- Когда ты так возмужал?! – с изумлением отметила она. – Мне все казалось, ты тот же, что и семь лет назад, только голос стал взрослым. Знаешь, мне как-то даже не по себе, будто я лежу с чужим, незнакомым мужчиной. Будто мы встретились впервые.
Вместо ответа он поцеловал ее.
- Скажи, неужели и я так изменилась?
- Конечно. Ты выросла, стала взрослой.
- Опиши, какая я теперь, - попросила, смущаясь, Ншан.
- Твои волосы, как... как струи ночного ручья.
- Они и раньше были такими.
- Твои ноги, как стволы молодых платанов.
- Еще...
- Твои губы после моих поцелуев похожи на вишневое варенье. А зубы – на очищенные от кожицы ядрышки свежих орехов. Твои ресницы отбрасывают такую густую тень, как... как тутовник в жаркий полдень, а глаза... Нет, я не могу придумать сравнение для твоих глаз. Нет в природе ничего, равного им... Щеки твои похожи на персик, покрытый нежным пушком.
- Какой ужас! - расстроилась Ншан. – У меня волосатое лицо?!
- Я этого не говорил. Пушок едва заметный. Уверен, никто, кроме меня, его и не видит.
- Успокаиваешь?
- Главное, чтобы нравилось мне. Ведь ты теперь моя жена.
Она грустно улыбнулась:
- Ах, если бы...
- Ты сомневаешься?! – Воодушевившись, Левон сел на постели, взял ее за руку. – Ведь я еще не успел тебе сказать самого главного – мои родители дали согласие на наш брак! Они ждут тебя в нашем доме.
Он ожидал проявлений восторга и благодарности. Ему самому так тяжело далось это согласие. Еще вчера он не смел и надеяться. И, что таиться от самого себя, предательские сомнения нет-нет да и посещали и его: как воспримут друзья и односельчане его женитьбу на слепой, ущербной девушке, не станут ли подтрунивать, унижать состраданием, не пожалеет ли он потом, много лет спустя, о своем поступке. Но всякий раз он с негодованием гнал от себя эти, недостойные его любви, мысли.
И тут Ншан совершенно неожиданно сказала:
- Твои родители еще не самое главное, Левон.
- То есть как!? – опешил он. – Ты имеешь ввиду твою мать?
- Н... нет.
- Тогда кого же? Уж не хочешь ли ты сказать, что не решила еще сама?
- Именно это я и хочу сказать.
- Шутишь!
Он, в отличие от нее, имел возможность видеть их обоих, еще не остывших от жарких ласк. Он видел спальню Ншан, с трепетавшими на ветру простенькими занавесками на окне, через которое он к ней проник. Он видел свою одежду, сброшенную второпях прямо на пол. И ее рубашку поверх. Он видел ее обнаженное тело и разметавшиеся по постели волосы... Какой оскорбительной для него и нее нелепостью прозвучало ее заявление.
- Ты многого не понимаешь... не можешь понять, - отрезвляюще строго сказала Ншан. – Подай мое платье... пожалуйста. Оно на спинке стула, у окна.
Деревня дольше города хранит традиции, бережет обычаи, карает за любые отступления от них. В деревне девушка всегда на виду. Безупречность репутации – ее главное приданое. Ншан и он преступили неписанные законы. Уж конечно же не ему осуждать ее за случившееся между ними. И он не только не собирается отступать, но и безмерно счастлив, что это наконец произошло. Но ведь должна же она понимать свое положение, свою теперь уже полную от него зависимость. А вместо этого она разговаривает с ним так, будто это он – слепая Ншан, а она – Левон.
Такие, в общем-то недостойные мысли разъедали его обиженное сердце. Он ожидал от нее иной реакции. Он ожидал ответной любви и, может быть, неосознанно – благодарности за его великодушие. Ншан оделась и, сославшись на то, что ей хочется побыть одной, попросила его уйти.
- Ты так ничего и не скажешь мне? – вконец обиделся Левон.
- К сожалению, не все зависит от нас, - уклончиво ответила она. – Завтра. Завтра все решится.
Он ничего не понял и ушел раздосадованный. Так принадлежит она ему или не принадлежит? Их отношения будто и не изменились вовсе. Все та же недосказанность и загадочность. Может обычные девичьи уловки? Маленькая отсрочка, чтобы подразнить его, защитить свою гордыню? Пройдет день, другой, и она, краснея, сообщит ему о своем согласии. Ведь в противном случае ей так и просидеть всю жизнь возле стареющей матери.
