кария на ту сторону Волги переправить, до Желто-
водского пожарища. Там он ждет вас с выкупом за
полонянку и Макария. А воины ваши с четырьмя на-
шими ватажниками здесь останутся. Худого не ду-
майте. Дело будет честное!
Позадумались угрюмо басурманы из рода Хаби-
булина, но с баржи сошли и в челн забрались, мона-
ха и полонянку оберегая. Два ватажника на весла
сели, взмахнули раз, другой и третий, и пошел чел-
нок по Волге к монастырю Желтоводскому.
Только накануне Семен Позолота рыбаря с ране-
ным баскаком в ближнюю Варнавину землянку из
дальней переправил. Это на тот случай, если вдруг
от хана с обменом прибудут. А в это туманное утро
он вышел на пожарище монастырское и сел на плиту
из камня дикого, что осталось от сгоревшей церков-
ки.
Утро было холодное, туманное. Атаман Позолота
на камне сидел, на Волгу сквозь туман глядел и ти-
хую песню пел. Невеселую песню, что от самого серд-
ца шла.
Вы дружки мои,
Ясны соколы,
Силой грозные,
Безобманные,
Послужите вы правде-матушке
Сколько хватит
Вашей силушки!
Дорога бранная,
Ночь туманная,
Сила грозная,
Безобманная!..
Тут из тумана челнок показался, наискось Волги
плывет и к пескам против пожарища пристает. Челн
Позолотиной вольницы, а гребцы — чувашин да морд-
вин, крепкой дружбы невольники. И побратим ата-
мана инок Макарий стоит посреди челна. И поднял-
ся с дикого камня атаман, чтобы лучше видеть, кого
ему ордынский хан посылает. А прибывшие уже из
челна выходили и к пожарищу монастыря Желтовод-
ского вслед за иноком Макарием направлялись. То-
ропился он к порогу сгоревшей церковки. Только с
цепью да колодкой не побежишь, и потому все за ним
поспевали.
А навстречу ему атаман шагнул. Одна рука на
рукояти меча, другая недвижно висит. И когда со-
шлись они, игумен монастыря православного обнял
атамана со словом таким:
— Мой побратим и спаситель мой!
Потом на колено опустился и к сухой недвижной
руке Сарынь Позолоты припал.
А Семен Позолота на полонянку глядел. И на
мальчонку, что к ней прижимался. И вспомнились
ему Олена и слова ее добрые: «Пора выкупить у ба-
сурманов страдалицу, Оганьку твою. Не пристало
русской жене басурману ноги мыть!» И подумал не-
вольно: «Полно, Оганька ли это? Эта русская жена
за годы неволи научилась и ноги басурману мыть, и
сына ему родила!» Но, отбросив сомнения, свистнул
атаман разбойничьим посвистом, так что с осины лис-
точки красные посыпались. И тотчас из оврага по-
слушник появился: «Что атаману надобно?»
— Скажи Варнаве, чтобы сюда шел с баскаком.
Да сундучок и ларец пусть захватит!
Затуманился рыбарь Варнава, услышав атаманов
наказ. Постоял, подумал, сундучок в руку взял, ла-
рец Хайрулле подал, через порог землянки шагнул и
опять что-то позамешкался.
— Привык я к тебе, Хайрулла, как к сыну род-
ному. Чую, за тобой это пришли. Дай-ка я обниму
тебя на прощание!
Поставил сундучок, обнял баскака. Потом отсту-
пил на шаг от него и трижды перекрестил. А из глаз
на рыжую с серебром бороду две слезы скатились, да
такие-то крупные, что дорогие жемчужины!
— Ну, пошли, дружок!
Но стоял Хайрулла в смятении. В напряженной
задумчивости стоял, а потом и говорит, да так-то
решительно, твердо:
— Да, пошли!
И пошел за Варнавой, опираясь на тяжелый ду-
бовый костыль.
