Это и правда был слабый удар, из-за неожиданности, ещё никто
у нас не слышал о такой подлости, чтобы кто-то нападал сзади
на девчонку, трогал её сзади, такого не было. Но Длинный то-
гда только недавно переехал к нам на станцию, у него не было
никого железнодорожников, честной рабочей косточки, и он
поэтому всегда был каким-то уж совсем отморозком — так все
говорили, и так и было. Но никто не знал, до какой степени, это
я поняла первая, когда развернулась, чтобы вдарить ему, и
увидела Длинного. Он тоже понял, на кого напал, и из-за этого
повалил меня на землю, то есть, на шпалы, потому что по-
встречались мы с ним в тупике, я тогда искала там маму. Он
наверно хотел забить меня до смерти, чтобы я не сказала ни-
кому про него, а я хотела заорать на него, но голос пропал и не
работал, в горле было горячо, и получался только какой-то сип,
а жаль, потому что совсем недалеко были рабочие. Он стал бить
или душить меня, я не очень поняла, но было страшно, и я не
могла ни крикнуть, ни хотя бы поднять на него руку, хоть он и
не держал ни руки, ничего, теперь я думаю, может быть, он во-
обще просто стоял рядом? Как-то плохо помнится. Пнуть тоже
не выходило, я зашла в этот тупик перед школьным вечером,
то есть, нарядная, в своей длинной юбке, кто же знал, что при-
годится пнуть. Мне надо было отдать маме ключ от дома, я то-
гда как раз потеряла свой и ходила с маминым. Он всё давил и
давил и вдруг вскочил и убежал. За ним кто-то погнался, но он
успел быстрее, а ко мне подбежали мужики с маминой работы,
подняли, спросили, кто это был, но я начала реветь и ничего им
не сказала, маму отпустили домой раньше, и мы вместе пошли.
По дороге я всё ревела, а дома мне захотелось подстричь все
волосы на голове — от них сильно пахло пропиткой для шпал,
и я подстригла мамиными портновскими ножницами, очень
коротко, но всё равно пахло. Пальто по кускам запихнула в
печь, мама не ругалась, она помогала, и Мелкий тоже помогал,
ему было грустно тоже, и он тоже хотел сжечь и своё, но мама
не разрешила, я ревела, и он иногда обнимал меня и всё загля-
дывал в печку посмотреть на огонь, как горит тряпичное. Баш-
ган пришёл вечером, узнал обо всём и закричал громко, заорал,
даже задрожали стены и таз на печке: кто это?! Но я не захоте-
ла отвечать, к тому же снова пропал голос, так потом повторя-
лось ещё, когда я вспоминала ту нашу встречу, он пропадал.
Теперь ничего, теперь только иногда мне чего-нибудь снится, я
не помню, чего, но чувствую, что голоса снова нет, а так ничего,
всё прошло, и волосы тоже выросли, но в тот вечер Башган по-
брил меня своим станком, он вообще-то себе купил, первый
раз, но смотреть на мою башку было нельзя, и я попросила его
меня побрить. Всё равно пальто я сожгла, выходить на улицу
было не в чем, а к марту голова уже была похожа на русый оду-
ванчик, потому что у меня русые волосы. У нас у всех в семье
русые волосы, и особых примет нет ни у кого, поэтому искали
бы меня долго, если бы я вправду тогда убежала. Но я не убе-
жала, потому что, во-первых, почувствовала, что Башган прав, а
я перед ним сильно виновата, вот и не уехала никуда, и на этот
раз уже Длинный не стал меня выдавать Башгану, что я ему вру
на голубом глазу, и Башган не стал ничего возражать, что
Длинный только что врал всем, будто собирается умирать. Уже
после того, как я сказала ему, что простила, как я это ему сооб-
щила, он сказал: вот, теперь я могу умереть. И все ждали, что он
вот-вот умрёт после этого моего прощения и своих слов от сво-
ей болезни, на Зойке не было лица совсем. Но тут произошло
что-то совсем другое.
