Зато учителя очень скоро отметили усидчивость, усердие и эрудицию обеих сестер, получавших за домашние задания и классные тесты неизменные “А” и “А+” (соответствовавшие “5” и “5+”). А эссе Вики читали на уроке вслух, как показательные, и даже несколько раз отправляли на школьные конкурсы.
Вике нравилось сидеть рядом с Майклом, спокойным, уравновешенным, отстраненно дружелюбным. Он не пытался с ней подружиться, но и никогда не позволял себе резкости, грубости или бестактности по отношению к ней. Как впрочем и ко всем остальным. Вика узнала, что его прадедушки и прабабушки были выходцами из Ирландии, что отец его мелкий служащий, а мать менеджер в Молле.
А вот сосед слева не только вызывал у нее диаметрально противоположные чувства, но и отравлял ей жизнь.Как-то, возвращаясь с перемены, она пробиралась на свое место, лавируя между беспорядочно стоящими стульями. Положив на пустой стул ноги, Ник рассеянно глазел по сторонам. Остановившись на Вике, его глаза вспыхнули сатанинским зеленым огнем, обежали ее длинное, гибкое тело снизу доверху, а затем со смакованием принялись изучать его по частям. От обиды она чуть не расплакалась. Мало кому удавалось вывести ее из равновесия.
- А ты бэйбе что надо, - развязно промурлыкал он ей в самое ухо, едва она заняла свое место.
Вика сделала вид, что не услышала, но предательски задрожавшие губы выдали ее. Гаденько ухмыльнувшись, он удовлетворенно откинулся на спинку стула. К счастью, вошла учительница. А вместе с ней - удушливое облако резких, приторно-сладких духов.
“I am Miss White”, - размашесто написала она на доске.
Новая учительница настолько поразила Вику, что она уже не видела вокруг себя ничего, кроме Мисс Уайт. Это была женщина, явно уже перешагнула за 70, и столь же явно самой ей казалось, что этого никто, кроме нее, не знает. На ней был розовый брючный костюм, прозрачные босоножки, демонстрировавшие почти черный педикюр и пару дешевых колец на больших пальцах ног. Из-под ажурной широкополой шляпки с искусственными цветами, которую она не сняла даже в классе, на плечи свешивались соломенного цвета локоны. На дряблой шее, на не менее дряблых запястьях и пальцах рук многослойная бижутерия. Лицо густо напудрено и нарумянено, а веки украшали накладные ресницы. К удивлению Вики, эта нелепая кричащая экстравагантность не произвела на класс никакого впечат- ления. В Америке свято соблюдалась свобода выбора каждого.
Мисс Уайт, приподняв бедро, взгромоздилась на стол и благополучно устроилась на нем, закинув ногу на ногу. Зачем только в этой школе учителям ставят стулья, недоумевала Вика. Должно быть, в качестве подставки для портфеля.
- На моих уроках, юные леди и джентельмены, вы будете заниматься литературой, - сообщила Мисс Уайт хрипловатым, надтреснутым голосом. - И много много читать. Запишите сразу, какие книги вам следует приобрести в школьном киоске.
Вике не терпелось дождаться перемены, чтобы рассказать об этом чуде-юде сестре. Но Инга беседовала (вернее будет сказать, пыталась беседовать) со своей новой одноклассницей - узкоглазой, желтолицей девицей с прямыми черными волосами. Решив не мешать им, она побрела бесцельно вдоль коридора, поглядывая на стенды, плакаты и объявления, украшавшие стены. Мимо фланировали студенты, в основном по одному. Иные сидели под стенами прямо на полу, что-то зубря. Никто ни на кого не обращал внимания. Но каждый второй что-то бубнил или кричал в мобильный телефон. Вике стало скучно.
Дороти, постоянно докучавшая монотонным чавканьем и шмыганьем носом, была непроходимой тупицей и лентяйкой, чем откровенно бравировала перед классом. А потом вдруг сделала неожиданный скачок, попав в разряд успевающих, тогда как у Вики, столь же неожиданно, начали скапливаться “долги” за невыполненные домашние задания, хотя она одна из первых исправно клала свои эссе в общую стопку на стол учителя. В этот день мистер Кейдж, раздавая работы, в очередной раз укоризненно посмотрел на Вику и, обойдя ее, вручил листок Дороти, благосклонно заметив:
- Вы делаете успехи, молодая леди. Рад. Очень рад.
