Старый хозяин на пустом бочонке сидит, как прирос,
а сынок в холодок у борта спрятался от жар-солныш-
ка. Оба не нарадуются, что вон за той косой, что под
солнышком как соль-бузун блестит, и посад, и дом,
ладят к вечеру прибыть и в баньку сходить, в квас-
ном пару попариться, ключевой водой из Почайного
ручья окатиться. И дома на пуховой постели поне-
житься, развалиться. Заработано! Ну-тка, от самого
Николы не мымшись, не паримшись, по-домашнему
не спамши, не емши! Да и бабы-хозяйки, чай, про-
глядели глазоньки, ожидаючи! Проходят чередой бе-
рега, то крутые, то пологие, справа глинистые, слева
песчаные под кустами ракитовыми, позади косы да
перекаты, а впереди сквозь марево лохматые холмы
высятся, в дубняк, липняк да вязовник разодетые.
А по холмам укрепа-стена утерянной подковой коня-
исполина в землю вросла.
— А ну, взмахни, распаши стрежень веслами! Али
плетку на ваши спины ленивые!
Двое на веслах — бурлаки-заморыши. Третий —
на рулевом весле, ладный такой, расторопный, толь-
ко худоват, а силушка из-под одежи просвечивает.
«Видно, давно досыта не едал!» — думается хозяину.
Повыше Балахны позавчера он к Федулу нанялся че-
рез балахонские мели да перекаты баржу провести.
А на рулевом весле молодец. Послушна ему баржа-
посудина, как умная лошадка умному хозяину. В от-
вет на понукание хозяйское не торопится:
—Ладно, боярин, успеется! За полудни к Почай-
ной причалим. Только бы на Сарынь Позолоту не на-
скочить!
— Полно тебе каркать, озорнику! Али охота беды
наворожить? Вот нанял беспутного на свою голову?
Бранится Носатый, а сам бердыш на ремне ощу-
пывает и на бочонке пошире да поплотнее усажива-
ется. А сыну шипит: «Ты, гляди, Гараська, топор
под рукой держи, да по сторонам гляди — не вы-
нырнули бы из-за ракитника лодки злодейские!» Рас-
ставшись с нагретым бочонком, походил хозяин по
опалубку, гребцов оглядел, вдаль и по сторонам по-
щурился, и снова, крестясь, как филин на бочонок
угнездился, не переставая на сынка ворчать: «Ты гля-
ди в оба, Гараська, бердыш при себе держи, да и ро-
гатины поближе положи. Оно хоть и близко, да не
дома!»
И день веселый, солнечный, и небо как шелковое,
а неспокойно у боярина на сердце. Полна мошна ко-
жаная деньгой золотой да серебряной. «Ох, довезти бы
до своего подворья за городьбой-стеной! С новгород-
скими да тверскими торговать любо, не то что с морд-
вой да булгарами, золотишком да серебришком за
всяк товар расчет ведут. Новгородцы — они с ино-
земными купцами дела ведут, люди честные. У них
слово кремень, не олово, не то что у басурман каких».
Раздумывает так скряга боярин, между думами бур-
лаков понукает, на рулевого покрикивает, сынка шпы-
няет. А бочонок под сиденьем покоя не дает, сердце
тревожит. А тут еще этот молодец на рулевом весле
песню заорал на всю Волгу-матушку:
Эх, как по Волге по реке,
Да молодец плыл в челноке!..
Эка голосина, эко горло у непутевого! Вот рас-
пелся не на радость хозяину! Не успел Федул озор-
ника побранить, как тот опять во всю мочь загорла-
нил без опасения:
Как ко берегу крутому
Легка лодочка плыла,
У Семена Позолоты
Там зазнобушка жила!
Ну и глотка, ну и зык! Мертвый проснется, утоп-
ленник всплывет!
— Ладно, не бранись, боярин, приведу твою по-
судину не то что к Почальной — на самое подворье
загоню!
Замолчал молодец, рулевым веслом посудину на
стрежень направляя. Хозяину с сынком задремалось
под солнышком. Вдруг заговорили бурлаки-заморы-
ши, озорно да весело. Весла оставили и вниз по реке
загляделись. Рассердился тут Федул Носатый:
— Почто весла бросили? Како тако веселье на вас
наехало? Как меринье заигогокали!