Зойка несколько раз приходила к нам домой, Длинного
выписали и он обошёл уже всех, перед кем был виноват, а мо-
жет, только тех, перед кем виноват по-крупному, всех разве
обойдёшь? Его все простили, но не я. По правде говоря, я бы его
тоже к тому времени простила, если бы он зашёл, но он всё
время подсылал Зойку, потому что мы учились с ней в одном
классе, и потому что сам прийти боялся. Когда я первый раз
увидела её у нашей калитки, то быстренько тут же спряталась
в шкаф. Башган открыл ей, она спросила, дома я или нет, будто
бы ей надо узнать домашнее по математике, она не записала.
Он пошёл меня искать, я не слышала, как они разговаривали,
это он пересказал потом, когда она ушла. Может, она говорила
ему что-то про Длинного, но это вряд ли, а может, он сам дога-
дался, эта тактика — подослать Зойку — была известна, а мо-
жет быть, ничего такого не было. Я не знаю, он мне не много
всегда рассказывал о себе. Просто когда она ушла, я выбралась
из шкафа и спросила, чего она хотела. Он ответил, что я зря там
сидела, очень грустным голосом, но я же хотела сделать лучше!
Он-то думал, что она пройдёт в дом, останется подольше, пока
я говорю ей про домашнее. А мне хотелось, чтобы они побыли
вдвоём, наедине, честно говоря, я ничего против Зойки не
имею, было бы хорошо, если бы она кинула, наконец, свой
взгляд на Башгана. Тем более, что это она, между прочим, его
так назвала, потому что он лучше всех на турнире играл в шах-
маты, она и сказала ему, мол, ну ты и башкан! Отсюда и про-
звище, Башган. С этого всё и началось, она сказала ему так не
попросту, а с каким-то восторгом, ещё бы, он обыгрывал всех,
всех! И он тогда посмотрел на неё, и с этого у него всё и нача-
лось. Вот я и подумала, что ничего плохого не будет, если я
спрячусь в шкаф, а они поговорят спокойно, кто знает, вдруг
после Длинного она будет гонять с моим братом? Но они не по-
говорили, и в другие дни тоже, она оставалась верной Длинно-
му до такой степени, что даже не могла и лишнего словечка
сказать кому-то на сторону. Закончилось тем, что она на пере-
мене перед физо подошла ко мне и прямо сказала: Длинный
хочет к тебе прийти. Я сказала: пускай. И они пришли в тот же
день, буквально после уроков, Башган появился уже перед са-
мым их уходом, они как раз засобирались, у нас был заключён
мир, хотя мне было жалко, что Зойка всё-таки с большой пре-
данностью смотрит на Длинного. Она уже вышла на крыльцо,
когда Башган близко вплотную подошёл к Длинному, занёс ру-
ку и тихонько почесал в затылке. Ты чё, у нас ведь мир, — ска-
зал ему Длинный и сразу шмыгнул носом, — мир? Мир, мир, —
сказала я и поняла, что это значит. И вот тогда Длинный и про-
изнёс, что теперь он может умереть, но в это время Зойка уже
заждалась его на крыльце и стала через дверь заглядывать об-
ратно в дом.
Они ушли. А мы остались, и мне было плохо и не по себе,
Башгану — того хуже, но тут вернулся из садика Мелкий с ма-
мой, и мы пошли как-то жить дальше, надо было готовить
ужин, в тот вечер из рейса возвращался наш отчим, а Мелкому
отец. Вечером Башган перед сном меня спросил: значит, про-
стила? И ушёл в свою комнату, я даже не успела ему ответить. И
я снова, второй раз за день почувствовала себя виноватой пе-
ред ним. А когда разговаривала с Длинным, то почему-то дума-
ла, что мне тоже надо бы перед ним извиниться, хотя вот уж не
за что. Точнее, я почти и не говорила, а только слушала изви-
нения и слова раскаяния, но иногда говорила, ну что ты, ну
ладно тебе, и прочее такое же, особенно когда он встал на ко-
лени, а я поднимала его. Хорошо ещё, брат этого не видел.
