* * *
Труднее всего, пожалуй, «перевоспитать» карьериста, шкурника. Да и стоит ли над этим трудиться — в том смысле, чтобы уберечь такого человека от полного краха, сохранить его во что бы то ни стало, в «номенклатуре», в кадрах ответственных работников? Уберегать ответственные посты разных масштабов от таких людей — задача более своевременная и важная. Вот об этом и хочется ещё поговорить в этих заметках, вернувшись к началу.
В некоторых учреждениях у нас изучают людей не по их делам, а по их речам, учётным карточкам, дипломам, обещаниям и заверениям. Иной человек зажигательно, с пафосом говорит о необходимости быстрее двигаться вперёд, к коммунизму. Говорит, а самому коммунизм представляется неким журавлём в небе, не очень-то рвётся он к нему, не много сил тратит на это, норовит покрепче держать сегодня синицу в руках: персональную машину, отличную квартиру, высокий оклад. На словах он за демократию и критику, а на деле — самодур, не выносит критики, как чорт ладана. На людях — энтузиаст, а в личной жизни — обыватель, зевающий от скуки, когда сын ученик рассказывает ему о спорах на комсомольском собрании: «давай, сынок, хоть дома без политики, мне она и на службе надоела»… Коммунизм для него — служебная форма, и даже не повседневная форма, а парадный мундир, звучное слово для «закругления» митинговой речи. Смысл этого слова не доходит до его сердца.
А для советских людей борьба за коммунизм — всё содержание их жизни и в праздники, и в будни. Чем больше пота и крови стоит народу наше дело и его защита от врагов, тем дороже цели, тем непримиримее относится народ ко всему, что мешает нашему движению вперёд, к этим целям.
Об умении некоторых карьеристов пускать пыль в глаза, производить внешне выгодное впечатление можно бы написать много, целое исследование. Тут и тонкое знание никем не писанного этикета, и угодливость, принимаемая по ошибке за служебное рвение, и обыкновенное нахальство, принимаемое за напористость, и ловкачество, похожее на инициативу.
Вероятно, у них есть свои «десять заповедей». Может быть, они и не заучивают их наизусть, не произносят вслух, ложась в постель или восстав ото сна, но живут они, безусловно, по каким-то интуитивно выработанным правилам.
Например:
Уезжая в отпуск, не оставляй заместителем человека умнее себя — могут сделать невыгодное для тебя сравнение, и твой отпуск превратится в бессрочный.
Учись. Не для расширения кругозора, а для отметки в личном деле о высшем образовании. Пригодится!
Люби критику, насколько сможешь. Не преследуй открыто, не увольняй людей за критику, это грубо и примитивно. Сумей обставить дело так, чтоб человек ушёл сам, «по собственному желанию».
Живи просто — проживешь лет со сто. Побольше запрещай, поменьше разрешай. Иногда проще, безопаснее запретить какое-то «мероприятие», чем разрешить его.
Если уж провалился — старайся как можно искреннее признать свои ошибки. Признавай охотно, не артачься. Падай наземь и проси прощения — в характере русских людей не бить лежачего…
А впрочем — довольно. Не к чему перечислять все заповеди, а то как бы эти заметки не превратились в руководство для начинающих пролаз.
Рано или поздно, истинное лицо таких людей распознают у нас, и их карьере приходит конец. Товарищи убеждаются, что, действительно, «нет стельки», не к чему прибивать выговоры и последние предупреждения. Но между этими «рано» или «поздно» проходит иногда слишком много времени. Лучше бы раньше!
1948 г.
«ЛАВУЛИРУЮЩИЕ»
Слышал я в народе новый глагол — лавулировать. Новое слово, его нет ни в каких словарях. Похоже и на регулировать, и на лавировать, и на вуалировать. Но не то, и не другое, и не третье. Емкое по смыслу и очень точное слово. Зашла речь об одном ответственном работнике, и кто-то метко охарактеризовал его этим новым словечком: «Да он не работает, а так — лавулирует всю жизнь».
