Итак, "русский Мерлин"? А почему нет? В те времена Русская Церковь, строившаяся не только греками, но и варягами, связанными с кельто-ирландским духовенством, также долгое время отвергавшим диктат Рима, ещё не пережила новгородско-московского разделения XV века, не была "подморожена" (по выражению К. Леонтьева) беспощадною, "авраамической" правотою Стоглава. Интересно, что британский исследователь Роберт Грейвс упоминает в связи с кельто-ирландскими королевскими преданиями Caer Vediwid - "замок совершеннейших" и Caer Vandwy, - "замок высочайшего" (см. Robert Graves. The White Goddess. New York, 1958. р. 103). Но так ли далеко от "совершеннейшего" и "высочайшего" до "бессмертного"? Здесь есть над чем подумать. Замечательно, что сам Вейдевут (имя которого часто писали как Ведивит или Вендивит, почти как у Грейвса!), живший, по преданиям, в III веке по Р.Х., приносил жертвы под сохранявшимся до середины XIX века вечнозелёным (цвет Кощея!) дубом на равнине Романове или Ромово при слиянии рек Дубиссы и Невяжи. (см. в т.ч. Сборник материалов по истории предков царя Михаила Феодоровича Романова. Изд. Костромской губернской учёной архивной комиссии. Ч. 1. СП6., с. 52). Итак, "зелёный старик", сказочный Кощей Бессмертный - предок русских царей? Или, по крайней мере, их "метапредок"? Не более и не менее."
...Волк оставил Владимира чуть не за версту до избушки Бабы-Яги. По мере к нему приближения, он становился как-то все озабоченнее, отставал, садился на дорогу и делал вид, что о чем-то раздумывает, время от времени исчезал в придорожных кустах. В последний раз, перед тем как исчезнуть окончательно, он высунулся из зарослей малины, сообщил Владимиру, что считает на данный момент заключенный ими договор полностью выполненный обеими сторонами, пожелал счастливого пути, не поминать лихом. коли что, в том случае, ежели он понадобится. то всегда будет к услугам, после чего скрылся и более не подавал о себе весточки.
Владимир же продолжил свой путь в одиночку, и не то, чтобы старался как-то отдалить неминуемую встречу, а как-то незаметно для самого себя приудерживая шаг, потому как неспокойно было у него на душе. Что ожидать ему от старухи? Злодейства какого, - все-таки сказки крепко запали ему на ум, - или радушного приема, - во что хотелось верить?
А встреча оказалась самой что ни на есть обыденной. Стоило ему (скажем прямо) робко приблизиться к крылечку избушки на курьих ножках, дверь словно бы сама распахнулась настежь, и в проеме возникла Баба-Яга.
- Явился не запылился, - совершенно буднично произнесла она, словно бы и не было никакого расставания и поручения. - Ну что, принес летало? Давай сюда, - и протянула руку.
Владимир уже было протянул мешок, опечатанный печатью самого Берендея, как вдруг страшная мысль мелькнула у него в голове.
- А где друг мой верный, где Конек? - спросил он с невольной дрожью в голосе. - В порядке ли он? Жив-здоров?
- Чего ж ему станется, - пробормотала старуха, резво спустилась с крыльца и ловко выхватила мешок. - Вон там он, в сарае. Забирай. Одного овса с ячменем столько стрескал, что любой другой скотине при разумной экономии на год бы хватило...
И она махнула в сторону одного из сараюшек с распахнутой дверью.
Владимир отправился в указанном ему направлении, сдерживая шаг, словно бы ожидая подвоха. Старуха семенила следом, неустанно бормоча: "Давай, давай, пошевеливайся. Тут дел по хозяйству невпроворот, а он еле ноги волочит. Забирай своего ушатого объедалу, и чтобы духу вашего тут не было".
Отчасти убаюканный словами Бабы-Яги, отчасти из желания поскорее увидеть друга, Владимир ускорился, однако в дверях остановился и опасливо заглянул. Сарай как сарай, ничего необычного, меньше чем наполовину забит сеном, и в дальнем углу что-то темное, видимое не совсем ясно, однако, вне всякого сомнения - да и кому еще могли принадлежать эти горбы и длинные уши? - Конек. В то же мгновение он почувствовал толчок в спину, заставивший его сделать несколько шагов вперед, дверь сарая с треском захлопнулась и снаружи с громким стуком упал мощный засов.
- Попались, голубчики, - злорадно произнес старушечий голос.
