— Третий раз приезжаешь ты к нам, Филипп Петрович, и всё допытываешься насчёт пережога. Нету, говорю, пережога!
— Ох, не обманешь, Фёдорыч! Сам десятый год председательствую. Чтоб по такому рельефу не быть пережогу? А спалит парень лишнего горючего рублей на пятьсот — вот у него уж и энергия отпадает…
— Как-нибудь открою тебе, Филипп Петрович, секрет, почему у наших трактористов нет пережога. Наедине поговорим. Не отвлекай, пусть люди поля смотрят.
— Ну как, товарищи, по-вашему? — обратился ко всем Стародубов. — Сколько возьмёт здесь колхоз «Красное знамя» пшенички, на этом градобойном участке?
— Погодите, пройдём дальше от дороги, посмотрим. Иван Спиридоныч! Как на твой глаз?
— Что — глаз? Сын плотник говорил отцу плотнику: «Наплюй, батя, на свой глаз, теперь у нас аршин есть». Обмеряем, посчитаем.
Отмерили в разных местах поля несколько квадратов, оборвали колосья, обмяли их в ладонях, провеяли зерно на ветру, взвесили даже — кто-то из гостей захватил с собой маленькие лабораторные весочки.
— Тринадцать центнеров будет, Дмитрий Сергеич.
— А почему с тех машин не слезли? Вы зачем, товарищи, ездите по полям? Катаетесь или урожай смотрите? Все слезайте, смотрите, щупайте! Вам же придётся дома отчитываться, что видели в колхозе «Красное знамя»!
И лишь после того, как все согласились, что действительно, на этих самых плохих участках урожай будет не меньше двенадцати-четырнадцати центнеров, Стародубов скомандовал:
— По коням!..
Колонна грузовиков запылила по узенькой, извилистой — с перевала на перевал — полевой дороге. Пошли такие рослые хлеба, что местами приземистый райкомовский «газик» совсем скрывался в них, лишь пыль курилась столбом, словно смерч шёл по полям.
По сигналу Стародубова колонна останавливалась, экскурсанты спрыгивали на землю, рассыпались по хлебам, смотрели, щупали, обминали колосья.
— А здесь по сколько будет? — пытливо обращался ко всем Стародубов.
— Ну, здесь, пожалуй, все двадцать, Дмитрий Сергеич. Не меньше.
— А не больше?
— Да как уборка покажет. Если не прихватит суховеем. Зерно-то ещё, видишь, не окрепло, молочко…
— Вопросы к председателю есть? Сколько удобрений внесено, какой предшественник, чем подкармливали эту красавицу?
— Вопросов много к нему, Дмитрий Сергеич!
— А я думаю так, — подошёл Назаров. — Мне лучше бы ответить на все вопросы там, когда в клубе соберёмся. Расскажу и про нашу организацию труда и про агротехнику. А тут пусть люди смотрят, убеждаются.
— По коням!..
Возле свекловичных плантаций задержались дольше. Пышная зелень, без единой сорной травинки междурядья, дважды уже прополотые, ровные рядки — хорошо пойдёт здесь свеклокомбайн!.. Но Христине Соловьёвой приглянулось другое.
— Вот где руководители заботятся о нас, женщинах! Против участка каждого звена — шалашик. В холодочке пообедают, отдохнут. Видно, председатель сам когда-то с тяпкой работал, не забыл, как это от зари до зари спины не разогнуть?
— Мы, Христина Семёновна, эти шалаши строили не только от солнца, — обернулся к ней Назаров. — Придёт время копать свёклу — осень, ветры, дожди. Надо же где-то людям погреться.
— Ты смотри! — толкнула Христина Соловьёва другую колхозницу. — Второй раз сюда приезжаю, и он уже знает, как меня по батюшке зовут!
— А почему так расплановали? — спросил Филипп Конопельченко. — Один шалаш — в том конце поля, другой — в этом?
