щадит никого, это надо крепко помнить, тогда невольно по-
явится снисходительность не только к себе, но и к другим. Му-
зыка была та же, что и пятнадцать лет назад, но люди почему-
то вели себя скромнее, никто не тряс хаером, не бренчал брас-
летами, не снимал с себя футболки. Но перед внутренним взо-
ром проносились и проносились картины прошлого. Вдруг ме-
ня узнал один из давних друзей.
— Поехали в другое место, — сказал он мне.
И мы оказались в каком-то закрытом тайном клубе прямо
под боком у городской администрации. На стене в рамочке ви-
сел устав закрытого клуба. Он провозглашал, что мы живём в
свободной стране, несмотря на то, что государство думает ина-
че. По уставу на стене всем посетителям разрешалось пить и
предаваться милым безумствам, но знать меру. Говорить о чём
угодно, но при этом жалеть собеседников. Носить какую угодно
одежду, но не забывать заголяться. И всё в таком духе.
Мы сразу же предались милым безумствам и радостям.
Это было самое подходящее место для таких вещей. Через не-
которое время я поняла, что пора домой.
— Тебя подвезти? — спросил меня друг, глядя через про-
свет милых безумств. Но я поехала на автобусе. Можно было
идти пешком, если бы не пурга. Воистину, время не щадит ни-
кого. Ещё три года назад, когда у меня была закрытая со всех
сторон полярная куртка, я бы без колебаний прошла в такую
пургу весь город туда и обратно. Но — увы!— теперь не время
для подобных экспериментов. По дороге я почему-то вспомни-
ла свою тетрадку с птицами на обложке. Накануне мне подари-
ли её, и давно бы уже мне следовало обновить презент, а я всё
не обновляла и не обновляла. Где-то на перекрёстке улицы и
проспекта мелькнула было Маргарита Рукавицкая, но, услышав
мои мысли о тетрадке, тут же пропала.
31.01
Плохо сплю, хорошо ем, не сплю, не ем, смотрю в окно,
чищу крышу от снега, поливаю цветы по ночам или только ча-
ем, но тогда в любое время, не могу найти таблицы Брадиса,
чувства мои взъерошены, черничное варенье не помогает. Те-
левизор на каждом шагу врёт, компьютер стоит угрюмый, а тут
ещё в интернете стало как-то грустно и незатейливо, на тум-
бочке у кровати лежит Рокуэлл Кент, Гренландия всё несбы-
точней, на втором, третьем, четвёртом, дальнем плане, неуже-
ли в наше время кого-то может смутить тумбочка у кровати?
Бывшие работодатели не могут меня забыть и всё звонят и
звонят, буквально каждый вторник. Всё это — следствие того
хаоса, который внёс в мою жизнь театр. Может быть, назвать
его Пытливым умом? Это ничего не даст, но внесёт хоть какой-
то смысл.
31.01. — 1.02.
Ролл-Филадельфия вернулась почти что на рассвете, как
только день начал прибывать на пять минут против трёх. Она
забралась ко мне под одеяло и сказала простуженным голосом:
«Я замёрзла». Пришлось подвинуться и вжаться в стену, от чего
мышцы мои похолодели. Через пять минут, ровно в тот мо-
мент, когда взошло солнце, я подумала, что всё это довольно
странно, и такой совместный сон в одной кровати в нынешней
ситуации может быть опасен, но вслух ничего не сказала. Одна-
ко Виктория услышала мою мысль и тут же покрылась колюч-
ками и звонкими горькими ручейками. Я стала думать о Грен-
ландии и Северном полюсе. Маргарита успокоилась и уснула,
но эхо её мыслей о самоцензуре какое-то время ещё жужжало
над одеялом. Постепенно дыхание Размозжаевой-Нусс потак-
тово совпало с моим, тело её уменьшилось в размерах, так что я
совсем забыла о ней и тоже уснула. Так незаметно к нам воз-
вращается память детства и беззаботности, забываются все
обидные слова, которые когда-то были сказаны в наш адрес,
мы вспоминаем все свои потерянные варежки, немногочислен-
ные победные шахматные партии. Может быть, назвать театр
эндшпилем? Или, пуще того, линейным матом?