- И что же теперь с нами будет? - растерянно спросил Владимир. - Съесть она нас собирается, что ли?
- Да какой там съесть, - вздохнул Конек. - Посевная у нее, вишь, а работников нету. Наслышаны, как она нонче гостей привечает, вот и нету. Каждый ждет, когда другой обмишурится, а уж потом... Вот мы первые и обмишурились.
- Как же так? - недоумевал Владимир. - Я же выполнил ее желание, доставил ей это самое летало...
- А этого, может быть, мало. Может, надо не одну, а три службы сослужить, как положено, - донеслось из-за двери.
- Так ведь это только в сказках...
- Вот вы и рождены, чтоб сказку сделать былью.
- Вы ведь обещались...
- А ты меня словом-то не попрекай, не попрекай, молод еще, попрекать-то. Я, может, сызмальства вся такая загадочная и непредсказуемая...
- Ты-то чего молчал? - с горечью спросил Владимир Конька.
- Да не мог я... Опоила она меня чем-то, заговоренным.
- Как же, опоишь тебя. Так, небось, овса да ячменя облопался на дармовщину, что и ног передвигать как забыл. А сам-то, можно сказать, из железа сделан. На таких, как ты, пахать и пахать... - Послышалось что-то, напоминающее "Мы с железным конем...", шарканье, затем все стихло.
Владимир еще некоторое время прислушивался, но Баба-Яга, по всей видимости, удалилась куда-то по своим хозяйственным делам.
- А чего ты лежишь? Хоть бы знак какой подал, - угоризненно заметил он Коньку.
- Так она меня и на двор-то по часам выпускает, да сама доглядывает, как бы не сбежал. А так - все здесь. - Конек поднялся. Выглядел он, правду сказать, как-то поупитаннее прежнего. - И еще заговоры всякие чинила. Вот ты, небось, думаешь, засов на дверях хлипенький, плечом с разбегу ударить, так и поддасться? Ан нет, его без разрыв-травы не взять... И везде у нее так, ты не гляди, что вроде как без присмотру...
- И что же нам теперь делать? - удрученно спросил Владмир. - Как выбираться будем?
- Самим нам не справиться, - вздохнул Конек. - Одна у нас надежда есть. Коли и она не поможет, так уж и не знаю, как из беды выпутаться.
- Кто - она? - не понял Владимир.
- А вот погоди, вызвездит, так сам и увидишь. Ну, делать нам все равно пока нечего, расскажи хоть, как вы там без меня... Мне-то и рассказать особо нечего.
Делать, действительно, было нечего; а потому Владимир, растянувшись на сене подле Конька, принялся рассказывать, как они с Иваном-царевичем...
Так, за разговорами, незаметно подкрался вечер. В сараюшке заметно потемнело, когда Владимир, наконец, спохватился.
- Постой-постой, время уже позднее, а мы с тобой все лясы точим. Как выбираться-то отсюда будем? Да и проголодался я изрядно, - он сел и огляделся по сторонам.
- Узелок с ужином вон там, справа от двери, на полочке, хозяйка наша хоть и вредная, да незлобливая. А как выбираться? Ты глянь в щелочку, не видать ли звездочки какой, хоть самой малой?
Владимир рывком поднялся и подошел к двери. Действительно, рядом с ней на полочке примостился небольшой узелок с пирогами и кринка с молоком. А в щелочку, еле-еле заметная на пока еще светлом, чистом небе, проглядывала слабеньким лучиком звездочка.
- Вижу, вижу звездочку. А хозяйка наша и впрямь незлобливая, пироги тут с молоком имеются. Да только чтоп року в ее незлобливости, если она нас так вот за здорово живешь работать заставляет, слово свое порушила?
- На то она и Баба Яга, чтобы молодежь неразумную уму-разуму учить, - раздался где-то позади Владимира женский голос, заставивший его вздрогнуть и резко обернуться.
В дальнем от него уголку сарая теперь виднелась зажженая лучина, вставленная в светец, дававшая не очень много света, но все же позволявшая разглядеть маленькую сухонькую старушку, примостившуюся на откуда ни возьмись появившейся лавочке. В простеньком расшитом платочке поверх плеч, бедненьком, но очень опрятном сарафанчике, она одной рукой ловко крутила почти возле самой земли веретено, а пальцами другой руки словно бы перебирала пухлую кучку шерсти, невесть как державшуюся на каком-то предмете, напомнившем Владимиру весло. Из пальцев ее живым ручейком к веретену струилась нить.