— Простой расчёт, товарищ Конопельченко, — ответил Назаров. — Если дождь захватит женщин ближе к тому краю загона — побегут в шалаш к соседнему звену. Если ближе к этому краю — сюда все прибегут.
— И что машинами возите сюда колхозниц на прополку — тоже расчёт? — спросил Стародубов.
— Ну-у? Машинами возите колхозниц на свёклу? — раздалось враз несколько женских голосов.
— А что же такого особенного? У нас в колхозе пять машин. Пусть мы затратим тысячу рублей на горючее, зато сколько выгадаем! Отсюда до села семь километров. Туда, обратно — четырнадцать. А работать когда? Постановили на заседании правления: в шесть часов утра всё машины ждут пассажиров у конторы. Кто желает ехать — садись. Пришёл в четверть седьмого — опоздал, машины ушли. Так же и в обратный путь. Если хотите ехать, а не пешком итти, работайте до такого-то часа, ровно в назначенное время машины придут за вами в поле. Вот и увеличили рабочий день. Вдвое быстрее прополка пошла.
— Расчёт! И людям выгодно.
— А как же! За ходьбу трудодни не пишут.
— Ну и как, товарищи колхозники, — повёл рукой вокруг Стародубов, — сколько, по-вашему, возьмут они здесь сахарной свёклы с гектара?
— Если ещё дождик-два…
— Метеорологи обещают.
— Да ежели во-время уберут…
— А почему бы им не убрать во-время? Дисциплина, что ли, хромает у них?
— Да что говорить, Дмитрий Сергеич! — кинул всердцах фуражку оземь один колхозник. — Что ты нас агитируешь? Все — хлеборобы, не первый год землю пашем! По триста пятьдесят центнеров будет тут на круг!
— Кабы такой урожай по всему Советскому Союзу, дома бы строили из сахара вместо кирпичей!
— Как в сказке — молочные реки, кисельные берега?..
— По коням!..
Собрание в переполненном клубе открыл Стародубов. Президиум не выбирали. Это было не собрание, а просто подведение итогов экскурсии.
— Я привожу сюда, товарищи, уже пятую экскурсию, — сказал Стародубов. — Как Назаров не жалеет горючего на прополку свёклы, так и мы не пожалеем горючего на это дело. Дадим каждому колхозу дополнительные лимиты, — но чтоб все люди побывали здесь, посмотрели своими глазами, убедились! И трактористов привезём, покажем им здешние «карпатские горы» и урожаи на этих горах!.. Предоставим слово Павлу Фёдоровичу. Пусть он теперь расскажет, каким путём это всё достигнуто: такая чистота на полях, порядок на фермах, доходы, строительство. Давай, товарищ Назаров! А потом ещё поговорим.
Доклад Назарова был суховат. Цифры и факты. Он почти не заглядывал в истрёпанные листки с «тезисами», — не первый раз отчитывался по ним перед таким собранием, помнил всё наизусть. В нынешнем году одни лишь капиталовложения в хозяйство составляют миллион. За прошлый год колхозники получили на трудодень по четыре килограмма зерна и по шесть рублей деньгами. Нынче, если выдержат план урожайности, доходность трудодня будет выше. Организация трудодня такая-то, всё делается, как положено по Уставу: главное внимание — укреплению бригад, но и звенья на пропашно-технических культурах не забыты. Из девятисот семидесяти пяти трудоспособных колхозников нет ни одного, не выполняющего рабочий минимум в трудоднях. Весенний сев был проведён в восемь дней, ни одного гектара весновспашки, всё по зяби. Минеральные удобрения по разнарядке полностью выкуплены и завезены, даже больше завезено — за счёт тех колхозов, которые отказались от них. Местные удобрения используются полностью, старого навоза не найдёте нигде ни грамма — ни на фермах, ни во дворах колхозников, — всё вывезено на поля. Уход за растениями — строго по утверждённым агроправилам: столько-то прополок, подкормок. Скот на фермах — исключительно племенной, высокопродуктивный. План развития поголовья по всем видам скота перевыполнен на двадцать-тридцать процентов. Дохода от животноводства получено столько-то и т. д.