Ответственные работники потому и называются ответственными, что они на своих постах должны, обязаны самостоятельно решать многие серьёзные вопросы и отвечать за свои решения. Потому им много и даётся, что с них много спрашивается. Но некоторые товарищи принимают охотно лишь материальные и всякие прочие удобства, связанные с пребыванием на ответственных постах, а «неудобства», вытекающие из необходимости что-то решать, отстаивать и доказывать, согласны бы и отдать другим. Когда нужно решать мужественно, честно, они — «лавулируют». Удаётся им лавулировать иногда годами. На это уходят все их способности, без остатка.
Стоит ли доказывать, как важна в нашей жизни правдивая информация? Вот, скажем, на каком-то участке у нас плохо. Плохо в колхозах, где-то в каком-то отстающем районе или в области. Какие-то болезни сильно запущены, перешли в хронические. Необходимо вмешательство очень умного, опытного врача.
Изложить в информации всё честно и откровенно, что у нас, мол, в нашем районе, к стыду нашему, есть ещё колхозы, где новому председателю нужно начинать чуть ли не с того, с чего начинали в тридцатых годах — собирать актив и учить людей ценить общественное, как своё кровное; что мы непростительно скверно используем великолепную технику, растеряли старых трактористов и каждый год сажаем на новенькие, с иголочки, машины учеников; что в некоторых колхозах, действительно, образовался какой-то порочный круг — люди мало получили хлеба по трудодням потому, что мало его вырастили, а мало вырастили потому, что плохо работали, а плохо работали потому, что и в прошлом, и в позапрошлом году получили мало хлеба, и кто в этом виноват, не мы ли сами тем, что не помогли колхозникам до сих пор выбрать хороших председателей; что фактический умолот (то, что попало в амбары) намного оказался ниже учтённого на корню урожая — опять допустили большие потери и хищения при уборке, — написать обо всём этом, рассказать честно всё, как есть, значит, признать, что ты не справляешься с порученным тебе делом, самому, так сказать, напроситься на снятие с работы или строгое взыскание.
И «лавулирующий» товарищ предпочитает несколько приукрашивать истинное положение вещей. Ему нужды нет, что по точной, правдивой информации были бы своевременно приняты решения на пользу дела. Им руководят не интересы государства. Ведь коль скоро дело дойдёт до энергичных решений, ему не избежать ответственности. Так пусть уж лучше их совсем не будет пока, решений. Удастся продержаться, высидеть в своём кресле ещё годик, а там, может быть, учёба или перевод на другую работу — как-нибудь сойдёт с рук. Или, возможно, обнаружатся более серьёзные недостатки в другом месте. Какой-нибудь другой район, где ещё хуже, чем у него, будет фигурировать в решении, как пример того, к чему приводят негодные методы руководства колхозами, и «затмит», спасёт таким образом его.
«Не суйся поперед батька в пекло» — вот главное житейское правило лавулирующих.
Есть лавулирующие и в литературе.
Если человек по незнанию жизни пишет приторные пасторали — это явление тоже мало привлекательное, но по крайней мере в таких случаях автор хоть искренен: он, может быть, в самом деле, просматривая лишь газетные корреспонденции из передовых областей, думает, что у нас уже во всех колхозах председатели — агрономы с высшим образованием и кандидаты биологических наук и что, укрупнив колхозы, мы одним махом устранили все помехи на пути их дальнейшего развития. Судить такого незлонамеренного лакировщика можно лишь за наивность и недостойное писателя верхоглядство.
Но когда знающий колхозы писатель, проживший несколько лет в деревне, в гуще жизни, причём далеко не в передовой области, утверждает, что в наши дни в деревне конфликтов уже нет, ничто не мешает колхозам двигаться полным ходом вперёд, к коммунизму, — что это, как не сделка с совестью? Пишите, кому желательно, о контрастах, пестроте в урожаях, отстающих колхозах, а мне для моих сочинений о деревне хватит конфликтов и дореволюционной давности.
Удивительно, как он не чует своим профессиональным писательским нюхом, что он-то сам и есть персонаж для конфликтного сюжета — да ещё какого! — из нашей жизни.
Был у меня неприятный, оставивший тяжёлый осадок на душе, но в общем полезный, в смысле наблюдений, разговор с одним ответработником из лавулирующих.
