укором — это слово, как мне кажется, не вполне выражает суть. Скорее, с
претензией. И я с этой претензией согласен — каким бы ты не был деловым, опаздывать на подобные мероприятия означает показать неуважение к человеку, в чью честь это мероприятие происходит.
Вадим берет стопку и поднимается. Сглатывает слюну и говорит:
— Я не знал этого человека, я не знал даже, если честно, что попаду на
поминки…
— Какие поминки?! Ты чо, гонишь?! День рождения! — орет толстяк и в этот момент опять раздается звонок в дверь. Инга вскакивает и выходит из зала.
Вадим смотрит на меня, словно ища поддержки. Я снисходительно киваю головой и говорю:
— Всё правильно. День рождения. Про поминки забудь.
Игорь вскакивает со своего места и возмущенно кричит:
— Как забудь? Ты что, лох, совсем оборзел?
Через секунду я понимаю, что это он говорит мне. В это время в зале повисает тишина и в этой тишине звук удара кулака о лицо сливается с неприятным взвизгом. Игорь падает обратно на диван и стукается головой о стену. Я стою за столом, сжав ладони в кулаки — я готов врезать Игорю еще раз, если он только попытается встать со своего места. Но Игорь боится.
— Что вы делаете?! — это Инга. Она стоит в проходе с букетом цветов, а из-за ее спины выглядывает какой-то тип с гладко прилизанными и уложенными на пробор волосами. Он с явным удовольствием, даже не скрывая этого, наблюдает за сценой и, я замечаю, принюхивается.
А ведь запах плана сейчас по всей квартире.
— Всё правильно он делает. — бурчит толстяк и тянется за бутылкой. — Козлов на место надо ставить. Ты лучше водки еще принеси, тут уже пить нечего.
— Водки нет больше. — тихо произносит Инга.
— Чего? Как нет? И что ты прикажешь нам пить? — толстяк выразительно
постукивает пальцами-сардельками по столу. Я только сейчас замечаю на одном из пальцев массивную серебряную печатку.
Отодвигая Ингу в сторону, в зал протискивается зализанный тип и, откашлявшись, чтобы обратить на себя внимание, громко и фальшиво пытается спеть:
Меня приветствуют все, все как один,
Я привезла им новый мир, я привезла
кокаин!
Пока он поёт, все смотрят на него — кто с интересом, кто с сочуствием,
а кто с презрением. Даже Игорек на мгновение перестает постанывать и смотрит на этого певца.
Допев, тип улыбается и смотрит на каждого из нас — у него бегающий взгляд и неприятная улыбка, больше похожая на гримасу.
— Травку курим? — спрашивает он у толстяка.
— А у тебя что, проблемы? — осведомляется толстяк таким тоном, что я готов отдать последний червонец, лежащий в кармане, если мой тезка не хочет набить ему морду. Я чувствую, что толстяк уже готов — водка и анаша постепенно отодвигают в сторону ту заслонку, которая сдерживает все его, так сказать, негативные эмоции.
— Проблемы у него… — зализаный кивает на Игоря и я невольно смотрю на то, как он тихо стонет, держась за челюсть. Его униженное состояние приводит меня в трепетный восторг; я злорадно ухмыляюсь и ложкой начинаю есть салат прямо из салатницы. Я не люблю крабовые палочки, поэтому их я отбрасываю в сторону. Зализаный тем временем поворачивается к Инге и спрашивает у нее:
— Я похож на человека с проблемами?
Инга жмет плечами, в разговор опять влезает толстяк.
— Брат, ты чего хочешь?
— Я ничего…
— Тогда иди в ларек за водкой. — заявляет толстяк.
— Минимум две бутылки. — добавляет Швед и усаживает себе на колени Свету-Олю.
— И желательно побыстрее. — подытоживает Марина, допивая остатки вина прямо из горлышка.
— Парни, да у меня капусты не особо… — медленно говорит зализаный.
— Возьми у хозяйки… эта, как там… Инга, дай ему денег! — толстяк даже
не смотрит в сторону Инги, он сосредоточенно доедает оливье и, если просто посмотреть со стороны, то кажется, его кроме салата ничего не интересует.
— У меня нет. — Инга стоит, прислонившись к косяку двери и я вижу, как
начинают дрожать ее губы. Видно, такого поворота она не ожидала.