Ему вспомнились поцелуи Ншан, аромат ее кожи, смешанный с запахами цветущего сада, и радостное волнение снова переполнило его. Какие могут быть сомнения! Конечно же Ншан безраздельно принадлежит ему. Ему одному. Теперь уже навсегда. И только это имеет значение и смысл.
* * *
...Ночь легко и неслышно заползла сначала в ущелье, а оттуда уже добралась до горных вершин – короткая, зыбкая ночь, готовая каждый миг пробудиться и вспорхнуть, как испуганная птица. Для Ншан ночь, все равно какая – весенняя, летняя или зимняя, светлее и радостнее, чем день. Потому что днем она живет на ощупь, а ночь дарит ей яркие, красочные сны, пронизанные светом. Да не простым, а особенным, какого она никогда и не видывала прежде. Свет этот как бы исходит из самих образов, наделяя их необычайно чистыми, фосфорисцирующими красками. Сон стал для нее большей реальностью, чем бодрствование. Едва ли не с последними петухами она спешит забраться под одеяло, спасаясь сном от слепоты.
Да и вряд ли то, что она испытывает, вообще можно назвать сном. Скорее – внетелесным, астральным опытом, к которому с некоторых пор прибавились еще и путешествия. Ншан даже научилась распознавать их приближение. Легкая дрожь во всем теле возвещала ей о том, что душа готовится его покинуть, вырвавшись на свободу. Затем следовал стремительный рывок – и вот она уже парит над землей, пронизанная струями ветра, созерцая проплывающие под ней долины, реки, леса. Безлюдные пейзажи сменялись неведомыми городами со старинными зданиями, каменными мостами, храмами, широкими улицами. Она могла парить над городом в головокружительной вышине, а могла и при желании спускаться так низко, что видела лица отдельных людей. Эти полеты рождали в ней ни с чем не сравнимое блаженство. Она ждала их с особым нетерпением, заранее расслабляясь и принимая такую позу, чтобы легче было покинуть тело.
Но сегодня Ншан не думала о путешествиях во времени и пространстве. С тревогой и даже некоторой обреченностью она ждала совсем другого.
Как только веки ее совершили привычное, хоть и потерявшее смысл движение, укрыв глаза, а мысли растаяли и умчались, Ншан услышала голос – тихий, едва различимый, похожий на шелест листвы.
«Вот ты и стала женщиной. С этой ночи вся жизнь твоя изменится.»
«Я стану женой Левона, матерью его детей!» - обрадовалась Ншан.
«Тебе не суждено быть ни женой, ни матерью.»
Ответ прозвучал все так же легко и призрачно, почти ласково. Но для Ншан он был равносилен свисту меча над головой.
- За что?!. Господи праведный, за что? – в голос вопрошала она, беспомощная даже в своем бунте.
-Ты рождена для другой цели. Твой удел – служить людям.»
«Да как же я могу им служить, если я ничего и никого не вижу!»
Ответа не последовало.
«А Левон? Ведь он любит меня.»
«Ты не можешь принадлежать одному человеку. Но за тобой всегда остается право выбора. И теперь, и потом. Если ты станешь чьей-то женой, твои духовные очи закроются навсегда. Вечная, полная тьма станет твоим уделом.»
Ншан вспомнила, еще сегодня утром, в объятиях Левона, она предчувствовала, что никогда им не быть вместе.
«Нет-нет, только не это. Я не хочу быть дважды слепой. Я этого не вынесу...Но что станется с Левоном?»
«Ты все узнаешь сама... Помни, выбор за тобой.»
Голос умолк, улетел, растворился. И только тогда Ншан осознала, что вела внутренний диалог. Но с кем? Кто был ее собеседником? И почему она отвечала без страха, без паники, будто так и должно быть. Уж не сходит ли она с ума?
Ншан погрузилась в глубокий сон. Мать разбудила ее, когда солнце стояло уже высоко. Был воскресный день, и Сильвия осталась дома.
- Тебя там спрашивают, дочка, - растерянно сказала она.
- Кто?
- Не знаю. Совсем незнакомые люди. Мужчина с женщиной и ребенком. Из соседнего села быть может.
- Ну а я-то им зачем?
- Не знаю. Говорят, только ты одна можешь им помочь.
- Странно.