Что мне было делать, не побежишь ведь, не скажешь
Длинному: знаешь, я подумала, нет, я тебя не прощаю, зря ты
вставал на колени, а твоя Зойка вообще, твоя Зойка дура. Да и
это всё неправда. А Башган обиделся. Тем более, он лишний раз
увидел Зойку с Длинным.
Так всё и получилось, мне тоже было обидно, что Башган
не захотел меня понять. Если бы не это, я бы как-то по-другому
ответила отчиму, и никто бы не пострадал. На следующий день
я пришла из школы сразу домой, не стала ждать Башгана, у нас
по средам в одно время учёба заканчивается, я иду мимо его
учаги, жду пять минут, и мы вместе топаем домой. Но утром он
мне — ни здрасьте, ничего — а только сказал: я докажу, что он
врёт, поставил свою кружку с недопитым чаем на стол и уска-
кал бегом. Я уже почти ушла, но тут на кухне появился отчим в
майке, ему так не нравится, когда кто-то не допивает чай и
оставляет в кружке. Он спросил: это кто не допил? Ну, не я же,
— сказала я. И ушла в школу. Это было зря, надо было просто
взять и вымыть эту кружку, так я уже делала, но не в этот раз,
потому что я разозлилась на брата, что он не подождал и не хо-
чет мириться. Тем более — ну и что, даже если наврал, я его
уже простила, он мне твёрдо пообещал, что после ни с одной
девчонкой такого себе не позволит, даже если произойдёт чу-
до, и он поправится, и тогда тем более так не сделает. И Зойка
тоже не будет с Башганом, а будет только с Длинным — она
мне открылась, когда они приходили. Правда, я не спросила, а
что будет потом, как такое спрашивать?
Вечером это продолжилось, то есть, после школы я зашла
к себе в комнату и поняла, что тут уже побывал отчим. Он ино-
гда делает такую вещь — заходит к нам, смотрит, прибрано ли.
Если ему не нравится, например, на столе бардак, он берёт и
смахивает всё со стола на пол, у меня так однажды испортился
будильник. И в этот раз на полу лежали мои тетрадки, книжки
и недовязанный шарф вместе со спицами, клубок раскатился
по всему полу. Ещё ему не понравилось, что одежда висела на
спинке стула, он и её кинул на пол, стул тоже перевернулся. Я
быстро всё подняла и пошла к Башгану в комнату, там было то
же самое, хотела прибрать и у него, но тут вошёл отчим и от-
правил меня огребать снег у крыльца, чистить дорожку до ка-
литки. Пока я чистила, пришёл Башган, я хотела сказать ему,
что делается у него в комнате, и что отчим злой, но не успела,
он начал мне говорить про поддельную справку Длинного. Мне
было всё равно, я говорила ему: подожди! Помолчи! Помолчи!
Но он всё говорил и говорил. Я разозлилась и сказала, что я то-
гда сейчас вообще уйду, раз он ничего не понимает, и тут он
наконец-то замолчал. Я стала говорить про комнату и про от-
чима, а брат молчал и смотрел на меня большими глазами, он в
этот же вечер позже ещё смотрел так же, но это было потом, а
сейчас оказалось, что за спиной у меня стоял отчим и всё слы-
шал, вот Башган и пытался как-то остановить меня, чтобы я
замолчала. Отчим нам велел быстро идти домой, обоим, а сам
отправился в садик за Мелким. Не поймёшь, хорошо это или
плохо. Но настроение у нас всё равно было дурацкое, дома мы
поругались и даже подрались. Я много раз говорила своему
брату, что убегу из дома, больно надо терпеть эту ругань, и
правильно, что я не прибралась у него в комнате и не вымыла
его кружку. На этом я оделась и ушла.
