под окном дюжина стрельцов стерегут, мою бороду
берегут! А монаху пора и честь знать. Поел, попил —
и проваливай!
В ответ усмехнулся чернец:
— После блинов да медовухи не ссорятся, а пес-
ни поют. Давай-ка, боярин, подтягивай:
Эх, как по Волге по реке
Молодец плыл в челноке!..
— Что не подстаешь? Про атамана Позолоту пес-
ня сложена!
Зазорно было боярину к разбойничьей песне под-
ставать, пьяному монаху подпевать. Сердиться начал,
грозился охрану позвать. Но не сдавался чернориз-
ник, не унимался:
— Ладно, не хочешь песни петь, так загадки от-
гадывай. По-доброму уйду, коли угадаешь одну:
— Висит шуба на стене, а что под шубой на рем-
не?..
Покосился боярин на свою шубу-охабень, а ска-
зать нечего. Знай на блины налегает, что молодка
ему подкидывает. А озорной монах не унимается:
— Ну как, не по разуму? Голове не по силам, так
бородой смекай.
Снять бы рясу иноку,
Да что под рясой на боку!..
Молчит, сопит боярин, монаха взглядом прощу-
пывает, стражу позвать собирается. Но тут стряпуха
опять блинков подкинула, да таких, что самый сытый
не откажется. Горячих, румяных, масленых. Боярин
снова за блины, а монах из-за стола выбрался, бояр-
скую шубу сбросил, кистень снял, из-под рясы саблю
выхватил и к боярину грозно подступил:
— А помнишь, как у Семки Смерда кулигу с жи-
том отнимал? А как бабу его Оганьку баскаку в не-
волю отдал? Эх, попробовать, крепка ли твоя лыси-
на!
Тут у боярина от страха дыхание остановилось,
глаза под лоб полезли, а горячий масленый блин изо
рта сам собой в горло нырнул. Покраснел боярин ли-
цом, замычал, зашипел и с лавки на пол свалился.
А монах саблю в ножны, кистень под рясу, вышел на
крыльцо и давай стрельцов скликать:
— Эй, дурачье! Не уберегли боярина, блином по-
давился! Идите, поколотите его по спине, авось отрыг-
нет! А я за попом побегу!
Потом краса стряпуха в одежке на крыльцо выбе-
жала:
— Аи, батюшки-светы! Видно, не в то горлышко
боярину блин попал! — И вслед за чернецом убежа-
ла.
Набежала родня да холуи боярина по спине ту-
зить, чтобы блин назад выскочил. Блин-то не отрыг-
нулся, а боярин очнулся. Видно, не от блина он, а с
перепугу замертво свалился. Очнулся, а умом рехнул-
ся, и языком ни шевельнуть, ни вымолвить. Все по
сторонам озирался и людей в черной одежке как огня
боялся. Как завидит кого на монаха похожего, Так и
замычит.
Спустя какое-то время позвали к боярину целите-
ля Макария, инока из Печерской обители. Многим не-
дужным тот Макарий помогал, а этого не отстоял. Да
л недужный на целителя как на страшного зверя гля-
дел и за других от него прятался. Так и остался по-
лоумком, монахов да попов до смерти боялся.
Не знал тогда, не догадывался целитель Макарий,
что это служка-послушник из Печерской обители на
боярина падучую хворь нагнал. Тот самый, что в мо-
роз и вьюгу за привратника стоял и на ночь печи в
кельях жарко натапливал. А по весне, вслед за пер-
вым теплом, вдруг пропал, как растаял, этот служка
русый, с искринками-золотинками в жесткой курча-
вой бороде.
Не напугалась и не раскаялась Олена, дочка вое-
водина, как узнала, с кем связала судьбу свою, кому
будет верной спутницей. Грозное имя Сарынь Позо-
лоты ее не отталкивало, а за собой влекло. Только
стала она неприметнее из отчего терема пропадать и
глухими тропинками к Волге сбегать. Вот в конце
лета при желанной встрече и поведал атаман Позо-
лота о задумке своей посчитаться со боярином и бас-
каком-басурманом за все обиды и надругательства.
И о том, что не может он потушить в груди лютую
ненависть к обидчикам, что у него жену отняли и
кулигу-кормилицу.
Ну и пала эта исповедь Олене на сердце смелое,
как искра горячая на трут огнива. От той искры за-
тлелось, разгорелось в ней зло неистребимое на всех
ворогов ее удальца молодца. И сказала под конец ти-
хо-тихо, а на вес золота:
— Ладно, сокол сероглазый да бесстрашный мой!
Оленка, дочка воеводина, знатного роду-племени, не
погнушается помочь разбойнику посчитаться с коры-
стным боярином и баскаком-татарином. Не зря она
на Волге родилась и выросла. Она, Волга, только роб-
ким страшна, а девке Оленке с малых лет мать род-
ная. И баюкала, и укачивала, и волной ласковой ока-
чивала!
Перед бабьим летом в золотые ризы начали оде-
ваться берега волжские. Жара да сушь летняя пото-
ропили дубняк багряными листочками украситься,
березняк желтел, осинник румянился. В ночь на ильин
день по росе ночной августовской к Волге седой олень
подходил, в плесе копытце обмочил, и с той ночи по-
холодела вода во всех реках и роса на лугах. При-
мета верная, народная, временем проверена. Охладе-
ла вода волжская и стала прозрачная, что горный
хрусталь.
Уже свозят смерды с полей в боярские закрома
хлеб-жито, двуногие бородатые медведи с топором за
поясом собирают последний мед диких пчел, холопи-
рыбари заготовили бочки осетрины и стерляди. А
сколь мехов еще по весне собрано со звероловов лес-
ной стороны! Довольны бояре низовской земли, есть
чем задобрить хана, да и на свою нужду всячины ос-
танется. А что до смердов, так им не привыкать го-
лодать. Бурлак да смерд раньше пса не околеют.
Заревели по зорям на заволжских моховых хол-
мах олени сохатые. Последнее тепло над низовской
землей стоит. Вот и поспешает ханский баскак Хаби-
була новую баржу добром загрузить, что бояре угод-
ливо для хана припасли. Посудина надежная, утро-
бой ненасытная, немало поглотила груза разного. Тут
и бочки с осетриной да стерлядью, и дуплянки липо-
вые с медом янтарным, мешки пеньковые с мехами
куньими. И сумы кожаные с гривной серебряной. До-
полна разным добром нагружает баржу ханский бас-
как. Хитро посмеивается: «Низовские князьки да боя-
ре люди покладистые. Только их не тронь, а они за
эту милость последнюю рубаху со своего русского
стащат, деток-малолеток и жену отнимут, лишь бы
хану угодить!»
Доволен и сыт баскак Хабибула. Коренастым пнем
стоит он на носу посудины под нежарким солныш-
ком. И приветливо раскрывает перед ним Волга свои
берега. Но не гордись, не радуйся прежде времени,
баскак Хабибула!
Провожать баскака в дорогу дальнюю вышли и
бояре бородатые и княжичи бесталанные — все под-
лизы и угодники ханские. Но посадский люд да стра-
далец смерд на те сборы хмурой толпой глядят. Уво-
зили хану немало добра, что их кровью и потом на
скупой земле добыто. На посудине ни одного русско-