— Что значит "нет"? — толстяк отставляет в сторону пустую салатницу и
смотрит на девушку. — Что, м_н_е дать ему денег?
— Пусть крутой ему даст. — неожиданно командует Маша и обращается к
Вадиму. — Слышь, как там тебя, займи Инге денег немного. На водку.
И тишина.
Все ждут.
Хуже всего, все-таки чувствует себя Инга. Во всяком случае, она побледнела и открыла рот, но сказать ничего не может.
Мне ее не жалко. Что за хозяйка, у которой в доме не хватает гостям водки.
А зализаный стоит спокойно и никуда идти не собирается. Одной рукой он лезет в карман джинсов и что-то пытается достать. У него это получается: все смотрят на небольшой пакетик с белым порошком, который лежит на раскрытой ладони и, словно магнит, притягивает наши взгляды.
Я сглатываю слюну: если это то, что я думаю…
…я привезла вам новый мир, я привезла…
— Может, что-нибудь помоднее попробуем? — в голосе зализанного ни тени
растерянности. Слова он произносит важно, немного тягуче и с долей презрения.
— Что это? Сахарная пудра? — спрашивает толстяк; голос выдает тезку, голос немного подрагивает. Что, толстячок, понимаешь ведь, что там не пудра?
Мне не видно глаз, но думаю, что в них плещется интерес, азарт, жажда кайфа и много-много других эмоций.
Впрочем, как и у многих из нас.
— Пудра. — снисходительно, даже чересчур снисходительно говорит зализаный, но толстяк такой тон проглатывать не собирается. Он встает и подходит вплотную к хозяину пакетика. Этакая гора, подошедшая к маленькому Магомеду.
Секунду смотрит на пакет, затем произносит:
— Ну давай, попробуем твою пудру. Инга, дай зеркало…
Порошка мало, а желающих много. Я выхожу в туалет, чтобы не видеть, как счасливчики будут нюхать кокаин — мне кажется, что поступаю я более, чем благородно. Последнее, что я слышу перед тем, как захлопнуть дверь, это робкий(куда подевалась твоя надменность?) голос зализанного:
— Только мне оставьте…
Могу поспорить на тот же червонец, что получит зализанный не кокс, а болт от Братской Гэс.
В туалете я закуриваю сигарету, но зажигалку не тушу. Подношу ее к пластику, которым обиты стены сортира и наблюдаю, как он начинает вздуваться. Меня прёт, мне нравится наблюдать за желто-коричневыми пятнами, появляющимися на белом фоне пластика. Зажигалка выпадает из руки на пол, я закидываю голову и медленно выдыхаю дым.
Какого черта я здесь сижу, как последний лох?! Там же кокаин!
Я выскакиваю из туалета и иду в зал. Мне сразу видно, кто уже понюхал:
толстый Саня, Швед, Марина, Вован, Маша…
К зеркалу пытается примоститься "крутой" Вадим. Уже поделена порция на две дорожки и свернута в трубочку десятирублевая купюра, Вадим нагинается над кокаином…
Я подхожу и трогаю его за плечо:
— Слышь, тебя к телефону. Срочно.
— Кто? К какому теле…
— Там, на кухне трубка снята, иди быстрее.
Вадим недоверчиво смотрит на меня и я нервно бросаю:
— Иди, блин, там женский голос, плачет вроде!
Видимо, он провел какую-то ассоциацию и допустил возможность такого звонка.
Вадим встает и я выхватываю у него свернутую десятку.
— Я пока попробую.
Вадим мгновение колеблется, затем бросается в сторону кухни.
А я нагинаюсь, вставляю бумажную трубочку в ноздрю, другую зажимаю.
Вдох!
Другая ноздря!
Вдох!
Вспышка. Еще одна.
Я чувствую, я физически ощущаю, как расширяются зрачки, как в мозг отдает волна чего-то резкого и в то же время нежного и приятного. Говорят, что кокаин действует по-разному в зависимости от ситуации, что, как правило, он расслабляет… Чепуха! Кокаин не может расслаблять. Он заставляет действовать, заставляет поверить, что жизнь стоит того, чтобы жить.
Нос слегка печет — я не столь часто употребляю кокс и слизистая оболочка
еще не привыкла к этому раздражителю. Плевать! Мне хорошо, мне очень
хорошо.