Дороти приняла листок с самодовольным видом, бросила взгляд на оценку, и лицо ее расплылось в улыбке. С трудом дождавшись перемены, Вика подошла к ней и небрежным тоном попросила:
- Покажи мне свое эссе.
- Это еще зачем? - ощетинилась та. - Какое тебе дело до моего эссе?
- Пожалуйста. На минуточку.
Дороти, не успевшая убрать свои вещи в сумку, накрыла растопыренной ладонью листок с домашним заданием, в верхнем правом углу которого стояло учительское “В -”, а между пальцами пестрели отмеченные красной ручкой орфографические ошибки. Эссе начиналось словами: When I was eight... (“Когда мне было восемь лет... ”), то есть именно так, как начала свое пропавшее эссе Вика.
- Что ж ты даже переписать без ошибок не можешь, - презрительно бросила Вика.
- Что ты имеешь ввиду! - Полурастерянно, полуагрессивно пробормотала Дороти, запихивая листок в сумку. - Что тебе вообще от меня надо?
- Только посмей еще раз это сделать.
- Что “это”? Чего она ко мне привязалась?
Почувствовав, что Дороти работает на публику, Вика обернулась - весь класс с любопытством наблюдал за их перепалкой. Не сказав больше ни слова, она вышла в коридор. На душе было муторно. Не от того, что у нее крали домашнюю работу, а от того, что ни на одном лице, обращенном к ней, она не заметила ни сочувствия, ни доброжелательности. Проблему с Дороти она решит довольно просто - будет сдавать свои эссе не первой, как раньше, а последней, следя за тем, чтобы они попадали в учительский портфель. А вот с классом ситуация была посложнее.
Вика задумчиво шла вдоль коридора, глядя себе под ноги. В поле ее зрения появились чьи-то большие, растоптанные ботасы, равномерно ступавшие на одном с ней уровне. Она подняла голову. Рядом шел Ник, кося на нее лукавый глаз.
- А ты агрессивная, - заметил он, одобрительно. - Мне это нравится.
- Что еще тебе нравится? - буркнула Вика.
Его явно задел ее недружелюбный тон. Он привык чувствовать себя лидером в классе. Дойдя с ней до конца коридора, Ник остановился у лестничного пролета.
- Сказать? - В его зеленых, колючих глазах запрыгали ехидные чертики. - Твои ляжки. - Он поднес к губам три пальца, собранные щепоткой, и смачно чмокнул их.
- Пошел вон! - гневно прошептала Вика, заливаясь краской.
- А вот этого, бэйбе, тебе говорить не следовало. Со мной лучше дружить, чем враждовать. Но, поскольку ты новенькая и могла еще этого не знать, на первый раз я тебя может и прощу. За умеренную плату в один поцелуй.
Что произошло в следующий момент, Вика и сама не поняла. Она успела лишь почувствовать, как вся сконцентрировалась изнутри в область солнечного сплетения и выстрелила спрессованным энергетическим клубком в здоровенную лапищу Ника, пытавшегося привлечь ее к себе. Парень охнул, отпрянул и оболдело уставился на Вику. Его рука плетью повисла вдоль туловища.
- Это чем ты меня шарахнула? Носишь с собой электроразрядник, да? А ну покажь! - потребовал он, тщетно пытаясь с помощью другой руки согнуть в локте вышедшую из строя руку.
Вика сама была настолько обескуражена случившимся, что забыла о нанесенном ей оскорблении. Обиду сменило чувство вины за содеянное.
- Нет у меня никакого разрядника, - пробормотала она.
- Покажи руки, - потребовал Ник.
Вика покорно выставила вперед пустые ладони.
- Может это сам Бог вступился за тебя? А? Так ведь я ж поцеловать тебя хотел, а не ударить. За что меня карать. Не-ет. Это не Бог. Это ты что-то со мной сделала. Witch! - (Ведьма!)
Прозвенел звонок. Вика хотела обойти парня, чтобы вернуться в класс. Он преградил ей дорогу.
- Ку-да! Ты же не оставишь меня здесь в таком виде. И в класс я так идти не могу. На кого я похож. Не рука, а тряпка. А у нас сейчас тест.Чем я писать-то буду?