10
А уж их ждали у дикого церковного камня. Са-
рынь Позолота сидел на нем нахохлившись, монах
Макарий стоя пожарище оглядывал. Ордынцы, род-
ня Хабибулина и мулла-крикун, сухорукого атамана
разглядывали, что на всю землю низовскую до самой
орды силой своей прославился. А полонянка, их ти-
хую речь слушая, сына к себе крепче прижимала:
«Ох, страшен этот Сарынь Позолота, атаман волж-
ской вольницы!» И ничто в нем не напомнило ей
Семку-смерда с верхнего посада нижегородского. Ры-
жеватый, седоватый да сухорукий, с лицом порублен-
ным, сидит, как ястреб перед ненастьем, сгорбив-
шись!
А вот и они, Варнава с пленником. Рыбарь низко-
Макарию поклонился и перекрестился с глу-
боким вздохом.
— Ну вот и мы оба тут!
Так и впились глазами басурманы в баскака из
рода Хабибулина. А полонянка в нем мужа узнала и,
на колени опустившись, замерла, словно богу моли-
лась.
Вот старший из рода Хабибулина шаг вперед сде-
лал и сказал торжественно:
— Угодно было хану, чтобы выкупили мы его
баскака верного Хайруллу сына Хабибулина в об-
мен на монаха Макария. Да посылает хан за выкуп
обещанный полонянку русскую, что семь лет в орде
жила.
Никто ни слова в ответ басурману. И от Хайрул-
лы ни слова приветливого, ни благодарности. Он на
жену и сына глядел, пораженный жадностью хана.
И сказал вдруг Хайрулла, как саблей острой взмах-
нул:
— Не вернусь в орду! Как служить хану-предате-
лю, что за ларец продал семью мою. Здесь остаюсь, с
русскими. А жену и сына никому не отдам!
Тут мулла-крикун, аллаха на помощь призывая,
охрипшим голосом грозное слово прокаркал:
— Подумай, Хайрулла! Хорошо подумай, пока я
не сказал, что ты не татарин, а собака русская, ше-
лудивый отступник!
— Не отступник я! — отрезал Хайрулла. — На мне
нет креста. Но в орду не вернусь. Что делать мне
там? На коня не вскочить, по степи не проскакать,
саблей свистя. А хану баскаком служить — для того
надо остатки чести своей загубить. Мой дядя, мой
брат, не зовите меня!
Побледнели ордынцы от мысли вернуться к хану
без выкупа.
— Не руби, Хайрулла, наши головы!
Тут атаман встрепенулся. Указав на сундучок и
ларец, сказал:
— За свои головы не опасайтесь. Выкуп ваш, Хай-
рулла наш. А монах да полонянка всегда русскими
были!
И приказал Варнаве поставить сундучок и ларец
к ногам ханских посланцев.
Заглянул ордынец в сундучок и — зажмурился,
призывая на помощь аллаха.
А Семен Позолота смеется:
— Ларец поменьше, но добра в нем не меньше.
Пусть владеют им ханские жены. Это на выкуп по-
лонянки от послушницы Зачатьевской обители!
Уж туман над Волгой рассеялся, когда, низко
кланяясь и пятясь, знатные посланцы ханские с сун-
дучком и ларцом спустились к челну. И помчали их
два ватажника по быстрине к Лысой горе до ордын-
ской посудины. А на диком камне, что порогом цер-
ковушке служил, остались первожители разоренного
монастыря Желтоводского, его строители и основате-
ли. И Хайрулла с родной женой и сыном родным.
Молча думали о жизни своей, никто друг другу в
мысли не заглядывал, но, как один, дружно к одно-
му подошли. Первым рыбарь Варнава заговорил:
— Надо нам, браты, вверх по Волге уплывать.
Привольное это урочище, а невезучее. Трудно право-
славному монастырю бок о бок с басурманами жить.
И красна, и добра, и рыбная речка Керженка, да,
видно, другую искать!
Немалая забота у монаха Макария. Не о том, ку-
да голову приклонить, а о том, где новое гнездо свить,
чтобы было оно вдали от ордынца и низовского бояри-
на. Понимал, что, попади он им в руки заново, жи-
вым в гроб заколотят, на костре сожгут как еретика
и гордыню ненавистную. А как гнездо вить, когда
все добро монастырское басурманами разграблено,
огнем спалено?