И кентам моим тоже хорошо: Сане, Вовчику, Марине, Маше… Маша. Золотце. Рыбка моя. Я хочу тебя. Если бы ты могла понимать язык взглядов, я бы рассказал тебе, что я мог бы с тобой сделать. Если бы… мог бы… вот бы…
Заходит Вадим. Заходит и смотрит на меня — делает вид, что шутка удалась
и ему понравилась, хотя, я уверен, дай ему возможность и он убил бы меня. Моя порция кокаина была последней.
Миша возится с магнитофоном — ему удается включить его и в комнату врывается Курт Кобейн со своей бессмертной "Smells like teen spirit".
— А нет чего-нибудь поприличнее? — гнусавит зализаный.
— Тебя как зовут? — спрашивает Миша.
— Костя. — зализаный ждет, что Миша представится, но в ответ слышит:
— Костя, где водка?
— Кто?
— Я говорю, водка где?
— Где? — тупо переспрашивает Костя и сразу же поправляется. — Ребзя, я ведь порошок…
Его уже не слушают. Старое детское выражение звучит настолько нелепо, что все, кроме самого Кости и Инги начинают смеяться. Пока Миша не поворачивает звук на полную громкость. Тогда Инга бросается к магнитофону и выключает его.
— Соседи… — начинает она и Миша поднимается с корточек. Нажимает "Play" и начинает танцевать перед Ингой. Дерганые телодвижения похожи на ритуальный танец какого-нибудь гяитянского жреца вуду — Инга пятится от него, пока они не выходят из зала.
Толстяк в это время что-то тихо и настойчиво втолковывает Вадиму. Тот
неохотно кивает головой, затем лезет в карман и достает деньги. Толстяк
манит Костю…
Через минут пятнадцать на столе стоят три бутылки водки.
Я сижу на диване — в одной руке у меня сигарета, другая рука путешествует по Машиным ляжкам. Сама Маша занята глубокими поцелуями с Мишаней — мне все равно. Я никогда не был против групповухи, но сейчас мне просто не хочется заниматься сексом. У меня расслабленное состояние и глажу Машины ноги я чисто автоматически — сигарета сейчас мне приносит много больше удовольствия.
Инга стоит в дверях и смотрит на меня. Точнее, на сигарету, пепел от которой я сбиваю в чью-то тарелку. Вдруг она резко поворачивается и уходит, бросив перед этим на меня странный взгляд.
Я встаю и иду в спальню — основное движение в ней и мне интересно, что же там происходит.
Что творится в спальне я понимаю, едва попадаю в коридор. Приторный, слегка сладковатый и дурманящий запах анаши доносится именно оттуда.
На кровати лежит голая Вера. Рядом с ней, почему-то в трусах, примостился Гена с папиросой в зубах. Возле стены на корточках уселись Вадим, Костя и Вова — у каждого тоже в руке по стандарту. Я присаживаюсь рядом и Вован махает рукой в сторону тумбочки. Смотрю туда и офигеваю: с десяток забитых папирос. Беру одну и сажусь на кровать рядом с Верой, которая сразу начинает гладить меня по спине.
— Не лапай меня. — цежу я сквозь зубы и взрываю папиросу. Вера не реагирует и мне приходится перейти к стене. Почему-то мне неприятно, когда Вера ко мне прикасается. Может она страшная не только с виду? Может, я чувствую ее негативную ауру? Может, она энергетический вампир?
— ….. - бубнит что-то Костя, сидящий рядом со мной. Я прислушиваюсь.
— …Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет… — тихо напевает он,
мечтательно полуприкрыв глаза.
— Ты чего, псих, что ли? — интересуюсь я.
Костя пытается улыбнуться и медленно говорит неприятно-ласковым тоном:
— У тебя не было такого желания трахнуть какого-нибудь лейтенанта под эту песню? Ну, на худой конец, молоденького ефрейтора?
Смысл доходит до меня не сразу.
— Ты что, гомик? — интересуюсь я, на всякий случай слегка отодвигаясь.
— Жизнь одна и в ней надо успеть попробовать всё… — произносит Костя.
Меня передергивает от отвращения.