Слушать его доклад было скучновато. Цифры, факты замечательные, но будто всё сделалось само собой, потому стал колхоз передовым, что все сознательно выполняют в точности Устав сельхозартели и министерские агроправила, не было будто борьбы, трудностей, помех. Он ни разу не сказал в докладе «я», «у меня», «я сделал», только — «мы», «у нас», «мы решили». Хорошая скромность, но в ней стушевывалась руководящая роль председателя.
Мне приходилось не раз слушать в другой обстановке рассказы Назарова о колхозе, о пережитом и сделанном здесь за пять лет. Куда лучше рассказывал он об этом под настроение, в небольшой компании, нежели с трибуны перед многолюдным собранием. Он обладал и меткой наблюдательностью и народной образностью языка, был горяч и остроумен в споре. Но здесь, в клубе, все собрались сегодня послушать о достижениях колхоза «Красное знамя», похвалить его, Назарова, поставить в пример другим председателям, споров как будто не предвиделось. Может быть, поэтому он и сделал свой доклад без огонька.
После доклада один колхозник из гостей, не дождавшись, пока Назаров ответит на все вопросы, попросил слова.
— Не о том вы спрашиваете, товарищи, Павла Фёдорыча, — горячо заговорил он. — Про агротехнику нам и свой агроном дома расскажет: когда лучше гречку сеять, когда клевер косить. По книжке — так, а на деле иной раз совсем не то выходит. Живыми людьми всё делается!.. Вы вот про что расскажите нам, Павел Фёдорыч. Сколько вы лет здесь председательствуете?
— С сорок седьмого года. С осени.
— Когда принимали вы колхоз, всё так же было здесь или похуже?
Назаров улыбнулся.
— Похуже немного.
— По пятьсот граммов авансом дали за тот год— только пила душа и ела! Вот как было! — подал голос кто-то из присутствующих в зале колхозников «Красного знамени».
— Ты нас спроси, — что тут было до товарища Назарова, — поднялся другой колхозник — гость. — Мы этот колхоз знаем, как свой. Соседи — через межу. Самый отстающий колхоз был в районе! Где падёж скота? У них. Где половина колхозников минимум не вырабатывает? У них. Каждый год семян им ссужали.
— Вот это-то нас и интересует, — продолжал первый колхозник. — Каким же вы чудом, Павел Фёдорыч, сделали этот колхоз самым богатым, что теперь вот ездим к вам любоваться вашим хозяйством? Либо, может, золото в земле нашли да сразу всего накупили, настроили? Либо, по какой-ся милости, поставки с вас не берут? А?
— Золото в нашей местности не водится. Никаких природных богатств нет. Даже воды не было. Артезианы пришлось бить. За десять километров возили воду бочками на фермы. И село-то наше называется — Сухоярово… А поставки меньше как по седьмой группе нам ни разу не начисляли. А нынче по девятой будем выполнять, по самой высшей.
— Ну-ну, Павел Фёдорыч, — поддержала колхозница Христина Соловьёва, — вот и расскажите нам об этом — с чего вы начинали, как пришли сюда на разбитое корыто? Как дисциплинку подтянули, как на фермах дело наладили? Пусть наши руководители послушают, поучатся. Может, пойдёт им на пользу.
— С чего начинал? — Назаров, простодушно-хитровато улыбаясь, почесал затылок. — Давно было, товарищи, не помню уж, с чего начинал… Принял печать от старого председателя, порожки в конторе починил, фитиль в лампе подрезал, стекло вытер. Электричества тогда не было… А ещё что?
— Ладно, ладно, — поморщился Стародубов. — Без кокетства. Не забыл, всё помнишь. Расскажи людям.