- Пропусти! - приходя наконец в себя, потребовала Вика.- Я не хочу с тобой разговаривать. И не смей больше никогда меня трогать.
- Sting-ray!- окрысился Ник. - Ты за это еще поплатишься.
Sting-ray. Он назвал ее Sting-ray. Это слово как раз вчера попалось ей в книжке. Дословно оно означало “жалящий луч”. Так американцы называют электрического ската. Значит, он считает, что она ударила его электрическим током...
Впервые Вика провалила тест. Она просидела весь урок, глядя в одну точку, и ни на чем не могла сосредоточиться. Сама по себе выходка дебильного одноклассника больше не занимала ее. Но она хотела знать, хотела понять, кто или что живет в ней, помимо нее самой. Кто ее голосом передает отцу месседжи от покойной бабушки, кто проучил наглеца, пристававшего к ней. И еще много чего, о чем она никому, даже матери, не рассказывала, но что постоянно будоражило ее с самого раннего детства.
Глава 10
Лана с мужем вплотную занялись поисками жилья. Объездив и осмотрев, вместе с агентом по недвижимости, несколько десятков квартир и домов, они наконец остановили свой выбор на очень милом, совсем небольшом домике на тихой улице, укрытой, как шатром, могучими лиственницами. Уже само название улицы было воспринято Ланой как знак свыше: Providence - провидение. Дом был одноэтажный, под двускатной черепичной крышей и стоял не на улице, а в глубине, за деревьями. Подъехать к нему можно было по асфальтированной, плавно вьющейся между газонами и цветущими кустами дорожке. От соседних домов его отделяла живая изгородь. Позади дома находился маленький дворик - backyard. Лана сразу влюбилась в этот дом и в его романтическое окружение.
На их счастье, цены на недвижимость в данный момент были самыми низкими в истории Америки. В стране, как утверждала пресса, злобствовала рецессия. Покупателей было на редкость мало, а желающих продать дом огромное количество. На каждом шагу красовались воткнутые в газоны таблички: “For sale”. Так Левон стал обладателем частной собственности на американской земле - не дворца, не виллы на берегу океана, а совсем скромного домика, но зато своего. Правда, понятие “свой” было весьма относительным, поскольку, как и советовал Давид, они лишь внесли down-payment, а остальное обязались выплачивать банку-гаранту на протяжении 30 лет. Ну да на это можно было закрыть глаза и наслаждаться теперь уже вполне приличными условиями жизни. Гостиная, по классическому американскому образцу, совмещенная с кухней и столовой, две маленькие спальни и третья попросторнее - master-bedroom, две ванные комнаты и очень уютное, утопавшее в зелени патио. После опостылевшей серой стены за балконом Давида, глаз отдыхал теперь на изумительном виде из всех окон. Тишина, покой и живописные лиственницы, грациозно раскинувшие длинные ветви. Чем не Загорянка! И этот, почти деревенский рай в одном из самых больших городов мира, во втором, по величине, городе США, в столице мирового кино!
Приближался любимый день всех американцев Halloween. Как всегда, первыми на праздники реагировали магазины. Витрины, стенды, прилавки украсились низкопробной чертовщиной. С потолков, с полок, дверей и окон свешивалась искусственная паутина. Летучие мыши, пауки, черные коты, всклоко- ченные ведьмы - это бы еще полбеды. Но на посетителей и прохожих отовсюду глядели дебильного вида покойники с топорами, торчащими из рассеченных черепов, с глазными яблоками, выкатившимися из полуразложившейся плоти, с кровавыми ранами, из которых виднелись оголенные кости, и прочей мерзостью. Из-под пенопластовых надгробий зловеще тянулись скрюченные костлявые руки. Повсюду скалились или улыбались полуистлевшие черепа.
Телевидение и кинотеатры с удовольствием пускали в прокат бесчисленное множество фильмов-страшилок, в которых вой и злобный скрежет зубов выползших из могил трупов, монстров и зомби переплетался с истошными воплями их жертв. На экранах кровь лилась рекой. Актеров, на глазах у балдевшей публики, резали на куски, обезглавливали, выпускали им кишки, сажали на кол или подвешивали на крюк, топили, давили, топтали... Перечислять киношные зверства можно до бесконечности, поскольку безудержная фантазия сценаристов и режиссеров не знала предела, а практически безграничные возможности американского кино позволяли фабриковать полную иллюзию достоверности.
