круг Лузы. Поезда бы проезжали мимо города несколько раз,
как игрушечные паровозики по игрушечной железной дороге
— пока не закружится голова. Если поезд два-три раза проедет
мимо города, тут уж самый ленивый и флегматичный пассажир
заметит его. Что это, что это за бесконечный город? — спросит
он, счастливо глядя из окна. Это город Луза, — ответит ему та-
кой же удивлённый сосед по вагону, — обратите внимание
также на облака. Но этому простому и элегантному решению не
дали осуществиться машинисты. В то время, в девяностые го-
ды, их почему-то послушали, сейчас бы не стали, а тогда — по-
шли им навстречу. Вы знаете, — начал говорить умным голо-
сом Василий Егорович, старейший машинист на этом северном
направлении. Во-первых, у нас может закружиться голова. Во-
вторых, при частых поворотах направо у вагонов быстрее сти-
раются правые колёса. При частых поворотах налево — стира-
ются левые. Наша страна живёт в режиме жёсткой экономии
колёс, а тут — сплошные повороты. Подумайте об этом. И по-
следнее — и он посмотрел на жителей Лузы бесконечным тя-
жёлым взглядом, — последнее: вам нужна постоянная зубная
боль? Чем дальше на север, тем больше поют рельсы. После
станции Пинюг, спустя пять километров, рельсы начинают
петь на разные голоса, похоже на духовые инструменты. Но это
не радостное пение, совсем нет. Это так жалостно и так стран-
но. Они как будто на что-то жалуются. Такая большая земля,
такая красивая, на что бы им жаловаться, о чём выть разными
голосами? Никто не знает, но это похоже не только на духовые
инструменты, но и на бесконечный плач, на непроходящую
зубную боль без надежды на выздоровление. Наверное, можно
рельсам и не плакать, не стонать и не страдать, но всё повторя-
ется бесконечно — поезда, дорога, лес, вагоны — всё повторя-
ется изо дня в день, каждый раз, и никакой надежды. И ника-
кой надежды. Честно скажу вам, хотя и неловко признаться, у
всех машинистов в этом месте ломит зубы, и нет просвета. Вы
хотите всегда слышать, как болят, как ноют ваши зубы? Поду-
майте. И скажу ещё то, что вам не понравится. Мы не любим
Лузу. Только подъезжая к самому городу, рельсы обрывают
свои сумеречные песни. Но каждый раз мы боимся, что они за-
воют вновь, стараемся проехать вашу местность побыстрей.
Именно поэтому поезда стоят у вас только две минуты. Сколь-
ко кругов машинист сделает вокруг города, столько раз скажет
что-то грустное и огорчительное, нехорошие слова о ней. Вы
этого хотите?
Так и остался город невидимым.
XIV
В реке Лузе водится рыба-луна, в этом уверены почти все.
Тканая рыба-луна была на выставке в библиотеке Лузы. Каж-
дый год эти библиотекари придумывают что-нибудь новое для
читателей. То проведут конкурс о семи чудесах района, а потом
думают, что надо было назвать его «Семью семь чудес» — так
много можно рассказать об этом крае. То объявят о подготовке
выставки к юбилею победы, и им всё несут и несут экспонаты:
кто пуговицу от военной гимнастёрки деда, кто солдатскую
ложку, кто медали в тряпочке. Вещмешки, варежки, кисеты,
тельняшки, гильзы от патронов, фотографии и письма — всё
было на той выставке. Потом библиотекари хотели напечатать
ещё календарь, но денег собрали только на один экземпляр.
Зато каждый месяц у них получается выпускать газету для чи-
тателей. Правда, никто её не покупает, а берут почитать домой,
потом возвращают. В библиотеку приходят выпускники школ,
они учатся теперь в разных городах, рассказывают ученикам о
том, какие бывают города, какие профессии, как тяжело, но ра-
достно учиться. Закончите школу и уезжайте, — говорят они
ребятам.
Но это не всё. Каждое лето в день города библиотека в
полном составе выходит на центральную площадь и проводит
день здорового образа жизни. Всем курильщикам в этот день
библиотекари меняют сигареты на конфеты. Куда потом их
девают, непонятно — сами-то они не курят, и другим не сове-
туют.