Полно, тужить ли о том монаху Желтоводскому,
побратиму самого атамана волжской вольницы! В ди-
ком урочище на речке Керженке немало из добычи
упрятано.
Долго молчал атаман, но вот встал с камня ди-
кого и сказал только:
— Плыть так плыть. Ватаги у меня не убыло!
К рассвету опустело Желтоводское пожарище, оси-
ротели зимницы Варнавины по речке Керженке. Но
остался дикий камень, плита гранитная, а над ней
черный ворон на опаленной сосне за вечного сторо-
жа. Зорким глазом за Волгу глядит, серых всадников
ждет на диких коньках, что несут за собой смерть и
опустошение. И еду обильную вороньему племени.
11
Дед Аксен, чуя холода, вокруг своей закутки бро-
дит, по лесу сучки да жердинки собирает и к стене
под поветь приставляет. Дрова к зиме запасает, сам с
собой разговаривает вполголоса. Не свалила его смер-
тушка за теплые дни, видно, пожалела, до холодов
оставила. А раздобрится ли на лето целое, до той
осени — отсюда не видать. Кабы знать, что долго не
заживется, так и с дровами не маялся бы. А как до
весны придется жить, всю зимушку? Умирать соби-
райся, а рожь матушку сей, говорят. А дрова — что
хлеб. Без дров умирать — в могиле до смерти побы-
вать. И холодно, и сыро!
Рассуждает так дед Аксен и тащит к своей за-
кутке жердочку за жердочкой, сучки да бревнышки-
Принесет, сбросит с плеча, передохнет, покашляет, к
стене деревинку приставит — и снова за дело. Жили
летом молодцы-ватажники неделю целую, не дога-
дался упросить их дров запасти. Сам за Позолотой по
городу ходил, как настоящий слепой, за посошок дер-
жался и песни пел да сказки сказывал. Вот прохо-
дил, пропел долгие-то дни, теперь один ходи да крях-
ти! А солнышко-то похолодало. Ну не беда, отдохнет
за зиму и с весны опять запылает.
Сегодня у деда Аксена добрый день. С утра раз-
мочил и пососал ржаной корочки. А тут, как знали,
из деревушки и хлебушка, и молочка принесли. С
наказом, чтобы помолился старец Аксен за раба бо-
жия, что недавно преставился. Помолился старик, как
умел, потом хлебушком с молочком подкрепился.
Вот и бродит теперь вокруг избушки, и храбрится
больше обычного. Не поевши-то, немного бы нарабо-
талось, а тут, гляди-ко, целый костерок сучков на-
таскал.
Солнышко за лес, и он в закутку спать. Только
задремал, как в окошечко стук. И голос, да знакомый
такой, что старику не поверилось:
— Дедка Аксен, живой ли?
— Живой, братики, живой! Али это опять вы?
В сумерки вечерние вышел, а там сам Сарынь
Позолота да монах Макарий, тот самый, что третьим
летом со своими на низы уплыл. И этот рыбарь бо-
родатый да рыжий, что всех без разбора ухой кор-
мил. А от берега тропой вереницей молодцы-ватаж-
ники. А за ними увечный в татарском кафтане,
с костылем под рукой. Да бабеночка по виду русская
€ пареньком.
Никому в ту ночь не спалось. Ко восходу сол-
нышка узнал Аксен про все беды, что на Макария
Желтоводского обрушились. Слушал старик, головой
покачивал:
— Чуяло мое ретивое, что не житье будет монас-
тырю православному по соседству с басурманами! Эх,
не насоветовал я тогда не на Керженку, а на Унжу-
реку плыть.
С рассветом уснули все. А когда встали да огля-
делись, рыбаря Варнавы и Хайруллы не досчитались.
Только с полуденным солнышком появились. Варна-
ва не улову, не рыбе, а рыбалке радуется, тому, как
его новая речка потешила:
— Узола-то, она, матушка, видно, никакой реке
не уступит! И осетрик, и стерлядка, и всякая рыба
в нее из Волги заходит! Так-то бы и пожил на ней!