Но бурлаки-заморыши, забывши о деле, на опа-
лубок вбежали, оправдываясь со смехом:
— Да ты погляди, хозяин, какая диковина! Да не
туда, а вон под лесочком на мелкотке что деется! Ох
ты, мать честная! О-го-го! Вот диво-невидаль!
Кричали так и вперед к левому берегу показыва-
ли. Поднялся Носатый с бочонка, к бурлакам шагнул
и глянул туда, куда они глаза пучили. Не больно-то
зорок уж был, а такую диковинку скоро узрел. Толь-
ко глаза протер, не мерещится ли. По бережку пе-
сочком, на ходу косы расплетая, красотка шла, са-
рафан да поняву на руке несла. Вот остановилась,
одежку на таловый кустик бросила, к воде подошла и,
до того как искупаться, потянулась во весь рост, не-
жась под солнышком. Молодая, да такая-то стройная,
словно не на земле, а в раю выросла. И у всех, кто
глядел на нее, и дух и слова замерли. Потянувшись,
в Волгу не торопясь вошла, поплескалась, поныряла,,
как белая утица перед селезнем, и, стоя по колени в
воде, начала свои косы отжимать. А баржа все бли-
оке подплывает, бортом ивняк задевая, а девка во всей
красе все виднее да приманчивее.
И ожили, забыли про усталость бурлаки-замо-
рыши :
— Ух ты, какая ладная! За такой до моря Хва-
лынского не диво плыть! Да повернись, покажись во
всей красе, ненаглядная!
Федул Носатый с Гараськой бок о бок стоят, мол-
ча глядят, дивуются на красу-русалочку. Это не то,
что их бабы дебелые, раскормленные да неуклюжие.
Вот такую бы обнять да к бороде прижать! Только ан-
гелов на иконы с такой писать! И глянул на сына боя-
рин с ненавистью:
— Почто глаза-то пялишь? Женатый, чай!
И в первый раз не отмолчался Гараська, покорный
отцовский сын:
— А ты-то, батя, али холостой? Вот скажу ужо
матке, как на голых молодух заглядываешься!
А баржа совсем близко подплыла. Тут девка-кра-
са косы насухо отжала, одежку с куста сняла, по-
вернувшись к посудине, в ладошки похлопала, бесов
потешая, и пошла мокрым песочком, на ходу оде-
ваясь. Да и скрылась в таловых кустах. Закряхтел
сердито Федул Носатый вослед русалочке:
— Ох, ладно не моя ты молодушка, походила бы
по твоей спине плетка-трехвостка шелковая! Срамни-
ца озорная, греховодная!
Молодой Гараська как заколдованный истуканом
стоял, а бурлаки дивились вслух:
— И откуда взялась краса такая нездешняя? Ни
хором тут боярских, ни терема. Неспроста тут диво
такое почудилось!
Скрылась в ракитнике проказница-русалочка. А
баржа вдруг носом в отмель уперлась и начала не-
хотя кормой вниз разворачиваться. Тут Федул на мо-
лодца рулевого по-хозяйски закричал:
— Али и тебя дурака околдовала эта ведьма бес-
стыжая. Куда посудину привел? Баржой править —
это тебе не песни орать!
А на кормовом весле никого. Как на небо улетел
молодец с рулевого весла. Судят, гадают и бурлаки и
хозяева:
— Чай, не за молодкой ли в догон убежал?
— Незря она рукой помахивала да в ладошки хло-
пала, красой дразня! Ну срамница, ну бесстыдница!
— И дива тут нет, за такой-то залеткой святой с
иконы сбежит!
Бурлаки-заморыши за весла взялись, Гараська на
кормовое навалился, и пошла посудина нехотя на сре-
дину реки. Оставалось только стрежень пересечь, а
тут и Почальный ручей, и подворье боярское с клетя-
ми да житницами. Не страшен теперь и Сарынь По-
золота со товарищами. Перекрестился Федул Носатый
и опять на своем бочонке угнездился. Вот сидит боя-
рин посреди своей баржи на пустом бочонке, и дом и
посад на холмах видится. Но пощипывает его за серд-
це зубками зверушка-тоска, как мышь корку грызет.