Однажды в библиотеке решили устроить выставку птиц
«Птицеград». Со всех сторон Лузы слетелись экспонаты — и
вышивка, и картины маслом, и простые переводки, игрушки,
экзотические перья, рассказы о птицах, записи весенних пти-
чьих песен. Второклассник Витя из школы №1 принёс клетку, в
которой жил когда-то щегол. Щегол умер уже, а клетка — вот
видите — пригодилась для выставки. У Татьяны Васильевны,
бывшей учительницы, оказалась большая коллекция ёлочных
игрушек. Она выбрала из неё то, что относится к птицам —
стеклянных снегирей, попугаев, картонных блестящих петухов
и тусклых страусов — и всё отдала на выставку в библиотеку.
Прямо в день открытия непризнанный краевед Михаил Ильич
принёс свёрнутый самотканый коврик. Директор библиотеки
Надежда Васильевна развернула его, а там! Там рыба-луна! Но
почему рыба? — спросила она. А вы вглядитесь, — сказал крае-
вед, — она летит. И она же плывёт. И принялся за своё краеве-
дение: рыба-луна водится у нас в Лузе, зимой её видели в Лале,
там, где летом бывает понтонный мост. Есть сведения, что она
заплывала в Сухону и Северную Двину, но проверить их невоз-
можно, сами подумайте. Как вы понимаете, большие корабли её
не пугали, а теперь не причиняют вреда и маленькие лодки.
Рыбаки с сетями ей тоже не страшны. Старожилы утверждают,
что рыба-луна появилась у нас не сразу, например, до появле-
ния лальской бумажной фабрики её не видели. Зато пока она
живёт у нас, есть Луза, есть Лальск, есть и Папулово с Христо-
форовым, и Заборье, и Озёрская. Также…
Но договорить он не успел, ковёр быстро унесли и пове-
сили над дверью, чтобы все, кто покидает библиотеку, задер-
жались подольше и посмотрели на рыбу, бесконечную рыбу-
луну. Так происходит и сейчас. Читатели не спешат уходить,
подолгу смотрят на полотно, а некоторые приходят сюда спе-
циально полюбоваться, приезжают из Озёрской и даже из
Лальска. Так мало настоящего, — объясняют они, — а у вас есть
что-то такое, дух какой-то.
XV
Луза, Луза, как тебя не любить.
Всё равно
Из дома, в общем, всё равно пришлось выйти в итоге. Од-
нажды один бывший говорил мне: нельзя говорить «всё рав-
но». Всё никогда не равно всему. Умничал. Расстались в итоге.
Вышла из дому. Весна, и на дорогах лужи. Я пошла гаражами,
сначала через соседний двор, потом по остаткам вечной мерз-
лоты между ямами овощными и забором садика, индейцы так
не ходили в своих мокасинах, как мы тут каждый день в рези-
новых сапогах, кроссовках, туфлях на широком каблуке, чего
говорить. Потом лавировала между всем этим мусором, разной
фигандой, которая каждый год вмерзает, а потом вытаивает
из-под снега, потом по сухой прошлогодней траве за школой,
перешла дорогу, дальше — мимо дорогой нашей аптеки, и вот
пришла. Кроссовки остались чистыми, между прочим, белые
шнурки. Сдала курточку, купила бахилы, хотя зачем они, если
обувь нормальная, раньше ходили без всяких бахил, и ничего
такого, всех пускали, никто ничего против не говорил. Ладно.
Две пары купила, на следующий раз. Пришла сразу в кабинет,
но королевишна сказала, чтобы я ждала за дверью. Опять. Это
заведующая отделением, зав. Она прямо как королева какая —
волосы крашены в чёрный, лежат, как у учительниц, очки. Но
это врач, самая главная в отделении, поэтому ходит прямо,
смотрит строго. С интересом, вот что удивительно в её годы.
