угличском подлоге и в распускании слухов гнусных и даже плаху воспринял как неизбежное и справедливое наказание.
Трусливый в жизни обыденной, в час свой смертный князь Василий держался весьма достойно, на глазах многотысячной толпы, собравшейся на Красной площади, сам поднялся на место Лобное, со смиренно поникшей головой выслушал приговор царский: «Великий боярин, князь Василий Иванович Шуйский, изменил мне, законному государю вашему, ко-варствовал, злословил, ссорил меня с вами, добрыми моими подданными, называл лжецарем, хотел свергнуть с престола. За то судом народным осужден на казнь — да умрет за измену и вероломство!» Потом Шуйский поклонился в пояс на четыре стороны, прокричал своим надтреснутым голосом: «Братья, умираю за ошибку свою, которую принимал за истину. Простите мне вины мои, вольные или невольные. Молитесь за душу мою грешную Господу Богу!» — и, опустившись на колени, положил голову на плаху. Палач занес топор, и тут раздался крию «Стой! Указ государев!» От ворот Фроловских, расталкивая толпу, двигался гонец со свитком в высоко поднятой руке — Димитрий помиловал Шуйского. Толпа недовольно зашумела, лишенная столь редкого в последние годы зрелища, но, понукаемая присутствовавшими боярами и стрельцами, вскоре принялась славить милосердие молодого царя.
Не знаю, какая муха укусила тогда Димитрия! Более того, отправив братьев Шуйских в ссылку, он приказал вернуть их с полдороги, воскликнув: «Не умею я ничего делать вполовину! Прощать, так уж прощать!» Немногие поддержали тогда его решение, особенно же буйствовал Богдан Бельский, доказывавший, что князь Василий не такой человек, чтобы забыть пытки и плаху, что он непременно зло затаит и рано или поздно отомстит. Все правильно по обыкновению своему говорил Бельский, но по той же привычке старой очень невоздержанно. Ум и государственные способности Димйтрия он описал в таких выражениях непотребных, что Димитрий не выдержал и опять сослал боярина в привычный уже Нижний Новгород. Так список личных врагов Бельского увеличился еще на одного венценосца.