. Прогнал со
двора, да не дочку, а меня. Побродил я по мордов-
скому краю лето, другое. Как-то ненароком на Вол-
гу вышел и там к одной ватаге пристал. Смелые бы-
ли ребята, а в атаманах у них сам Аксен. От этого
Аксена страх по всей Волге бежал и до костей прони-
мал и боярина и лихого басурмана-татарина. Он в ту
пору уже стариком был и все подумывал оставить
нас, а самому в монастырь уйти. В монастырь не уда-
рился, а зарылся в лесах заузольских, как барсук в
муравьевище. После того порядка в ватаге не стало.
На зиму пришел я к печерским монахам дрова ко-
лоть да печи топить. А по весне в рыбари меня пос-
тавили. И все лето в русскую веру заманивали. Ну это
не хитро было, в ту пору не было во мне никакой ве-
ры, никакого бога. Осенью по льду окрестили меня
по-православному. Бросили через полынью жердочку,
за нее я ухватился и с головой окунулся. Только ку-
лаки поверх воды оставались. Выходит, весь я кре-
щеный, а кулаки не крещены. После того на меня
крестик повесили и сразу в послушники. Из послуш-
ников в монахи постричь долго ли? Постригли и Вар-
навой нарекли. С той поры я в православных мона-
хах и хожу. И ничего, не жалуюсь. Была бы рыба в
реке — всех накормлю. С русскими жить можно, на-
род добрый. Только их не задевай, они первыми не
заденут!
Неприметной протокой Варнава заплыл в стари-
цу — старое русло Керженца. Здесь он струился ког-
да-то, а теперь вот осталось на месте его только озе-
ро, глубокое и темное, красы невиданной. Вековые
деревья обступили его вплотную, нависли над ним,
словно воды испить собираясь. Варнава высадил Хай-
руллу на пологий берег, на мягкую моховую кочку:
— Посиди тут, погляди, а я снасти потрясу. Од-
ному-то мне будет сподручнее!
И поплыл ко крутому берегу. Видел Хайрулла, как
он достал из воды конец сети, как стал выбирать ее
в челн. И с каждым перехватом руки в челн вместе с
мокрой сетью падала рыба. Какой только тут не бы-
ло! И лещ, и язь, и щука, и окунь. И ленивые озер-
ные жильцы линь и карась. И все это трепыхалось,
подскакивало в челне, сверкало под солнышком. Вар-
нава доволен был.
— Рыбное озеро! Завтра под вечер опять в эту
старицу брошу! — сказал он вернувшись. Выбрав
рыбу, повесил сеть меж двух дубков для просушки,
помог Хайрулле забраться в челн и поплыл протокой
на Керженку. А Хайрулла долго еще оглядывался на
старицу. Так приворожило его это красивое и сонное
озеро. Вниз по реке плыть — играючи веслом махать.
Теперь Хайрулла сидел лицом к рыбарю и глядел,
как ловко он управляет челном. Огненная борода
Варнавы уже серебрилась, да и лицом он поизнурил-
ся, но говорить не уставал. Бывало и на Волге так,
когда от Печерской обители тони оберегал. Как по-
шлет судьба к его ночному костру путника какого,
всю ночь проговорит, только слушай.
— Только бы отец наш Макарий из полону выр-
вался — опять пю-православному заживем. Где-нигде,
а кельи выстроим и церковушку поставим, и народ к
себе приманим. Здесь, на Желтоводье, видно, место
несчастливое, либо мы не ко двору пришлись. Этого
с кем не бывает. Иной добрый конь, да не ко двору
попадет — и сразу хиреть да худеть начнет, хвост
и грива войлоком сваляются. Говорят, что в том де-
душка-домовой виноват. Коли он коня полюбит, так
по ночам его и моет, и чистит, и гривы косичками за-
плетает. А того, что невзлюбит, ночью по двору го-
няет, хвост и гриву дерьмом посыпает. Ну и пропа-
дает конь. А вот в мордве на зверушку ласку это ва-
лят, будто она у коней гривы путает, из шеи кровь
сосет и коню покоя не дает. А по моему разумению,
у доброго хозяина конь всегда и здоров, и в теле.