Пишет неразборчиво, как все врачи. А она ещё и главная, так
тем более не понять. Какие она ставит мне диагнозы, я не по-
нимаю. Меня всё спрашивают, спрашивают добрые люди, а я
говорю, что не знаю. Всё равно точного диагноза ещё нет. Всё
равно. Недавно заподозрила что-то, что-то похуже, чем есть на
самом деле, так мне надо было две недели чего-то тут делать,
то кровь, то обследование, ходить по больнице. По поликлини-
ке. Ещё пальто в гардероб сдавала, а теперь лёгкую курточку.
Подозрения не подтвердились, мне же лучше, всё обошлось. Но
в больницу пришлось снова топать, топтать ноги. И вот она го-
ворит: подожди в коридоре. Жду. Как-то быстро все врачи пе-
реходят на «ты», я прямо удивляюсь. Стоит им заглянуть тебе в
горло или в ухо, а то и ещё куда, так сразу: придёшь завтра, жди
в коридоре, Наташа, Люся, Даша. Медсёстры такие же. Какая я
им Люся? Один доктор, вообще, сидит всё время с перевязан-
ной рукой — четыре пальца перевязал, только большой вы-
ставляется, и так сидит. Хорошо, что это левая рука, а то как бы
он держал свои инструменты? Я много повидала врачей, а этот
всегда, вот всегда с перевязанной рукой. Знающие люди гово-
рят, что у него там палец или два на одну фалангу короче, а он
стесняется и перевязывает. У самого бородавка на подбородке
сиреневая, а он руку перевязывает. И этот доктор, он сразу, как
меня увидел, так сказал: «Слушай меня внимательно и всё за-
поминай. А то не вылечишься». Я достала ручку с блокнотом. А
то не вылечусь. Он как-то поморщился, а потом покраснел. Сра-
зу видно, не преподаёт, смущается. Потом он привык, что я за-
писываю, ничего. Все привыкают, рано или поздно.
Но сейчас-то я пришла к другому врачу. К королевишне.
Принесла ей заключение, что со мной делать дальше. Посидела
в коридоре, она кричит: «Войдите!». Я вошла. Она заключение
прочитала, все анализы подклеила, результаты анализов, я
имею в виду, правда, перед этим успела меня запугать так по-
королевски: где анализы, где, как ты себя чувствуешь? А потом
отправила ещё что-то сдавать, правда, надо было ехать в город,
в центр, то есть. Ничего запоминать не пришлось, она дала мне
схему, как эту лабораторию найти. Вот. Пригодились бахилы, в
кабинет зайти, просто здорово. Когда я вышла от неё, кто-то у
кабинета снимал обувь. Не все ещё у нас покупают бахилы, не-
которые просто разуваются.
Автобус то ехал, то стоял. Размяться он решил, что ли?
Стоял дольше, чем ехал. Постоит-постоит, потом для разнооб-
разия поедет. Прекрасно. Автобусы — универсальное город-
ское зло. Просто прекрасно. Чтобы не расслаблялись. А то при-
выкли уже все: если сели в транспорт, так уже и на месте. Все
остановки тебе объявят, сколько денег положено — соберут.
Сиди, отдыхай. Я знаю, кто у них про эти остановки рассказы-
вает, один парень, он работает на радио, его голос все хотя бы
раз да слышали. Да вот, если окажешься среди дня на главной
площади, на Театральной, там всё время это радио на всю пло-
щадь говорит. На всю её территорию. И дальше немного слыш-
но, если тихий день. И его голос. Я всё думаю, не понимаю: он
там целыми днями, что ли, трудится, этот парень? Бывал бы
дома хоть из приличия, там жена молодая, ангельское лицо,
кудри. Он женился на дочке хозяина одной фирмы-
перевозчика. Вот откуда ноги. Эти перевозчики ноют и ноют
без перерыва, что цены на билеты низкие, что им на бензин
даже не хватает. Ещё бы сказали, что им приходится родствен-
ников своих эксплуатировать — вон, зятьёв. Эти молодожёны,
как только поженились, погнали отдыхать куда-то на Ямайку,
что ли. Я не понимаю, на свадьбах так устают, что ли, что при-
ходится в какую даль забираться. Ладно, это я шучу. Я просто к
тому, чтобы не жаловались уж на бедность свою, никто не по-
верит.