Товарищ отвечает за большой участок работы, но не в первую голову, есть над ним начальники постарше, с них больше спросится. Ему-то уж и вовсе не к чему лезть «поперед батька»…
Речь зашла о неравномерности урожаев, о легкомысленном подходе к подбору кадров председателей колхозов и т. п. В каком-то месте наших споров о методах руководства колхозами товарищ, вопреки очевидным фактам, упорно, но как-то вяло, бесстрастно, отводя глаза в сторону, убеждавший меня, что положение в общем терпимое и дела у них идут не так уж плохо, вдруг загорелся.
— А знаете, как ни плохо у нас — нам ведь не дадут окончательно развалить дело! В чём наша сила, сила советского строя?
Он вышел из-за стола и заговорил, как на трибуне, полным голосом, энергичным взмахом руки отрубая каждую фразу.
— У нас есть мудрая партия! У нас есть мудрое правительство! У нас есть государственный контроль! Рано или поздно нас призовут к порядку! Если мы докажем свою неспособность выправить положение, может быть, даже заменят нас другими работниками! Самая система советского строя такова, что жизнь у нас идёт вперёд и только вперёд! Здоровое, живое у нас всегда побеждает!
Глаза его светились радостью открытия. Лицо стало почти вдохновенным.
Вот, оказывается, чем некоторые лавулирующие успокаивают себя, оправдываются перед собственной совестью! «Советская система победит, предолеет всё! В том числе и трудности, возникающие у нас по вине таких, как я!»
Что советская система победит, преодолеет всё — в этом-то, разумеется, никто не сомневается!
Народ наш видел и видит на каждом шагу чудеса советской системы: восстановленную в неслыханно короткие сроки и далеко шагнувшую вперёд промышленность; великие сталинские новостройки; целые районы и области, где ещё девять лет назад сёла были сожжены дотла, а сейчас колхозы богатеют и процветают, будто и не было войны, оккупации. Он сам, народ, творит эти чудеса там, где руководят делом настоящие коммунисты.
Тем нетерпимее относится народ к «лавулирующим» горе-руководителям, по чьей вине какие-то участки нашего строительства пока ещё отстают.
И эта нетерпимость (вот в чём ещё сила советского строя!) тоже залог того, что у нас не будет отстающих участков.
1952 г.
В ОДНОМ КОЛХОЗЕ
В один из июльских предуборочных дней у конторы правления колхоза «Красное знамя» съехалось десятка три грузовых автомашин — из всех колхозов района. На каждой машине было полно колхозников. Но хозяевам не впервые было видеть у себя на площади такое скопление машин. Даже ребятишки спокойно поглядывали на эту выставку автомобилей разных марок. Разлёгшись в стороне, в тени под деревьями, переговаривались:
— Опять договор будут проверять?
— Какой договор! Всем районом, что ли, будут проверять? Видишь, сколько машин.
— Экскурсия?
— Понятно, экскурсия.
— По полям поедут?
— Сначала по полям, потом на фермы. Посмотрят, как электричеством коров доят.
— А потом, которых пригласят, пойдут к председателю обедать…
— Не все?
— Если всех кормить-поить, так у Павла Фёдорыча и зарплаты нехватит.
— У нас редкий день обходится, чтоб не было гостей.
Только одна машина привлекла внимание ребят. Они подошли ближе, долго рассматривали разнокалиберные скаты, кабинку, измятую, как старая консервная банка, с пробоинами, похожими на пулевые.
— Что, ребята? — высунулся из кабинки шофёр. — Такой техники ещё не видели? Ни за что не узнаете! Это машина марки «ГТТ».
— Первый раз слышим.
— То-то и оно! Передок и мотор немецкие, а задний мост с «форда».
— «Гитлер — Трумэна — Тащит», — объяснил один из колхозников, сидевших в кузове.
— Куда тащит? — спросила его женщина, сидевшая рядом.
— Потом разберёмся. Пока ещё поездим на них.