- Да ты не беспокойся, молодец, понапрасну, лучинка-от у меня заговоренная, огонек на ней ласковый, дальше отведенного ему места не спорхнет, - проговорила старушка, точно прочитав первую пришедшую в голову Владимира мысль.
Тот смутился, бестолково помахал руками перед собой, спрятал их за спину, затем, не зная, что еще сделать бестолкового, вернулся на прежнее свое место и постарался спрятаться, сам не понимая, почему, за Конька.
Некоторое время все молчали, затем Владимир, не удержавшись, осторожно выглянул и слегка толкнул Конька в бок.
- А кто это? - стараясь, чтобы его не услышали, шепотом произнес он.
- Кикимора, - просто ответил Конек.
- Кик... кикимора? - пробормотал Владимир, полагая, что ослышался.
- Ты, молодец, на уши туг, что ли? - в голосе старушки слышалась явная насмешка, но вовсе не злая, а какая-то подтрунивающая. - Прасковея я. По батюшке Ивановна. Так и зови, коли понадоблюсь.
- Так ведь кикимора, она же... это... - ошарашенно выдавил из себя Владимир и осекся, не решаясь продолжить.
- А что тут такого? - не обратив внимания на его слова, произнесла Прасковея. - Кто-то должен за домом блюсти, по хозяйству наблюдать? Да только какой же домовой согласится с Бабой Ягой якшаться? Вот и приходится. Потому, - без надзору надлежащего, любому дому разорение приходит.
- Ну и как она, я имею в виду, как хозяйка? - полюбопытствовал Конек.
- Как, как... Хозяйка как хозяйка, каких много... А впрочем, чего правду скрывать - без царя в голове. - Старушка при этом не переставала тянуть нить, а Владимир удивляться, как ловко у нее это выходит. - Ко всякому заморскому падка. Вот, надысь, приключилось... Раздобыла она на какой-то ярмарке горшочек, да не простой, а волшебный. Скажешь ему: "Горшочек, вари!" - он тебе и пойдет кашу готовить. Гречневую, с маслом. Двольная вернулась, сияла вся. Поставила посреди поляны, - вечер как раз о ту пору был - да и говорит: "Все, говорит, Прасковея, мы теперича с тобою на всю оставшуюся жизнь обеспечены и от работы избавлены. Сейчас, говорит, я тебя такой кашей угощу, что пальчики оближешь. И готовить, говорит, теперь у нас нужды никакой нету". Произнесла она слово волшебное, горшочек и начал. Поначалу-то оно ничего было, каша, действительно, замечательная, и сами ели, и народ лесной - всех угощали, без разбору. Да только спохватились: варить-то он варит, а останавливаться не думает. Потихоньку-полегоньку, смотрим, а уж каша-то по столу побежала, со стола на землю, а там, смотрим, уж и к лесу подбирается. Шум поднялся, зверье от напасти такой поглубже в чащу забиться устремилось. Мыши драпанули, даже и муравьи. Тут только и скумекали, что обмишурились. Слова-то обратного нам не ведомо...
- А слово это очень простое, - простодушно заметил Владимир. - Надо было сказать: "Горшочек, перестань!"
Старушка пожевала губами.
- Да нет, не похоже, иное слово сказано было. Точно, иное. На счастье наше богатырь мимо случился. Уж и не упомню, как звали. Сказал он что-то вроде "эх, ма", да как хватит по горшочку дубиною своею богатырскую, тот разом и прекратил. Потому как вдребезги.
- Или вот еще случай выдался. Сварила она раз зелье по рецепту из какой-то книги заморской. Уж не знаю, зачем оно надобно было, да только не задалось. Хотела она его поначалу вылить, а потом призадумалась: наварила-то цельный котел. Вот и пустила в дело: чем добру пропадать, хоть и неудавшемуся, лучше с пользой употребить. Взяла, да и навела чистоту - все, что можно, этим зельем и перемыла. А оно не то, чтобы совсем не удалось, - для предназначенного не удалось. А на пакость - это тебе пожалуйста.
Все, что она мыла, прямо как с ума сошло. Хотя ума-то, правду сказать, и не было. Ну какой, скажите на милость, у тарелки или кувшина ум? А тут как взбеленились. Дар речи обрели, понятие об себе соответствующее, ажно митинг устроили. Собрались на поляне перед избушкой, и ну орать: мы, мол, лучшей доли заслуживаем, мы, мол, сами хотим себе судьбу выбирать, кому служить, а кому нет, да мы, да мы...
