— Я сказал, что подложил бомбу в газовую плиту…
— Подожди чуток, мне не слышно. Повтори громче!
— Я сказал, что подложил бомбу в газовую плиту, и как только ты поднесешь спичку…
— Еще минутку, и я приду к тебе, вот только… А вообще, говори, говори, я тебя слушаю. Так ты сказал, что…
— … что подложил бомбу в газовую плиту.
— Прости, я тебя перебью. У меня тут вода льется…
— Я сказал, что подложил бомбу…
— Иди лучше сюда. Я только зажгу газ — нужно поставить кастрюлю с макаро…
Лука Гольдони{18}
ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
Перевод Г. Смирнова.
Личная салфетка
Ключи, кто взял мои ключи? Демоскопические исследования показывают, что каждый человек проводит в среднем восемнадцатую часть своей жизни в поисках ключей. Конечно, это моя выдумка, но я тем не менее считаю, что потеря и поиски собственных ключей не такая уж ничтожная драма. Я сказал «мои ключи», потому что ищу собственную связку, а не ключи моего сына, моей жены или домработницы.
Существует ли что-либо более индивидуальное, чем связка ключей? Одни приделывают к ним разноцветные пластмассовые шляпки — синего цвета для подвала, красного — для калитки и так далее, другие располагают их в хронологическом порядке — сначала ключ от гаража, затем от калитки, от входной двери, от почтового ящика, от внутренней двери, от скважины для отключения сигнализации. Некоторые различают их на ощупь. Я, например, дополняю хронологический порядок ощупыванием: перебираю в кармане ключи, улавливаю разницу в их толщине. Для меня это все равно что играть в темноте на миниатюрной клавиатуре: я редко ошибаюсь клавишей.
Где мои ключи? Их, наверно, заграбастал сын, которому, как и всему его поколению, наплевать на укоренившиеся привычки. Одна связка для него ничуть не хуже другой: по пути к двери он проносится мимо тумбочки для телефона и походя забирает первые попавшиеся ключи. Он оставляет мне свои, но они для меня чужие — я ненавижу защелку в форме автомата, с помощью которой он прикрепляет их к джинсам, и не разбираюсь в ключах, нанизанных на кольцо без всякой логики. Мне приходится несколько раз наугад тыкать в замочную скважину ключами, прежде чем я нахожу нужный; я теряю время и выхожу из себя. Нет уж, лучше порыться в хозяйственной сумке жены. Я перебираю массу всякой всячины и выуживаю наконец ее ключи. Мы с женой люди одного поколения, поэтому мне легче разобраться в расположении ее ключей. В самом деле, достаточно повернуть вспять принятый мною хронологический порядок: я начинаю с гаража, то есть с возвращения домой, она — с внутренней двери, то есть с выхода из дома. Это все равно что читать слова наоборот, но в общем привыкнуть можно.
Время от времени в одном из ящиков обнаруживается отдельно лежащий ключ. Чей это ключ? Никто на него не посягает. Тогда его суют во все замочные скважины — он не подходит ни к одной. Наверно, это от дома, предполагаю я, где мы жили десять лет назад. Давайте его выкинем. Жена всегда против: как знать, может, еще пригодится. А потом, вдруг он попадется в мусорном ящике вору, и тот догадается, от какого он замка, и немедленно совершит кражу. Таким образом, помимо проблемы с личными связками, у нас есть еще ящик, полный беспризорных ключей. Они никому не нужны, но как знать… Неустойчивое равновесие в нашей семье зависит от связки ключей. То и дело разыгрываются драмы. Например, сын заявляет: я ухожу, но раз заграбастали мои ключи, то я беру мамины. Я чужих ключей не брала, волнуется мать в ванне, оставь мои ключи в покое. Тогда сын начинает повсюду поиски. Слышно, как он выдвигает ящики, хлопает дверцами шкафа, непристойно ругается и, наконец, пускается на шантаж. Хорошо, говорит он, я пойду без ключей, но вместо пяти я вернусь в восемь — буду болтаться в городе до вашего возвращения, а перевод из Ксенофонта пусть подождет! Тогда я, поскольку я возвращаюсь последним, отрекаюсь от своих ключей, но так, словно мне приходится уступить личную салфетку. Кризис в семье, безусловно, проистекает от чрезмерного количества замков.
Девственники
Они друзья с незапамятных времен, хотя в последние годы встречаются редко: Антонио с семьей переселился во Флоренцию, а Марио остался в Милане. У Антонио шестнадцатилетняя дочь — высокая стройная девушка с длинными прямыми волосами, ренессансным лицом и приятным английским прононсом, отрабатываемым месяц в году в одном из лондонских колледжей. У Марио восемнадцатилетний сын. Он тоже в своем роде шедевр: атлетическое сложение, проникновенный взгляд, отличная успеваемость в частном лицее, где изучают не кого-нибудь, а Петрарку.
Обе семьи относятся к воспитанию детей, как коллекционеры к собирательству: содержательные книги, хорошие фильмы, отличные концерты, знакомство с половыми проблемами только дома — никаких табу, но и никакого обожествления: девушка знает, что если это должно случиться, то не просто так, и вообще в шестнадцать лет немного рановато — игра не стоит свеч. А парень знает, что это может случиться, но необязательно, и что в любом случае надо постараться в восемнадцать лет не стать отцом. Стоит ли удивляться, если обе семьи, учитывая уровень современной молодежи, лелеют мечту о том, чтобы молодые люди виделись, постепенно проникались симпатией друг к другу и в их сердцах по возможности созрело нечто такое, что решающим образом повлияло бы на их гражданское состояние.