Из конторы правления вышли секретарь райкома Стародубов и председатель колхоза «Красное знамя» Назаров — Герой Социалистического Труда; оба высокие, в меру грузные для своих сорока с лишним лет мужчины, в защитного цвета гимнастёрках, галифе, хромовых сапогах, — издали по фигуре и костюму не отличишь одного от другого. Стародубов пропустил на заднее сиденье своего «газика» Назарова. Не оглядываясь, зная, что за его жестом следят, махнул рукой, сел рядом с шофёром, с треском захлопнул дверцу.
— Поехали!
Взревели моторы, заклубилась пыль. Колонна растянулась на полкилометра через всё село, впереди — вёрткий армейский «газик»-вездеход Стародубова.
— Куда? — спросил шофёр, чуть притормозив на выезде из села, где расходились три полевые дороги.
Я думаю, Дмитрий Сергеич, — сказал Назаров, — начнём с тех полей, что захватило градом. Там похуже.
— А потом рожь Лисицына, перекрёстный сев, свёкла? Чтоб усилить впечатление под конец? Хитёр! Ладно, давай, Стёпа, по средней дороге.
На выбоине, заросшей травой, «газик» сильно тряхнуло. Назаров стукнулся головой о перекладину, почесал лоб.
— Амортизация!.. Когда же райком партии приобретёт себе «Победу»?
Стародубов усмехнулся, промолчал.
— Нам предлагали «Победу», товарищ Назаров, — сказал шофёр, — Дмитрий Сергеич отказался.
— Давали в обкоме на выбор: «Победу» или «газик», — сказал Стародубов. — Я говорю: «Мне машина для работы нужна, чтоб в любую погоду проехать куда надо». Взял этот вездеход… А вы, четырежды миллионеры, когда раскошелитесь на «Победу»? — обернулся он к Назарову.
— Должно быть, никогда, Дмитрий Сергеич.
— Почему так?
— Даже записано в решении отчётного собрания насчёт легковой машины для правления. А мне что-то не хочется её покупать. Боюсь, покажусь колхозникам каким-то чужим в «Победе». Они привыкли к моей таратайке.
— Ну, это глупости говоришь. Колхоз растёт, забот прибывает, всюду нужно поспеть, нужен хозяйский глаз. Зачем тратить лишнее время на разъезды?
— Не в том суть, чтоб за полдня все бригады обскакать. В иной бригаде можно и неделю не быть, если знаешь, что наладил там дело.
— Это так, конечно…
И больше ни словом не перекинулись до самой остановки на дальней границе земель колхоза «Красное знамя».
— Так вот, товарищи колхозники, — сказал секретарь райкома, когда экскурсанты сошли с машины и собрались вокруг него и Назарова, — это у них градобойные участки. Тут у них будет недобор.
— Это-то недобор?..
— Недобор, конечно, — сказал Назаров. — Присмотритесь, сколько колосков посечено, на земле лежит.
— Много лежит, но много и осталось!
— Потому много осталось, что много было, — сказал Стародубов. — Знаете, друзья, пословицу: пока толстый исхудает — из тощего дух вон.
— Нам бы, Дмитрий Сергеич, такой урожай, как у них этот недобор! — заговорила колхозница, приехавшая на машине марки «ГТТ» из колхоза «Ударник», Христина Соловьёва. — А земли у них, глядим, никудышные. Глина, мел. Свистульки только лепить. — Метнула горячими чёрными глазами в сторону своего председателя. — Что бы они тут делали, радетели наши, на такой неудоби? Как бы они выкручивались? На чернозёме по семь центнеров берём!
— Если бы в колхозе «Красное знамя» были самые лучшие земли, я бы вас не привёз сюда на экскурсию, — сказал Стародубов. — Я привёз вас не землёй любоваться, а урожаем.
— Если на то пошло, — усмехнулся Назаров, — то можно похвалиться. Почвоведы утверждают, что хуже нашей земли нет по всей области. А на рельеф обратите внимание.
— Да уж обратили, Павел Фёдорыч, — подошёл председатель колхоза «Общий труд» Филипп Конопельченко. — Бугры, балки, косогоры. Карпаты!.. Жалко, что не захватили на экскурсию наших трактористов. Поглядели бы, каково вот тут работать! Того и гляди, загудишь вверх тормашками с комбайном в яр! Небось, пережогу в твоей тракторной бригаде — тонны! А?