Ншан поднялась, заплела косу, впервые скрутив ее пучком на затылке, оделась, повязала голову касынкой – чужие, как-никак.
- Где они? – спросила почти раздраженно.
- Во дворе. В беседке. Упрямые. Не уйдем, говорят, пока не повидаемся с ней... Проводить тебя?
- Нет. я прекрасно знаю дорогу в беседку.
Она уверенно шагнула к выходу, лишь легкими движениями рук подстраховы-вая себя в дверных проемах. Сильвия, съедаемая любопытством, неслышно последовала за ней.
- Не крадись, мама. Кого ты пытаешься обмануть? – упрекнула Ншан.
Люди, ожидавшие в беседке, поднялись ей навстречу, откровенно разглядывая слепую девушку, так уверенно приближавшуюся к ним без посторонней помощи.
- Садитесь. Чего ж стоять, - сказала Ншан и первая села на лавку, привычно сложив руки на коленях, показывая тем самым, что готова выслушать непрошенных гостей.
- Детка, не сердись, что вот так взяли, да пришли, - услышала она грубоватый, взволнованный женский голос. – Десять километров с ребенком отмахали – по горам, пешком... Помоги! Христом Богом молю.
- Да чем же я могу вам помочь? – искренне удивилась Ншан.
- Сын наш вдруг плохо слышать стал. Боимся, как бы не оглох совсем.
- Мне очень жаль вашего сына. Но я-то тут при чем? Почему вы решили обратиться именно ко мне? Разве вы не видите, что я...
Муж с женой зашептались, заспорили. Сильвия, не входя в беседку, но и не прячась, наблюдала за ними.
- Скажи, милая, тебя Ншан зовут?
Девушка молча кивнула.
- Значит, все сходится... Сон у меня был этой ночью, что я должна взять ребенка в Саригюх, к... прости, ради Бога, к слепой девушке с мужским именем, и что она поможет ему. Знаешь, когда беда в доме, на все пойдешь, всему поверишь, даже самого малого шанса не упустишь. Вот, встали до зари и пошли. Идем, а сомнения мучат: что как дойдем до села, указанного во сне, спросим про девушку с мужским именем, а там над нами посмеются, мол, отродясь такой не бывало... Дошли. Спросили. Нам на твой дом и указали. Мы с мужем от счастья чуть с ума не сошли.
- Если прогонишь, Ншан джан, не обидимся, - вмешался мужской голос. – Сами понимаем, что странно все это.
- Очень странно, - подтвердила Ншан и собралась уже заверить своих гостей, что не по адресу пришли, что она в болезнях ровным счетом ничего не смыслит, но тут ей стало вдруг все яснее ясного, и даже показалось непонятным, как родители сами не догадались о причине недуга их ребенка.
- Почки! – выпалила она с неожиданной убежденностью. – У вашего сына больные почки.
- Но он никогда не жаловался на почки, - удивилась мать. - Он плохо слышит.
- Болезнь почек сообщает вам о себе через ухудшение слуха, - заявила Ншан. – Разве у него нет отеков под глазами и на ногах?
Родители растерянно переглянулись. Отец поднял штанину сына и надавил на его щиколотку – от пальца осталась четкая вмятина. Да и глаза у мальчика были припухшие.
- Правильно говоришь, опухает, - пробормотала мать. – Как же я раньше не замечала! Что же нам делать? В больницу везти?
- Не надо в больницу. Возьмешь тутовую водку и сделаешь настойку на березовых почках. Будешь поить ребенка три раза в день по чайной ложке. И еще заваривай корень петрушки, вместе с чебрецом. По стакану на день. Да про морковный сок не забудь. Как только почки успокоятся, слух вернется.
- Дай Бог тебе здоровья, милая! – растрогалась женщина. – Позволь поцеловать тебя. Сон-то вещим оказался. – Она подтолкнула мужа локтем, чтобы достал деньги.
Сильвия заметила, как они пытались незаметно сунуть смятую купюру ее дочери в карман, и, разгневавшись, шагнула в беседку:
- Не делайте этого! Зачем нам ваши деньги! Как вам не стыдно!
- Мы не хотели вас обидеть, - растерялся мужчина, пряча деньги. – Счастья вам, крепкой крыши над головой, добрые люди.
Когда гости покинули дом, Сильвия села напротив дочери на скамейку, с удивлением глядя на нее:
- Как ты про почки-то догадалась? Ты же не видела его. И откуда ты знаешь, как надо лечить?