Автобус остановился у мясокомбината, и этот радийщик
начал рассказывать что-то про мясокомбинат. Это у них такой
бонус для пассажиров, они просвещают, где что раньше было,
но как-то, на мой вкус, неправильно. Они говорят: «Областной
дом народного творчества! Ах! Славен своими народными
творцами. Как часто мы приходим на выставку “Чудо лоскут-
ное”! Народные мастера — поистине национальное богатство».
Или вдруг между остановками как зарядят стихи о городе, в
автобусе у всех на лицах какая-то растерянность, потому что
слышно, что стихи плохие, и такого, о чём там в них говорится,
в городе нет, вот этой нежной любви к дворам и дворикам, а
диджей надрывается так, будто застрял задом в какой-то боч-
ке, и теперь выковыривается оттуда, а попутно читает стихи.
На это без слёз смотреть невозможно, а слушать — неловко, но
куда денешься, если на все автобусы этой фирмы поставлены
такие волынки, а динамики в новых машинах громкие до ужа-
са. По уму, этому зятю надо было сказать вот что: «Областной
дом народного творчества. Раньше это место было кладбищем
на задворках города. Вы и теперь можете видеть одну могилу
революционеру Горбачёву. А лоскутные чудеса в этом бывшем
доме культуры бывшего завода имени 1 мая показывают каж-
дый месяц, приходите и смотрите, если вас от них ещё не тош-
нит». Вот что надо говорить. Через две остановки мы встали
как-то совсем надолго. Водитель даже двигатель выключил.
Полусонные пассажиры начали выходить из анабиоза и удив-
лённо оглядываться. Ещё бы — пейзаж за окнами не менялся
третий день. Я не вытерпела и через весь салон прошла к води-
телю. Он задумчиво смотрел на дорогу и курил. Весна, что ли,
так действует? Я постучала ему в стекло: «Дядя! Мы поедем се-
годня? Эй!». «Иди нах!» — сказал он и начал поворачивать ключ
зажигания. «Сука», — ответила я. Почему в мире столько агрес-
сии?
Вдруг зазвонил телефон, я сначала думала, что это с ра-
боты беспокоят, но нет, какой-то мужчина приятным голосом
спрашивал, не Татьяна Ивановна ли я? Нет, нет, не Татьяна
Ивановна. Он ещё удивился, почему ему дали этот номер, но
понял, что я-то уж про это ничего не знаю, раз я не Татьяна
Ивановна, быстро свернулся. Я даже пожалела, что не Татьяна
Ивановна, такой приятный голос. Зря он так скоро положил
трубку, я бы придумала, почему ему дали этот номер. Надо бы-
ло наврать, что я Татьяна Ивановна. Он бы спросил меня,
например: «Ну, как там наш проект? Объект на связь не выхо-
дил?». Я бы ответила: «Он нигде не засветился. Но надежда ещё
есть, сегодня в областной научной публичной библиотеке со-
стоится открытие выставки “Книга года”. Не исключено, что
объект появится там». «Хорошо, — ответил бы мне мужчина
незабываемым голосом, — с вами приятно работать, всё по
своим местам, всё разложено по полочкам. Надо будет как-
нибудь встретиться, выпить по чашечке кофе». О, тут уж я не
упустила бы случая! «В кафе областного художественного му-
зея имени братьев-художников, говорят, варят отличный кофе!
Предлагаю встретиться там, в понедельник, когда посещение
выставок закрыто, — так бы и сказала ему, — к тому же, там
очень бдительные сотрудники. Несколько лет назад наш объ-
ект был задержан в музее, билетёр подозревала, что он пытает-
ся купить билет за фальшивые деньги». Так бы я сказала. А он
бы ещё ответил: «Спасибо за предупреждение, я перезвоню ве-
чером», — и тогда бы уж повесил свою трубку. Жаль, жаль, что
я не догадалась немного побыть Татьяной Ивановной. Как
медленно едет автобус!