1.02.
Виктория-Маргарита учила меня правильным названиям
театра, проводила тесты и словарные диктанты, в которых
требовала безошибочного написания и безупречного произ-
ношения названий театров. На арифметике требовала сложить
один театр с другим, от одного отнять и прибавить к тому, раз-
делить между всеми какую-нибудь грустную участь. Но у неё
мало что получалось, я была плохой ученицей, а она — нику-
дышным учителем. Мы бились над этими названиями несколь-
ко дней. Так незаметно и весело прошло время, я уже два раза
сыграла премьерный спектакль (раз в неделю), а названия всё
не было. Однако, как ни странно, с этой толстухой мне было
веселее, и однажды я подумала об этом. В тот же миг Маргари-
та улыбнулась самой светлой улыбкой, на которую только бы-
ла способна, внутренне высветилась и покраснела. «А она пад-
ка на лесть», — неосторожно подумала я. «И ты тоже», — поду-
мала Виктория-Виктория. Это была правда, но каждый из нас
находится во власти своих предрассудков, вот и я в другой день
обязательно бы порвала с Марией-Мирабелой, но не в этот. У
меня было прекрасное настроение, я плюнула на все свои
предрассудки и наварила полную кастрюлю компота. Мы вы-
шли на улицу и стали угощать прекраснейшим напитком
обычных прохожих, которые ни в чём не виноваты. И вдруг в
голове у меня сама собой появилась мысль: «Кажется, обще-
ством не очень одобряется такое обращение с компотом. Как
бы чего не вышло». После этого Валентина-Гони снова покину-
ла меня, потому что и у неё тоже есть свои предрассудки. Мне
же остался компот, а что касается предрассудков, то тут за них
я ручаться не могу.
4.02
Вдруг в голову мне пришла блестящая мысль! Такое не
очень часто случается, поэтому всегда надо относиться к таким
явлениям внимательно. Иногда даже настороженно. Где же, где
эта невозможная Виктория Нусс, почему бы ей не услышать эту
великолепную идею, не увлечься ею, не начать воплощать в
жизнь? Гораздо лучшего мнения была я о Шарлотте-Эмилии-
Энн!
«Что ещё за идея?» — услышала я ленивую мысль Марга-
риты Раздергайло. Ага!
— Предлагаю пойти цеплять мужиков, — сказала я вслух.
Дома был только маленький пёс, мы могли свободно общаться
и даже осторожно махать руками.
— А куда? — спросила на всё готовая пупыресса и прямо
на глазах начала менять кожу.
— Есть тут одно местечко, — туманно ответила я, но она
была так увлечена сменой кожи, что не заметила этой туман-
ности.
Местечко, конечно, было не одно, но я повела её в самое
лучшее. Пешеходный переход через Луганскую улицу — самый
сенокос! Не раз стояла я на остановке рядом с этим переходом,
смотрела на светофор, слушала, как он вскрикивает на зелёный
сигнал стаей умирающих птиц. Слушать это невыносимо, но
надо же как-то тренировать волю и вырабатывать терпимость
к условиям жизни. Почему не на Луганской?
И вот мы на месте. Прямо у светофора. Зелёный свет то
потухнет, то зажжётся вновь. Птицы то шумят, то молчат. В ста
метрах от нас магазин, куда я езжу фотографировать сосиски
для рекламы в газете. Кругом снега и запахи бензина. И ни од-
ного мужика! Только женщины идут с пустыми сумками в ма-
газин, и с полными — обратно. Только женщины, снег и ору-
щий светофор.
Вдруг услышали мы и мужские голоса. Трое молодцев не
самого привлекательного вида переходили дорогу не по свето-
фору, а вольно, но неумолимо приближались к нам. Румяниц-
кая Виктория-Маргарита как-то вся собралась, похорошела и
даже как будто постройнела. Мы смогли разобрать, о чём они
говорят.