— Ну, с чего начинал… Учили людей честно работать, поощряли передовиков, наказывали лодырей, расхитителей колхозного добра. Назначили хороших бригадиров…
— Эх! — махнул рукой колхозник «Красного знамени» Никита Родионыч Королёв, бондарь, сидевший в первом ряду. — Работать умеет, рассказать про себя не умеет! — Встал. — Давайте, что ли, я расскажу? Только мой рассказ будет не про него одного. И про других председателей расскажу, каких мы повидали тут.
По залу прошло оживление. Среди гостей сидело много колхозников «Красного знамени», знавших, красноречие Никиты Родионыча.
— Валяй, Родионыч, рассказывай!
— Читай по писаному!
— Наш колхозный летописец, — обернулся Назаров к Стародубову.
— Слышал, слышал. Книгу пишешь про колхоз, Родионыч?
— Историю колхоза. А как же! После нас будут существовать внуки, правнуки, жизнью наслаждаться, механизация, электризация, вентиляция, а как же они узнают, как это всё зачиналось? В армии пишут историю дивизий. А я вот в свободное время, вечерами, пишу про наших председателей — что за люди были, про всё ихнее похождение. Павел Фёдорыч у меня под седьмым номером идёт. До него шестеро перебыло… Так что, рассказывать или погодить? Даёте слово?
— Даём! — голоса из зала.
— Со стороны виднее. Родионыч лучше расскажет.
— Пусть говорит.
Стародубов и Назаров переглянулись.
— Тогда уж выйди на сцену, Никита Родионыч, чтоб всем было тебя слышно, — сказал Назаров.
Никита Родионыч вышел на сцену — лет пятидесяти на вид, высокий, тощий, с впалой грудью, узловатыми кистями рук.
— Про всех шестерых не буду рассказывать, — начал он, — времени нехватит. Были и хорошие председатели, и так себе, и пьющие, и непьющие, и такие, что к женскому полу привержены, и наоборот — не любили некоторых бабы за то, что не обращали на них внимания. Всякие были. Один, бывало, нас на три шага вперёд толкнёт, другой — на четыре назад осадит… Расскажу про последнего, от которого ты, Павел Фёдорыч, дела принимал, про Сторчакова… Это до вас было, товарищ Стародубов, — обернулся к секретарю райкома. — Тогда у нас такие порядки были в районе — в колхоз за наказание посылали людей. Если, скажем, всюду не сгодился, тогда уж его — председателем колхоза. Вот так и Васька Сторчак к нам попал. Работал он в Покровском, директором кирпичного завода. Вроде бы и ничего съедобного — кирпичи, глина, песок, но и там как-то занялся самоснабжением. И к тому же пьянствовал, безобразничал. Вызывают его на бюро, отчитался он о проделанной работе, — что ж, снимать? Сняли. Поставили ему строгий выговор на вид. Назначили директором завода безалкогольных напитков. Без алкогольных! Страдай!.. Это до вас ещё было, Дмитрий Сергеич, — опять глянул на Стародубова. — При бывшем секретаре. Товарищ Тихомиров — был у нас такой… Ну, поработал он, Сторчак, на этом заводе безалкогольных напитков — и там проштрафился. Какая-то, говорят, лаборатория у них там при заводе была, спирт для лаборатории выдавали. Подсобное хозяйство было, свиньи, а сала рабочим не попадало, пошло всё ему на закуску. Тянут его опять на бюро. «Не исправился — теперь поедешь председателем колхоза в «Красное знамя». В Сухоярово! Там и воды не так-то просто добыть». Приехал он к нам на отчётное собрание. Уполномоченный говорит: «Вот этого товарища вам рекомендуем». А нам так припёрло — были и непьющие и некурящие, а по работе — ни рыба, ни мясо. Хозяйство не в гору, а вниз идёт. Да давай хоть чорта, лишь бы другой масти! Проголосовали. Начал он руководить. Бьёт телеграмму какому-то приятелю в Донбасс: «Почём у вас картошка?». Повезли туда два вагона. А время — декабрь месяц, морозы, картошка помёрзла, выкинули из вагонов да ещё штраф заплатили за то, что насорили на путях. Подработали!.. Весна наступает — зяби нет, семян нет. Промучились мы с ним лето, уборку завалили, хлебопоставки сорвали — прощается он с нами. «Ну, товарищи, уезжаю. Выдвигают меня опять на районную работу».