Невзлюбили ваши Макария, как злой дед домо-
вой доброго коня. А все за то, что умен да смел, пе-
ред ханом на колени не падает и своих тому поучает.
Грешно, мол, православным перед басурманами рабо-
лепствовать! Не перенимайте у басурман дикие их ру-
гательства, порядки и обычаи! Не отдавайте им ни
скота, ни жита, ни пшена, ни гороха — пусть сами,
отряхнувшись от лени, научатся выращивать хлеб!
Как шмель жужжит и жужжит рыбарь Варнава,
только слушай. По вечерам в своей землянке, до то-
го как заснуть, Хайруллу на путь праведный настав-
ляет. Ни словом не заманивает его в веру православ-
ную, но незаметно сводит к тому, что здесь, в низов-
ской земле, и поля, и лес, и реки, и сами люди доб-
рее, чем на басурманской стороне. И во всех бедах
русских людей повинны они, басурманские лихоим-
цы, что грабят и зорят незлобивый народ, детей си-
ротами оставляют, у матери детей отнимают.
— Нет, ты поживи-ка с нашим народом подольше,
одной семьей, тогда сам поймешь, можно ли на него
руку поднимать, последнее отнимать, грабить да на-
сильничать!
Молчал в ответ Хайрулла, но задумывался. А ду-
малось о том, как счастливо жилось бы ему вот в
этой убогой землянке с любимой русской женой и сын-
ком Хабибулой. Сам он плавал бы в челноке по реке,
бросал в старицу сети и возвращался с уловом домой.
А жена с сыном выходили бы на берег и ждали, ког-
да его челн покажется из-за далекой излучины. Либо
шли берегом ему навстречу.
Потом, когда будет слушаться нога, он пошел бы
в этот непроходимый лес и свалил из самострела
большого рогатого зверя, больше любого коня, вкус-
нее конского мяса. И все привез бы сюда, к своей
землянке. А в землянке жена и сын. А по весне они
вдвоем с женой раскопали бы в лесу кулигу, как это
делают все русские, и посеяли на ней и овес, и го-
рох, и просо. Чтобы целый год у них был и кисель, и
русская каша!..
8
Ох, высока гора при устье Суры-реки. Высоко си-
деть, далеко глядеть. И сама Волга видна, сколь оси-
лит глаз, и Сура не заслонена. По склону горы дуб-
няки да медовый липняк, а у берегов кусты таловые
непролазные. А за горой, на родной плодородной
земле, селеньица чувашские в пять—десять дворов,
с посевами и пастбищами, да такими, что не только
ордынец позавидует. Чуваши — такой народ: ско-
вырни его, сожги его, раздень догола, только землю-
матушку не тронь, не растаптывай, и он снова под-
нимется, за мотыгу возьмется, и жито, и горох, и про-
со вырастит! И накормит, напоит всякого, кто посту-
чит в его окошко малое или ночевать попросится.
Высока гора при устье Суры.
В той горе земляночка наскоро выкопана, а под
горой в тальниках у самой воды челнок убористый
хоронится, только столкнуть — и плыви! Шестеро у
челна, седьмой на горе, да на таком-то юру, что кру-
гом видать. Глядит из-под руки и по Волге и по Суре,
не покажется ли челнок или конный посуху, бере-
гом. И всем, кого остановят, дают ватажники наказ
донести молву до хана басурманского, что припасен
ему выкуп дорогой за монаха Макария Желтоводско-
го. А поверх выкупа будет хану молодой Хайрулла,
баскак по низовской земле. Ох, высока гора при устье
Суры-реки. И как птицы летят с нее вести в басур-
манскую сторону и с пешим, и с конным, и с быст-
рым челном.