- Не спрашивай, мама. Мне самой в себе еще разобраться надо. Просто появилась во мне уверенность, что так надо, и никак иначе.
- А если ошиблась?
- Нет! - с поразившей Сильвию твердостью возразила Ншан. – Не ошиблась.
* * *
К полудню в дом Сильвии заявились вдруг соседи, Анаид с Миграном, принаря-дившиеся, торжественные. Сам Левон, одетый в костюм и крахмальную рубашку, скромно держался в родительской тени.
- Что это вы такие праздничные сегодня? Или в церковь собрались? – поинтере-совалась Сильвия. - А может в кино или в гости?
- Да не в церковь и не в кино – к тебе мы пришли, соседка, к тебе. Дело есть. В дом пригласила бы.
- Пожалуйте. Ншан как раз чай заваривает. Вместе все веселее будет. Выходной, как-никак.
Соседи вошли в дом, чинно расселись вокруг стола, того самого стола, за которым семь лет назад последний раз справляли день рождения ее младшей дочери.
- У нас гости, - сказала с улыбкой Ншан, вынося с кухни тарелку с аппетитной румяной гатой. – Не надо, мама, не объясняй. Я все поняла... Левон, помоги мне чайник принести. Он большой и горячий, боюсь кого-нибудь из вас обварить.
Мигран и Анаид удивленно следили за тем, с какой уверенностью двигалась по дому незрячая девушка. А он вскочил и с готовностью последовал за ней на кухню.
Когда с накрыванием стола было покончено, Мигран заговорил:
- Радуйся, Сильвия, вот и твой счастливый день, наконец, настал. Добрая весть пришла вместе с нами в твой дом. Все мы знаем, что наш сын, Левон, давно уже любит твою дочь, Ншан. – Голос его звучал совсем не так радостно, как того требовала ситуация. Не удержавшись от вздоха, он добавил: - Мы своим детям не помеха, верно ведь, Ано джан? – Он накрыл ладонью руку жены. – Пусть будет так, как хочет Левон. Пусть наши детя поженятся.
Сильвия, готовая заплакать, переводила взгляд с одного на другого и от волнения не могла вымолвить ни слова. Предательский ком из рвущихся наружу рыданий застрял у нее в горле. Ее слепую дочь сватают. И кто! Лучший парень на селе.
- Да как же это... Вот так, вдруг, - бормотала она, боясь поверить собственным ушам.
- Не вдруг, тетя Сильвия, - возразил осмелевший Левон. – Для меня не существует никого на свете, кроме Ншан... С ней случилось несчастье. По моей вине. Кому ж, как не мне, стать поддержкой и опорой в жизни. Верно?
Слезы все же прорвались наружу. Глаза Сильвии влажно заблестели.
- Есть Бог на свете. Ох, есть! – растроганно прошептала она, смахивая кулаком катящиеся слезы. – Не останется моя дочка горемыкой. Спасибо тебе, сынок, за доброе сердце.
- Да полно Вам, тетя Сильвия! Не жалость, а любовь в моем сердце. – Левон повернулся к неподвижно сидевшей рядом с ним Ншан: - За тобой слово, любимая. Обещала сегодня ответ дать.
- Обещание сдержу. – Ее голос прозвучал тихо, но твердо. – Ты прости меня, Левон. И вы простите, дядя Мигран и тетя Анаид. И ты, мама, тоже. А только замуж мне нельзя.
- Как так!?. Что она такое говорит?! – ахнули все разом.
Только один Левон хранил молчание. У него перехватило дыхание.
- Опомнись, дочка! У тебя от радости, видно, помутилось в голове... Не слушайте ее! Она не в себе. – Сильвия вскочила, растерянно глядя на соседей.
- Мама, перестань. Успокойся... Тебе не понять меня. И Левон не поймет. Обидится на всю жизнь. Мне очень не хотелось бы разбивать тебе сердце, Левушка. Но замуж я не пойду, ни за тебя, ни за кого другого.
- Да почему же? Почему?! – вопрошала Сильвия, беспомощно протягивая руки к дочери. – От счастья своего отказываешься. На что себя обрекаешь?
Наступила долгая тишина. Какое-то время все сидели, не двигаясь, словно в ступоре. Наконец Мигран спросил:
- Это твое окончательное слово, Ншан?
- Да, дядя Мигран. Другого не будет.
Не ушами – сердцем услышала она, как вскочил Левон и бросился к двери.