Цепляя на лицо маску брезгливости, я встаю и выхожу с папиросой в коридор. Слышу, как из детской доносятся какие-то звуки и захожу туда. Картина, увиденная мной, достаточно веселая: на кровати лежит Света-Оля, сверху примостился толстяк. Он пыхтит, двигая голой задницей, а Света-Оля стонет, вцепившись в эту задницу обеими ладонями и оставляя на ней красные пятна. Мне приходит мысль, что стонет она не от удовольствия, получаемого от секса, а от боли, которую ей приносит огромная туша, навалившаяся на девушку всем своим весом. Меня они не замечают и я спокойно наблюдаю за этим, пока не докуриваю папиросу. Возникает мысль позвать сюда этого зализанного придурка Костю и предложить ему пристроиться сзади толстяка. Я ухмыляюсь, представив эту картину, затем выхожу, еле попадая в проем двери и иду в ванную. Мне необходимо умыться.
Но ванная занята. Прислушиваюсь: стоны, охи-вздохи… Уверен, там заперлись Маша и Миша.
В зале допивают остатки водки. Марина, Швед… А где Инга?
Водки я не хочу. Я выхожу из зала и иду на кухню. Инга стоит у окна и
смотрит на улицу. Уже стемнело, но свет в кухне не горит. Я подхожу и
становлюсь рядом. Ничего не говорю, мы стоим молча какое-то время, потом Инга спрашивает:
— Что, водка закончилась?
Тоска, звучащая в ее голосе, передается мне.
Стыдно. Немного, но стыдно.
— Инга, ты понимаешь, они…
— Они? Вы. Вы все. — она не кричит, говорит тихо, но каждое слово раскаленным металлом отдается у меня в мозгу. — Вы психи. Зачем? Зачем вы ведете себя так же, как животные? Только инстинкты: секс, наркотики, алкоголь… Почему нельзя просто…
Я сразу понимаю, что она хочет сказать и перебиваю ее:
— Инга, я так скажу, я просто подстраивался под твоих друзей. Я никого не
знаю и вел себя соответственно поведению всей вашей компании. Ты извини, но я считаю себя достаточно коммуникабельным, чтобы подстроится под любую толпу…
— Коммуникабельность — это умение подстраиваться? Тогда на земле самое
коммуникабельное существо — хамелеон.
— Причем здесь это? Пойми, я никого здесь не знаю, я тебя…
— Я тоже. — тихо говорит Инга.
— Что?
— Я тоже никого не знаю. Тоже всех увидела в первый раз. Я знала раньше
только Сашку. Толстого Сашку.
— Как это? — изумленно спрашиваю я.
— С Сашкой мы учились в одном классе. Я недавно встретила его и пригласила на день рождения. Попросила, чтобы он привел с собой кого-нибудь…
— Зачем?!
— Затем, что я хотела хоть раз в жизни отметить свой день рождения в
компании своих ровесников, а не с кучей взрослых родственников… — она всё так же тихо говорит, и это страшнее. Было бы проще, если бы она кричала, сорвалась в истерике, но она не кричит, а рассказывает спокойно, без нервов, словно описывает какую-нибудь картину. Равнодушно, я даже сказал бы, механически.
— … Мама тоже постаралась. Обежала всех своих подруг, попросила, чтобы
пришли их дети…
— У тебя что, нет друзей?
— Нет. — спокойно отвечает Инга. — Я думала, что сегодня… а, пустое… Я
просто не ожидала, что будет так. Я никогда ни с кем не дружила и близко не общалась… Знаешь, я даже переспала первый раз с парнем, которого вызвала с фирмы. Он был так удивлен, когда обнаружил, что я девственница. Удивлен и напуган… Дай сигарету.
Я протягиваю пачку, щелкаю зажигалкой и смотрю, как она курит.
Опять молчим; мне кажется, что так мы сможем простоять вечность — она, глядя на вечернюю улицу, и я, глядя на нее.
— Хозяйка, как у тебя с кофе? — в кухонных дверях стоит Миша. Без майки,
с расстегнутой ширинкой он производит впечатление полубомжа. На плече у него следы помады, зрачки сужены, волосы растрепаны… урод, да и только.
— Они даже не помнят, как меня зовут… — тихо, но чтобы я услышал, говорит Инга, не поворачиваясь. Мише она ничего не отвечает.
— Нацвай завари. — советую я Мише.
— Чего?
— Нацвай.
— Это что? — Миша недоуменно морщит лоб, видимо, слово для него знакомое, но он его не помнит.
— Армянский кофе. — отвечаю я. Хочу развить мысль дальше, но меня перебивают крики, доносящиеся из глубины квартиры. К ним примешивается звон разбитого стекла и Инга резко поворачивается, отталкивает меня с Мишей и бежит туда.