И так и подмывает богача Носатого поглядеть, цела
ли под бочонком кожаная сума, полная серебра да
золота, что на дальнем торгу выручено. Поднялся с
оглядкой, приподнял бочонок, заглянул. Нет мошныГ
И грохнул бочонком о палубу так, что разлетелись
по сторонам клепки и обручи.
Вот и стрелка-коса позади, бурлаки с Гараськой
посудину к Почальному оврагу направляют, к почаль-
ным столбам подгоняют и канатом припутывают. А
Федул Носатый как стоял на месте разбитого бочон-
ка, так и застыл истуканом. И не смел сын Гараська
в утешение отцу слова вымолвить, пока старик сам
не заговорил:
— Господи, владыка живота мово! Да за что на
меня беда такая, наказание богово! Украли мошну со
всеми прибытками! Белым днем из-под гузна выкра-
ли!
И понеслась молва по Волге и Оке, по воде и по-
суху, по посадам и городу, что первого богатея Фе-
дула Носатого атаман Сарынь Позолота на воде на-
чисто ограбил. Полную мошну серебряных гривен и
заморских золотых денег из-под гузна у хозяина вы-
дернул! А залетка атаманова в том деле своему ми-
лому помогала, дураков бурлаков и боярина с сын-
ком своими чарами и бесовской красой завлекая.
Застучали по Новгороду низовскому, по нижним и
верхним посадам дубовые запоры, загремели замки
железные да засовы, замыкая накрепко терема и хо-
ромы, дворы и клети. Имя атамана Позолоты всех
знатных и богатых в дрожь вгоняло и по домам за-
гоняло, как грозный звериный рык в час полуночный.
Как забрал ордынец отца с матерью в полон, остал-
ся малолеток Семка один-одинешенек. Возле кузниц
крутился, кузнецам прислуживал, горнило раздувал,
в кузнице дневал и ночевал. И заодно кузнецкое дело
перенимал. Да так перенял, что скоро смекалкой са-
мых умелых перегнал. И стали старые кузнецы са-
мое трудное дело пареньку доверять. По зову бояр да
именитых людей на подворье к ним парня посылали
мудреные замки-запоры починять и разные там хи-
трости подгонять. Где дело мудренее да неотложнее,
туда и Семку, потому что был он на ногу скор и на
работу спор. Вот вырос из отрока парень-паренек. И
скажи ему хозяева-кузнецы: «Жениться, парень, на-
до, да к землице приставать. И ремесло не бросать.
Для дела будет вернее, а для семьи сытнее!» Послу-
шался парень. Добрые люди худому не научат.
Раскопал Семка Смерд в лесу за посадами кулигу
под горох да жито. Одному бы не осилить, так моло-
дая жена Оганька, пока деток не было, во всем помо-
гала. И лес валила, и валы огнем палила, и пеньки
наравне с мужиком выдирала. На нови хорошо, бога-
то уродилось. Такой ли горох вымахал, а жито коло-
сом земле кланялось. Но не успели урожай снять, как
позавидовал бедному смерду боярин Зотей Квашня.
Не вдруг сдался Семен:
— Моя кулига. По два лета вдвоем с бабой над
ней кряхтели, пеньки корчевали, землю мотыгами ко-
пали, комья пятками разминали!
— Кулига-то твоя, да земля под ней моя!
Так и отобрал боярин кулигу с поспевшим горохом
и житом. И никакой у боярина жалости, потому что
сам жил под ордынцем, ханскому баскаку во всем
услужить норовил. Осерчал Семен. И когда боярин с
холопями с его кулиги урожай забирали, выдернул
из земли дубок в оглобельку, да той дубинкой и от-
хлестал всех боярских людей заодно со боярином.
После того долго боярин с ватагой холопей за
Семкой гонялся, чтобы в железы мужика заковать.