— Тогда, может, посчитаемся, кто сколько выпил? — го-
ворил один.
— У нас бутылка на машину упала. Я хотел посмотреть,
что там. Маме говорю: «Мама, подними меня! Я хочу посмот-
реть!». А мама: «Вырастешь — посмотришь!» — говорил вто-
рой. — Посчитаем, кто сколько выпил, с учётом опохмела
утром! — закончил свою мысль первый и укоризненно посмот-
рел на третьего спутника. Тот мрачно сплюнул.
«Мимо», — подумала я, потому что ну видно же сразу ме-
лочность.
«Ха!» — в ответ мне подумала Виктория, и к ней тут же
прицепился тот, который хотел посмотреть на крышу у маши-
ны. Я постояла ещё немного, послушала крики умирающих
птиц и пошла домой.
7.02.
— Ты что же, записываешь всё, что мы делаем? — спро-
сила меня Жанна-Марго.
— Нет, конечно же нет, — ответила я, — кое-где я ставлю
многоточия или смайлы.
12.02.
Никак не выходил у меня из головы этот забор. Нужно
было побыстрее добраться от моего дома к дому культуры.
Козьими тропами прошла я мимо ям и увидела школу 45 и пя-
тиэтажный дом. Рядом с домом перекладина для хлопания
ковров. Под перекладиной тропинка. Наступил февраль, и тро-
пу заметает снегом, трудно по ней ходить. В прошлом году ещё
можно было как-то ползком, ползком — рядом со школой, но
только не сейчас.
Летом всем школам выделили по миллиону электронных
денег, и велели поставить вокруг себя забор. Что же, все они
получили электронные миллионы, провели электронные тор-
ги, наняли электронных рабочих. Так же поступили и в школе
45, электронный миллион можно было потратить только на
электронный забор. Там тоже наняли электронных рабочих и
приступили к делу. Рабочие походили-походили вокруг школы,
нарисовали электронный план забора, утвердили его с элек-
тронным директором. Не забыли калитки: главную и запасные,
со стороны хоккейной коробки. К осени электронный забор
был готов. Электронными руками сработали его электронные
рабочие. Получили свой электронный миллион и куда-то спу-
стили, но это уж не наше дело. Настало время проститься со
словом «электронный», оно порядком надоело за эти два абза-
ца (двадцать две строки). Стоит только добавить, что каждый
раз в этом феврале я забываю о заборе, иду себе и останавли-
ваюсь только тогда, когда упираюсь лбом в этот их электрон-
ный миллионный забор. Конечно, я бы могла назвать театр ка-
ким-нибудь электронным словом, но театр-то совсем не элек-
тронный, значит, это название не подходит, надо придумывать
что-то другое.
12.02
«Хватит размышлять о заборах, лучше я тебе тоже покажу
одно местечко», — услышала я мысль Люси Иванов-Разумник.
Мы оделись, вышли из дому, не торопясь дошли до остановки,
сели в общественный транспорт и поехали через весь город.
Проехали мы и мимо хлебозавода, и мимо мясокомбината, пе-
ресекли улицу МОПРа, улицу Труда и много других славных,
узких, широких, грустных заснеженных улиц. Видели мы и
ЦУМ, и гостиницу, и пару памятников Кирову Сергею, и цирк с
прудом и уточками, и железнодорожную больницу, и многое
другое на противоположной, чётной стороне проспекта. Виде-
ли даже вокзал. И его проехали. Наконец вышли. Тут Виктория
Кроши-Сало повела меня через дорогу. Мы прошли мимо ка-
менного пятиэтажного дома, мимо крыльца, с которого убор-
щица выливает воду в сугроб, и снег леденеет тут чёрной ды-
рой, прошли недалеко, только лишь до двухэтажного сарая с
балконом. Зашли за него. Встали под деревянный балкон. Под
ногами у нас лежал мусор, но не кучами, а так — потихонечку.
Вот что удалось увидеть: порванный резиновый мяч и спитые
чайные пакетики (4 шт.), пустые пластиковые бутылки (0,5 л.)