— А куда его выдвинули, Родионыч? — голос из задних рядов. — Я что-то уж запамятовал.
— Да опять же директором какой-то конторы «Заготкождёрсырьё», что ли… «Прощайте, — говорит. — Покидаю вас». — «А как же мы тут без тебя, Василий Гаврилыч?» — спрашивают его. — «Да проживёте, — говорит. — Пришлют ещё кого-нибудь».
Вот, значит, распрощались мы подобру-поздорову с Василием Гаврилычем. С неделю было у нас безвластие, уполномоченный сидел тут, наряды бригадирам выписывал. Потом привезли нам Павла Фёдорыча. Хотя про него неправильно будет сказать, что привезли. Он сам сюда напросился. Работал он в райкоме партии инструктором, так, Павел Фёдорыч? И, значит, изъявил желание пойти сюда председателем. Это уже нас заинтересовало. В самый отстающий колхоз добровольно пошёл человек. Стало быть, есть у него приверженность к колхозному делу, к хлеборобству. И ничего не слышно было про него такого, чтоб где-то там чего-то натворил, чтоб снимали его. Так… Выбрали мы его, принял он дела. Ходит по селу в офицерской шинелишке фронтовой, потрёпанной. Худенький такой, моложавый. Это уж он после раздобрел, у нас, когда по три да по четыре килограмма стали давать… А начал ты, Павел Фёдорыч, если уж всё в точности говорить, с того, за что тебя в первые же дни райком чуть из партии не исключил. Помнишь?
— Да не забыл.
— Видите? Всё помнит, только рассказывать стесняется… Или, может, про это нельзя говорить тут, при беспартейных?
— Давай, давай! — махнул рукой Стародубов. — Я не слышал этой истории.
— Так было дело, — продолжал Никита Родионыч. — Тогда у нас ещё молотьба шла. В декабре месяце. Не молотьба, а загробное рыдание. По пять человек из бригады выходило на работу. Окончательно отпала энергия у людей. Видят, урожай плохой, поставки выполнили, еле хватит на семена и фураж, а по трудодням получать нечего. Но всё же домолотить то, что в скирдах осталось, нужно, хоть его и мыши уже наполовину съели. Ковырялись помаленьку… Конечно, сами виноваты, что такой урожай вырастили, но опять же рассудить — при чём мы, что не было у нас хорошего руководителя? Мы от этого Васьки Сторчака слова человеческого не слышали, только: «Судить буду!..» Походил Павел Фёдорыч по бригадам, полюбовался на нашу работу — центнер в день намолачиваем, до следующей зимы хватит такими темпами молотить, — пошёл по селу, заглянул и к тем, что дома сидят, не выходят на работу. А у тех тоже положение незавидное. Сидит вдова с детишками, топлива нет, корму для коровы нет, хата раскрыта, ветер свищет. Сидит и сама не знает, зачем сидит, что высидит? Созывает он вечером в правление всех бригадиров и даёт такое указание: молотьбу приостановить на три дня, все мужики, что выходили на работу, пусть возьмутся и покроют вдовам хаты. Выдать им лошадей, сколько нужно для подвоза соломы, и только этим пусть и занимаются — кроют хаты. И пусть подвезут торфу на топливо особо нуждающимся. Как налетел уполномоченный! «Вы что — очумели? Молотьбу остановили! Товарищ Назаров! Тебя зачем сюда посылали? Укреплять дисциплину или разлагать?» На машину его, раба божьего, и поволок к Тихомирову… А какой у них там был разговор с товарищем Тихомировым, пусть он сам об этом расскажет, я там не присутствовал.