Не отставал от рыночного бизнеса и сам обыватель, украшая чертовщиной свои дворы и дома. Духи, могильные плиты, гробы, целые пенопластовые кладбища на приусадебных участках. Ночью,подсвеченные снизу мертвенным светом фонариков, они выглядели особенно зловеще.
Но основным элементом халлоувинского декора была pumpkin - натуральная тыква. Ее специально выращивали к этому дню в огромных количествах, как елки на Рождество или индюшек на Thanksgiving, поскольку не должно было остаться ни одного двора, ни одного крыльца или, на худой конец, подоконника, не отмеченного тыквой. Тыкву вычищали изнутри, вырезали на ней забавную, чаще злобную рожицу, а внутрь вставляли лампочку или свечу. Предназначение данного атрибута - отпугивать от дома в жуткую ночь Халлоувина злых духов, слетавшихся и сползавшихся по такому случаю в наш бренный, до скучного реальный мир из низшего астрала, а то и прямиком из ада.
По мере приближения 31 октября - официально объявленного Дня Слета Черных Сил, Лана чувствовала нарастающее раздражение и дискомфорт. Она ответила дочерям жестким отказом на их просьбу положить у дверей тыкву и повесить на ветку лиственницы пластмассовое привидение.
- Вы хоть знаете, что это за день на самом деле? - сердито спросила она.
- Ну конечно знаем, - фыркнула Инга. - Веселый праздник Halloween.
- Для таких дурочек, как вы, веселый. Это День поминовения усопших. Он есть у разных народов и в разных религиях. Во всем цивилизованном мире люди чтят и уважают ушедших - родителей, родственников, друзей, героев войны, и уж тем более не делают из дня поминовения дьявольский балаган. Это неприлично и грешно измываться над их памятью, представляя их отвратительными, агрессивными и кровожадными монстрами, способными вызвать лишь отвращение и страх.
- Вот уж никогда бы не подумала, что ты можешь быть такой старомодной и отсталой, - скривила губы Инга. - Я так мечтала увидеть своими глазами этот удивительный праздник, а ты все портишь. Посмотри на улицу, посмотри вокруг себя, и ты поймешь, что далеко не все, а может и вообще никто не думает так как ты.
- Возможно. Однако это не значит, что я должна думать так же, как все.
- Конечно, не значит, - не уступала Инга.- Но ты не можешь заставить нас думать как ты.
- Могу. - Сказала Лана, будто печать поставила.- Вас могу. Потому что вы - мои дети и я в ответе за ту психологию, с которой выпускаю вас в жизнь. Точно так же как вы будете в ответе за ваших детей.
Не найдясь, что возразить, Инга лишь поджала губы.
Вика хранила молчание. Обдумывая слова матери, она пыталась услышать отклик на них в своей собственной душе. И отклик пришел. Неожиданно для себя самой она проговорила:
- Все, что мы делаем и думаем в этой жизни, иллюзия. Мы сами создаем свою реальность, а потом ей подчиняемся. То, что делают американцы на Холлоувин, их иллюзия. Все, что ты, мама, думаешь по этому поводу, твоя иллюзия. Ты и только ты делаешь ее реальностью. Для себя.
- Э-э... Эй, Вика! Куда это тебя занесло? - Слушая сестру, Инга даже рот приоткрыла.
Лана воззрилась на свою 15-летнюю дочь так, будто видела ее впервые.
- Где ты это вычитала? - наконец пробормотала она, растерянно.
- Нигде. Я просто говорю то, что знаю. Кстати, все эти страшные, восставшие из могил покойники в американском кино - сплошная фантазия и выдумка. Любому ясно, что после смерти душа освобождается от тела. Тело одежда души. Как только его сбросят, оно начинает за ненадобностью разлагаться. И уж, конечно, оно не может само вылезать из могил и бродить по земле. Умершие приходят к нам, если нужно, в том облике, в каком они были при жизни, а не после смерти.
- Не обращай на нее внимания, мама. Она у нас всегда была фантазеркой, не от мира сего. - Вынесла заключение старшая сестра. - У нее мозги набекрень.