и обёртку из-под сливочного масла. Пожалуй, это всё. Маргари-
та засунула руку в щель сарая и достала папиросы, набитые
трубочным табаком, предложила мне. Я не стала, не признаю
трубочного табаку. Она начала курить, и я наконец-то нашла
время посмотреть вперёд. Какие дали открылись мне, трудно
передать одним словом. И несколькими, пожалуй, не легче. Они
немного напоминали панораму Вятки с высокого городского
берега, но сколько-то туманнее. Было похоже на вид с высоких
известняковых скал на реке Немде, но как будто бы ты не дер-
жишься за скалу, а висишь в воздухе, за секунду до оконча-
тельного падения. Немного виделось красот, но стоило при-
глядеться, как их становилось больше. Присмотрелась и увиде-
ла, что вся долина, вся даль блестит мокрым валуном. А между
валунами виднеется перламутровость: жемчуга, соболя и тро-
феи музыкальных полков. «Полков или полок?». «Полков». Лёг-
кий ветерок, почти весенний, обдувал спины, снег лежал под
ногами, а впереди мы видели Шир с поправкой на Слободской.
«Бог есть», — думала я, глядя на красоты и даль. «Конечно же»,
— всё пыхала и пыхала своим трубочным табаком Зиновьева-
Летс Маргарита.
— Скажите, сегодня суббота, что ли? — спросил кто-то
престарелым голосом. Рядом с нами топталась в снегу и мусоре
пожилая женщина.
— Суббота, конечно, суббота, — ответила я.
— Как же это? Правда, что ли?
— Правда, конечно, правда, — подтвердила и Маргарита-
Виктория.
— А то я пришла к садику на внучку посмотреть, а окна
тёмные, думаю, суббота, что ли? Как это я ошиблась?
— Бывает, — сказали мы с Кунштюк-Федосьевой в один
голос, — это ничаво, — и улыбнулись как могли широко.
Я перевела взгляд с женщины в неоглядную даль. И уви-
дела детский сад, оштукатуренный и крашеный белой краской.
Замой немного грустно смотреть на пустой детский сад. Надо
постараться больше так не делать.
13.02.
Вешать объявления на деревья пока ещё не запрещено,
вот и прицеплены всюду таблички: «Уборка снега, чистка
крыш» и «Бесплатная помощь наркозависимым, алкоголезави-
симым». Снег с крыши я скидываю сама, и бесплатная помощь
мне тоже не нужна, у меня другая зависимость. Который день
Маргарита-Виктория носит меня на закорках, и я рассказываю
ей на ухо свои истории, мысли и сны, а она становится всё
быстрее, выше, сильнее. Конечно, мысли можно было бы и не
рассказывать, но раз уж пошла такая пьянка, то почему бы и не
рассказать? Не вижу причин для остановки. К тому же я запо-
дозревала, что моя Мери Поппинс-Досвиданье слышит не все
мои мысли. К примеру, она как-то совсем не думает о театре, не
подхватывает мои идеи названий. Частенько её мысли забира-
ются куда-то за угол дома, скоро она покинет меня. «Я сделала,
что смогла, всё выслушала», — подумала сегодня Мать-Тереза
Живи, — «дальше придётся самой». «Хорошо. Угадай мою
мысль», — подумала я и спросила голосом:
— Знаешь, что я думаю обо всём этом? Обо всей этой дей-
ствительности?
Мы как раз шли мимо стройки какого-то нового торгово-
го центра, по дорогам ехали камазы, гружёные углём, кругом
нас топталась и продолжалась жизнь, голуби кидались под но-
ги, бледное солнце сидело на сером небе, поднимался ветер.
— Что-нибудь музыкальное? — спросила Чайковская-
Спивак.
Точно, музыкальное! Это правда, каждое утро, только от-
крою глаза, я думала одно и то же, каждый раз одно и то же. Не
знаю, кто в этом виноват: я сама или окружающая действи-
тельность, но каждое утро начиналось одной и той же фразой.
— Только родина, только хардкор! — произнесла я её в