На ловца и зверь бежит, от губошлепа отворачи-
вает. Вот причалила к той горе баржа, та самая, что
под Новгородом низовским данью загружалась. За-
хватили ее ватажники, а их сухорукий атаман дозна-
ется у охранников:
— А где ваш баскак Хайрулла, сын Хабибулы?
Узнали басурманы атамана и рассказали, что пос-
ле того, как их баскак в ту ночь за борт прыгнул, он
так и не объявлялся. Видно, бердышом ему в самую
спину угодили.
На это сказал атаман:
— Жив ваш баскак. Живет у нас на Желтовод-
ском пожарище. Готовы мы его отдать в обмен на
монаха Макария, когда вернут его на пожарище мо-
настыря Желтоводского. Прибавим еще выкуп доро-
гой и за Макария, и за полонянку Оганьку с сыном-
отроком. А порукой тому — слово крепкое Сарынь
Позолоты, атамана волжской вольницы, что за всю
свою жизнь никого неверным словом не наказывал!
После того отпустили баржу с татарами и поплы-
ли в верха, до устья речки Сундовика.
По морям да рекам вести быстрее, чем по суше,
летели. Прилетели за Суру-реку до хана басурманско-
го две вести, как птицы разные. Одна о том, что вои-
ны ханские отважные Желтоводский монастырь позо-
рили, сожгли, а ненавистного хану монаха Макария
в полон захватили и скоро приведут к ханским шат-
рам. И другая весть вслед за первой летит, почернее
крылом. Она о том, что ханский баскак Хайрулла в
Волге утоп, в тот час, как молодцы из вольницы на
баржу напали, стражу разогнали и все самое доро-
гое из ханской дани позабрали.
Заскрежетал зубами басурманский хан и со злом
нетерпеливым стал поджидать монаха с реки Кер-
женки. Не успел того дождаться, как третья птица-
весть прилетела. О том, что жив ханский баскак по
низовской земле, только поранен в схватке с вольни-
цей и в полон попал. И что атаман той волжской
вольницы, Сарынь Позолота по прозвищу, готов от-
дать хану баскака Хайруллу живого и невредимого
в обмен на Макария, монаха Желтоводского. Да про-
сит еще тот Сарынь Позолота отдать ему за выкуп
дорогой, невиданный полонянку Оганьку с сыном-
отроком. Ту самую, что в полон татарам продана до
того за семь лет. На выкуп припасены у атамана По-
золоты кольца и серьги золотые с камнями-самоцве-
тами, да такие, каких ханши еще не видывали и не
нашивали. А самому хану и его приспешникам при-
пасены кубки дорогие и ларцы, каменьями усыпан-
ные!
Не заскрипел тут зубами басурманский хан, но
запустил пятерню в свою жиденькую бороду да так
и застыл, словно конским мослом подавился. «А ис-
кать того Сарынь Позолоту на горе при устье речки
Сундовика, что напротив монастыря Желтоводского,
ордынцами сожженного». Потом еще одна весть, и
другая, и третья. И все о том, что припасен у атама-
на Позолоты выкуп дорогой за полонянку Оганьку да
инока Макария. А сверх выкупа вернут хану баска-
ка честного Хайруллу, сына Хабибулина.
А тут из похода свои пришли и строптивого Жел-
товодского монаха привели. Нагляделся басурманский
хан на своего супротивника Макария и приказал к
обратному походу готовиться. Да сыскать по улусам
русскую полонянку Оганьку с сыном-отроком. Не тер-
пелось хану поскорее выкупом завладеть.
Однако Огяньки не нашли, но разыскали поло-
нянку русскую, что в женах у татарина Хайруллы
жила и сына ему родила. Вспомнили тут, что будто
был с нею и сын, когда в орду вели, да сбежал вол-
чонок, как только низовскую землю прошли. Поза-
думался хан и таково приказал: «Ведите эту, Хай-
руллину. Своего баскака мы на знатной да богатой
женим. А за эту дорогой выкуп сулят!»