Только не дался им в руки Семка Смерд, за Волгу
сбежал и в дальних узольских лесах в зимнице стар-
ца Аксена укрывался. Пока он там от боярской не-
милости хоронился, ханский баскак его жену за Суру-
реку увез. Не одному Семке так «вольготно» в то до-
брое время на Руси жилось. Земля-кулига у боярина,
жена в неволе у басурмана. Старое время — доброе
время.
Куда осиротевшему смерду податься? Не жить
ему своим гнездом на горном берегу, а гулять по всей
Волге-реке, а лютой зимой в глухих лесных зимницах
отсиживаться. Для таких горемык река могучая су-
лила быть и кормилицей, и родной матерью. Не на-
прасно прозвали Волгу матушкой.
Играет волной матушка Волга, в неведому даль
спешит. Не отстает от нее время безжалостное, новиз-
ну открывает, старое прахом заносит, снегами засы-
лает. Вот и про Семку Смерда, что с боярином на-
смерть поразмолвился, затихла молва. А уснула ли
в непокорном сердце лютая ненависть к грабителю
боярину и насильнику баскаку, о том догадывайся.
Казалось людям городовым и посадским, что мо-
лодецкая вольница и людом прибывала и повадками
с каждым днем смелела. Иные молодцы не только в
посады, средь бела дня за городской вал-огородь за-
ходили и бояр да торговых людей тормошили. Тряс-
ли, как по выбору: кто перед ханами и баскаками
угодничал, того не обходили. Нижегородские княжи-
чи, сыновья Борисовы, и те стали опасаться. По но-
чам вокруг подворья двойную стражу выставляли и
в ворота никого не впускали.
Потом молва дошла о новом атамане разбойной
вольницы, что сверху по Волге спустился с ватагой
удальцов смелых и безжалостных. На бояр да на бо-
гатых татар налетал коршуном, баржу-посудину ос-
танавливал, грозным голосом «сарынь» кричал. И
страшно стало боярам да баскакам и по Волге плыть,
и посуху ходить. Только за зимними морозами при-
шли покой да тишина за городьбу Новгорода земли
низовской.
По зиме перед масленицей пришла на боярский
двор девка краса, тихая такая, в разговоре умная, си-
ротой назвалась и к боярину Квашне в стряпухи на-
нялась. И на другой же день такими-то блинами бо-
ярскую семью накормила, и полбяными, и гречушны-
ми, каких Зотей Квашня отродясь не едал. Ну, блины-
то блинами, да не только из-за них боярин начал к
стряпухе наведываться. Все на ее красу-породу лю-
бовался и где такая уродилась, дивовался. И по речи,
и по ухваткам ее догадывался, что не холопье отродье
ему блины печет. «Эх, с такой-то милашкой, чай, и
старость бы погодила!»
В последнее утро масленицы к боярской стряпухе
черноризник незваный ввалился. В рясе да скуфейке
монашеской, с посохом и сумой для подаяния. Девка-
краса в тот час как раз блины пекла, боярина под-
жидая. А чернец свой посох в угол поставил, тяже-
лый кистень из-под рясы достал и на стену повесил.
И по-хозяйски за стол уселся. Только успела стряпу-
ха чернецу пару блинков подать, как сам боярин вва-
лился. Молодка, не будь проста, с него шубу-охабень
сняла и на крюк поверх кистеня повесила. И за стол
хозяина усаживает:
— Не гнушайся монахом, боярин, он из божьих
людей, вот поест блинков и уйдет восвояси!
А боярин монаха глазами так насквозь и простре-
ливает :
— Это что тут за навозный жук за чужим столом
сидит? Где-то видал я тебя. Не из Печерской ли оби-
тели?
— Как меня не видать. Передом всей братии »
соборе стою, когда «Отче наш» пою! Хожу вот, бро-
жу, на обитель подаяние прошу, грешных людей на
путь наставляю!
Вот подала молодуха к блинам братину браги-ме-
довухи, сестит и монаха и хозяина. Приложился
Квашня к братине, пососал, но не осилил и полови*
ны. После него чернец к братине потянулся:
Что боярин не осилит,
То монаху по плечу!
И осушил братину до донышка. После того как
другую посудину опорожнили, боярин перед молоди-
цей похваляться начал:
— Вот я знатный какой! Пока здесь бражничаю,