Эх, не погорели бы наши сети запасные, до того лета
бы рыбы запас. А сольца — она вон, только Волгу
переплыть!
А к низовской земле подступила осень настоящая.
Нарядила осины в понявы багряные, листок дубовый
посрывала, березы позолотила, ельник призадумать-
ся заставила. А инок Макарий свою думу за собой
привез да заботу о том, куда до зимы уплыть, от хо-
лодов спрятаться. И опять этот разбойник и святой
человек Аксен подсказал:
— Это верно, нельзя вам тут, под носом у бояри-
на да ордынца, обживаться. Да и федоровские мона-
хи — люди недобрые, завистливые, все к хану под-
лизы такие, а своих братьев норовят ногами затоп-
тать. Обозлятся да и пошлют к нашей закутке мо-
лодца с огоньком. Эх, одолела меня старость бессиль-
ная, заглянул бы я в их гнездо, чтобы не забывали
Аксена, атамана волжской вольницы! А не махнуть
ли вам, побратимы, на Унжу-реку? Давным-давно
там не бывал, но как живая она в моих глазах, лес-
ная краса! Экая там благодать божия и человеческая!
Поселения там редкие, друг от друга за десять верст,
а люди хоть и дикие, но русские, православные. По-
могут вам и зиму перезимовать, а по весне, как возь-
мутся за топоры, полетят щепки выше леса. И будут
у вас к лету и кельи, и церковка, помяните слово
мое! Народ там не то чтобы у бога в ногах ползает,
но стосковался по слову православному с той поры,
как от басурман да бояр туда убежал! А земля-ма-
тушка там урожайнее, чем здешняя. Рыбу там ребя-
тишки корзинами да понявами ловят для всей дерев-
ни. А борть пчелиная на каждой старой сосне, и не-
кому там эти борти обхаживать! А какое жито, ка-
кой лен там растет! Ни слова не выдумал старый Ак-
сен, не раскаетесь.
Мешкать да долго думать некогда было. Собрались
ватажники, челны на воду столкнули. Тут рыбарь
Варнава спохватился:
— А где мой побрательник Хайрулла?
А тот с женой и сыном стоял на берегу и спус-
каться к челнам не спешил.
— Не по пути честному татарину с монахами.
Хайрулла здесь остается. Так ли, старик?
Перекрестил тут разбойник Аксен свою грешную
голову:
— Правда, браты, правда! Теперь мне и умирать
не страшно!
1
По обширной и доб-
рой земле бежала река, такая широкая и длинная,
что люди, жившие по одну ее сторону, не знали обы-
чаев населения другой стороны, а племена, обитав-
шие у истоков, не ведали, какие народы населяют
земли в ее низовьях. От правого берега реки до теп-
лых морей и высоких гор простирались владения гроз-
ного царя, его бояр и опричников, а на другом бере-
гу был сосново-березовый край, ничейная и свобод-
ная земля под дремучими лесами. А жил на ней мас-
тер-умелец по кленовой и березовой ложке, Семен-
Ложкарь по прозвищу. С ним в соседях вокруг морд-
ва, мещера да мурома, звероловы да хлеборобы рус-
ские, что с правого берега от ярма и неволи сюда по-
прятались. Жил Семен-Ложкарь в просторной черной
избе над дикой лесной речкой Санахтой со своей Ка-
териной и дочкой Авдоткой. Втроем успевали они де-
лать ложки кленовые и березовые далеко на все сто-
роны, да такие приглядные и ловкие, что люди тюрю
с квасом, горох и кисель без масла и приправы хле-
бали да прихваливали! И пошла про Семена слава по
лесам, городам и весям Поволжья, да, на его беду,
дошла она до царской вотчины.
А грозный царь в ту пору в своей столице сидел,
с боярами думу думал, с опричниками по церквам
да монастырям молился, а между важными делами
пировал и бражничал.
Вот один раз, натешившись пирами да молитвами,
надумал грозный царь воевать сразу на три стороны:
с крымским ханом, турецким султаном и ливонски-
ми рыцарями и баронами. Людей в войсках у царя
было много — пушкарей, и стрельцов, и конников.