В общем, гомонили без передыху, - им ведь ни отдыха, ни пищи не надобно, - пока не образовался у них вожаком ухват. Ты не гляди, что он размерами не больно вышел, голосом взял. Сам себя вожаком назначил, клич бросил, за лучшую жизнь, и повел всю эту толпу ее искать.
Однако, по причине полного, как выяснилось, незнания дороги, далеко они не ушли. Бродили тут кругами, время от времени останавливались, устраивали веча, как хорошо им будет в новой жизни, пели хором, невпопад. Так надоели - сил нет. И неизвестно, когда этому конец придет. Траву повытоптали, зверье и птиц пораспугивали.
А потом, глядим, то тарелочка, этак воровато выглянет из-за кустика, да в дом, на место прежнее, будто и не было нчиего. То чашечка... Так потихоньку-полегоньку и возвратились. Не все, конечно. Те, кто совсем от рук отбились, на большую дорогу, в разбойники подались. Атаман Ухват у них за главного. Да только чтой-то давненько о них не слыхать...
Пока Прасковея ведет свой рассказ, заглянем-ка мы в книгу С.В. Максимова "Неведомая, нечистая и крестная сила", чтобы получше ознакомиться с этим персонажем русского фольклора.
"Не столь многочисленные и не особенно опасные духи из нечисти, под именем "кикиморы", принадлежат исключительно Великороссии, хотя корень этого слова указывает на его древнее и общеславянское происхождение. На то же указывают и остатки народных верований, сохранившиеся среди славянских племен...
В иных избах кикимора живет охотнее в темных и сырых местах, как, напр., в голбцах или подызбицах. Отсюда и выходит она, чтобы проказить с веретенами, прялкой и начатой пряжей. Она берет то и другое, садится прясть в любимом своем месте: в правом от входа углу, подле самой печи. Сюда обычно сметают сор, чтобы потом сжигать его в печи, а не выносить его из избы на ветер и не накликать беды, изурочья и всякой порчи...
Изо всех этих рассказов видно лишь одно, что образ кикиморы, как жильца в избах, начал обезличиваться. Народ считает кикимору, то за самого домового, то за его жену (за каковую, между прочим, признают ее в ярославском Пошехонье, и в Вятской стороне), а в Сибири водится еще и лесная кикимора ? лешачиха. Мало того, до сих пор не установилось понятия, к какому полу принадлежит этот дух.
В вологодских лесах (напр. в отдаленной части Никольск у.) за кикиморой числятся и добрые свойства. Умелым и старательным хозяйкам она даже покровительствует: убаюкивает по ночам маленьких ребят, невидимо перемывает кринки и оказывает разные другие услуги по хозяйству, так что при ее содействии и тесто хорошо взойдет, и пироги будут хорошо выпечены и пр. Наоборот, ленивых баб кикимора ненавидит: она щекочет малых ребят так, что те целые ночи ревут благим матом, пугает подростков, высовывая свою голову с блестящими, навыкате глазами и с козьими рожками, и вообще всячески вредит. Так что нерадивой бабе, у которой не спорится дело, остается одно средство: бежать в лес, отыскать папоротник, выкопать его горький корень, настоять на воде и перемыть все горшки и кринки - кикимора очень любит папоротник и за такое угождение может оставить в покое.
Мифы о кикиморе принадлежат к числу наименее характерных, и народная фантазия, отличающаяся таким богатством красок, в данном случае не отлилась в определенную форму и не создала законченного образа. Это можно видеть уже из того, что имя кикиморы, сделавшееся бранным словом, употребляется в самых разнообразных случаях и по самым разнообразным поводам. Кикиморой охотно зовут и нелюдимого домоседа, и женщину, которая очень прилежно занимается пряжей. Имя шишиморы свободно пристегивается ко всякому плуту и обманщику (курянами), ко всякому невзрачному по виду человеку (смолянами и калужанами), к скряге и голышу (тверичами), прилежному, но кропотливому рабочему (костромичами), переносчику вестей и наушнику в старинном смысле слова, когда "шиши" были лазутчиками и соглядатаями, и когда "для шишиморства" (как писали в актах) давались (как напр., при Шуйских), сверх окладов, поместья за услуги, оказанные шпионством".