Куда мне было идти? На нашей улице уже несколько лет
не горит фонарь, хорошо, лежал снег. Хотя заблудиться негде:
всего два направления — туда или сюда. Ещё никогда не за-
блудишься, если идти вдоль реки. В реке есть рыба и вода — не
помрёшь с голоду. Но к реке добираться не было смысла, пото-
му что это далеко, на улице темно, и у меня всё равно нет ни
удочки, ни топора, чтобы рубить проруби и рыбачить. Если
пойти на железную дорогу, тоже никогда не заблудишься. Там
светло, там можно сесть в какой-нибудь поезд. Вот почему я
туда двинула. На дальнем пути стоял товарняк, плюс ещё надо
было незаметно пройти мимо локомотива. Но тут, можно ска-
зать, дорога хоженая, у нас многие так таскают уголь для печек,
хотя железнодорожникам его всё равно продают дешевле. Это
как раз оказался состав с углём, южного направления, так что
мне повезло в кавычках — сто процентов буду грязной. Хоро-
шо, в поезде были вагоны с тяжёлой техникой, только непо-
нятно, зачем на юге тяжёлая техника, там земля мягкая, лопа-
тами можно перекидать. А уж уголь им тем более никому не
нужен, и без него тепло.
Правда, в ковш ближайшего экскаватора я забраться не
успела, в нём уже спал Длинный, как странно. Я хотела сказать
ему, чтобы двигался, всё же вдвоём в ковше теплее, но испуга-
лась, что он умер тут от своей болезни, он же сказал, что теперь
может спокойно умереть, а сюда пришёл, чтобы никто не видел
его последних минут, гордый. Может быть, надо было просто
уйти, не знаю, но я решила пощупать у него пульс. Он прямо
подпрыгнул в ковше! Полностью, всем телом! Посмотрел ди-
ким взглядом. Оказалось, жив. Я его спросила, что он тут лежит,
что — умирать пришёл? Но он просто лежал и продолжал
смотреть на меня, молча. Не говорил ничего, ни зачем лежит,
ни где Зойка, ни куда собрался, какой-то он был странный, всю
жизнь. Вдруг начал реветь, натуральными слезами ревёт и ле-
жит в ковше. Я стала тянуть его оттуда, из ковша, но очень сла-
бо, всё боялась сломать, кто его знает, может, у него от костей
уже одно название осталось. Я тянула, а он ревел, так я всё и
узнала, так он мне всё и рассказал. И про поддельную справку,
и про то, что пил с Виолеттой, которая выдаёт справки в госпи-
тале. Он не то чтобы в армию не хотел, ему не хотелось с Зой-
кой расставаться, вот и всё, вот и ответ. А теперь собрался бе-
жать, чтобы у Зойки навсегда сохранилось о нём хорошее мне-
ние, но теперь уж пусть как-то остаётся нормальным, теперь
они не расстанутся, потому что, во-первых, у него всё же кое-
что нашли, не такое смертельное, но тем не менее, больше бы
ещё лежал в ковше зимой. Постепенно он успокоился, и мы по-
шли навстречу судьбе. На угольной тропинке мы встретили
Башгана, он шёл по моим следам. Брат издалека начал кричать
Длинному, чтобы отошёл от меня. Но я наврала ему, что Длин-
ный снял меня с товарняка, потому что я собиралась уехать.
Прибежала Зойка и сразу же обняла своего дружка. Никуда она
теперь от него не денется, нечего и думать.
Башган всю дорогу молчал, а у самой калитки спросил
примерно в том духе, что, правда, что ли, Длинный снял меня с
товарняка. И я снова наврала, что это правда, а то бы брат ни-
когда больше не простил ему эту справку и случай в тупике. На
самом деле, никто и ниоткуда меня не снимал. А правда — то,
что я рассказала, вот где правда. Ну и пусть.
О любви, любви
Пришло мне время рассказать о любви, любви, скажем
так, вылить это всё на бумагу, чужим глазам, а зачем? Иногда я
могу отрываться, смотреть за окно на снег, как он идёт и ле-
жит, зацепился за ветки деревьев, кругом бело, бело и так кра-
сиво, он спрашивал меня, помню: загадай, что ты хочешь? Что
ты хочешь, чтобы исполнилось, а я скажу, сбудется ли, вот ещё
знаток. Я тогда посмотрела на него, в его ясные голубые очи —
высокий блондин с разбитым носом, моя мечта — и написала
на бумажке красота, завернула, убрала в карман. Он говорит:
написала? Я: да. Он ходил, ходил по комнате, двигал глазами,
трогал мебель, сказал: существительное? Да. Существительное