И только-только успел инок Макарий от дальней
дороги передохнуть, как пришлось в обратный путь
отправляться — погнали его менять на баскака ни-
зовской земли. А с ним еще жену и сына Хайруллы,
сына Хабибулина. С отрядом из басурман-воинов по-
сланы были дядя баскака Хайруллы, да младший
брат его, да мулла-крикун того же знатного рода Ха-
бибулина. Монах Макарий худ был, изнурен, но ра-
достен. А жена-полонянка не знала, что ждет ее впе-
реди, и потому плакала. Сама плакала, а сынку за-
казала :
— Не мочи глаза! Пора воином быть!
9
Живут ватажники под Лысой горой при устье
Сундовика, живут тихо, неслышно, из орды послан-
цев ждут. Ждут и надеются, что до заморозков вер-
нут им Макария, главного монаха Желтоводского. И
по Волге вниз из-под руки глядят, и по Сундовику, и
по горной стороне из-за Лысой горы. Трудно догадать-
ся, откуда и как татарам подойти вздумается. Смер-
ды чуваши и русские давно жито перемолотили и в
житницы ссыпали, и озимь посеяли. По зеленым
всходам прошли уже первые белые утренники, на
ночных полях перелетные гуси гогочут, по утрам жу-
равли перекликаются в поднебесье. А по селениям
малые басурманские отряды рыщут, последнюю дань
хану собирая.
Сам атаман Позолота на той стороне побывал, у
пожарища, трех послушников навестил и Варнаву с
баскаком не забыл, добрыми вестями порадовал. Но
что-то незаметно было, чтобы Хайрулла тому радо-
вался. Каждый раз оживал и лицом светлел он, ког-
да Варнава его за собой на Керженец звал, поплавать
по плесам, по старицам, сетью тряхнуть, у костра по-
сидеть в глухомани прикерженской. «Как вольно и
радостно на реке этой дышится!» — думал тогда
Хайрулла и чувствовал, как умиротворяет, усыпляет
в нем река все дикое, оставляя доброе, человечное. А
рыбарь Варнава вслух о том рассуждал, что жизнь
человеку не для того дана, чтобы притеснять да из-
водить людей другого племени. И что над всеми один
бог, одна судьба. Она, эта судьба, все видит и слышит
и в памяти записывает, но не сразу о том людям ска-
зывает. А придет время — и вспомнит, и скажет, как
гром грянет!
Капля камень точит. А Хайрулла не каменным
был. И слова Варнавы поострее капли были. И слу-
чалось у них так, что Варнава уже заснет под шу-
мок дубов, а баскак не спит, лежит, думает. И мно-
гое передумывал заново.
За бабьим летом да утренниками туманы пришли,
на поля и овраги легли, Волгу и Сундовик как мо-
локом залили. Вот в такое-то утро и подвели к Лы-
сой горе баржу-посудину ордынскую чуваши от Суры-
реки. И дико было глядеть и слушать ватажникам,
как басурманы-воины с баржи криком людей подго-
няли, чтобы баржу веселее тянули. А на той посуди-
не, кроме воинов, еще трое знатных и важных ордын-
цев из родни Хайруллы Хабибулина, да полонянка
русская с сынком, да монах Макарий с цепью на ноге,
чтобы за борт не прыгнул, не убежал. Помахали, по-
кричали Позолотины молодцы, чтобы причаливали
баржу к берегу. Подтянули к берегу смерды-чуваши
посудину, и все на песок от устали попадали.
Тут ватажники свой челн столкнули на воду и
сказали тем, кто с баржи их разглядывал:
— Нам так атаманом наказано, чтобы троих са-
мых знатных да полонянку русскую, да монаха Ма-