Марио и Антонио и соответственно их жены обменялись своими соображениями по этому поводу и сошлись на том, что если бы молодые люди встретились (для этого достаточно было бы организовать совместный уик-энд), то, по всей вероятности, понравились бы друг другу, благодаря сходству вкусов, интересов, не говоря уж о несомненной внешней привлекательности. Противопоказанием является, однако, их возраст: сколько лет должно пройти, прежде чем восемнадцатилетний юноша и шестнадцатилетняя девушка, созданные друг для друга, смогут заключить брак на разумной основе.
С браком, конечно, не стоит торопиться, но в то же время юноша и девушка, которые любят одни и те же книги, одну и ту же музыку, одни и те же фильмы, неизбежно полюбят одну и ту же кушетку. Ну ладно, допустим, можно поженить их сейчас и подержать некоторое время в университете — такие случаи бывали. Но особенность скороспелого брака состоит в том, что он быстро распадается, а теперь и с легкостью расторгается.
Поэтому семейства Антонио и Марио договорились по следующим пунктам: препятствовать до поры до времени знакомству молодых людей, не поощрять далеко идущий флирт с третьими лицами, но и не охлаждать пыл молодости и расположенность к любви, по крайней мере в течение ближайших двух лет, проводить регулярные консультации в отношении развития обстановки с обеих сторон.
Семейств, желающих породниться путем заключения брака между детьми, было немало и в прошлом. Теперь же такие попытки кажутся мне особенно трогательными, ибо молодые люди, проникшись взаимной симпатией, не ходят годами в женихах и невестах, а живут некоторое время вместе, а затем каждый возвращается к себе, а их малыш живет по месяцу то у отца, то у матери.
Благие намерения родителей превращаются нынче в настоящую стратегию: детей направляют подобно тому, как опытные тренеры рассчитывают каждый этап велосипедной гонки — если чемпион слишком вырывается вперед, то он рискует выдохнуться до финишной черты. Девственников, словно ракеты-носители, запускают теперь на орбиту по всем правилам науки: если первая или третья ступень отделяется раньше намеченного срока, космической стыковке не бывать.
Невесты
Всякий раз, когда в Болонью приезжает один из моих друзей, приходится объяснять, что происходит. Завывание сирен возвещает не приезд «скорой помощи» за больными или ранеными, а появление на улице свадебного кортежа. Деревня давит на город в том числе и своими прелестными обрядами: машина с новобрачными, если не считать звукового сопровождения в несколько десятков децибелов, — это разновидность повозки из Виареджо, украшенной цветами, фестонами и разноцветными воздушными шариками.
Брачный ритуал охватывает ныне, как я полагаю, лишь два социальных слоя: мелкую провинциальную буржуазию и супер-богачей. Я знаю несколько девушек, принадлежащих к средней буржуазии, но ни одну из них мне не удается представить в роли невесты: эти восемнадцатилетние девушки с отвращением морщат нос, как только речь заходит о бракосочетании или когда навстречу им попадается пролетка с двумя молчаливыми шаферами, сопровождающими молодых. Если же невесте двадцать семь, то она спокойно и трезво намечает целую программу мероприятий, в которой, однако, не остается места для традиционных обрядов.
Приданое, гардероб, выбор ресторана для свадебного торжества, заказ на цветы, бонбоньерки — все это характерно лишь для определенного круга общества; девушки этого круга начинают работать с четырнадцати лет, они выросли в атмосфере благоговейного отношения к свадьбе, которое упорно вдалбливается им матерями-спартанками, пережившими послевоенные трудности и мечтающими о более счастливой жизни для дочерей. Они забивают сундуки простынями и скатертями (по штуке в месяц) таких расцветок, рисунков, что им заранее суждено перейти в разряд археологических находок. Чего там только не найдешь — даже пеленки и муслиновые подгузники для новорожденного, которые в эпоху бумажных пеленок наверняка будут превращены в тряпки для уборки комнат. Четверть зарплаты откладывается на неприкосновенную книжку, предназначенную для традиционных расходов («она» должна позаботиться о постельном белье, прохладительных напитках, сладостях, платье же должно быть подарком «его» родителей).
Именно к таким девушкам обращены майские свадебные рубрики; теперь лишь немногие женские журналы упорно продолжают их публиковать. Только эти читательницы просматривают их, беря на заметку некоторые детали — мягкую коричневую отделку полов, столик для утреннего завтрака, рекламный плакат с голой женщиной в спальне, длинный халат, свадебное путешествие в Испанию, фоторепортаж о бракосочетании в виде дорогостоящего, в двести тысяч лир, не меньше, переплетенного альбома.
С белым платьем покончено — его и в мыслях теперь нет. Мать разрешает дочери надеть платье понаряднее и шляпку с газовой накидкой — последний крик моды еще до Гэтсби (можете себе представить, как это выглядит сейчас!).
Повторяю, мне никак не удается вообразить в роли невесты какую-либо из девушек, принадлежащих к средней буржуазии. Скорее, это просто выходящие замуж девицы. В их социальной среде эмансипация диктует свои законы, утверждает свои предрассудки и, следовательно, не терпит приторной торжественности старых церемоний.
Невеста вновь возникает среди богатых слоев, для которых бракосочетание все еще остается утверждением династического (или неодинастического) престижа. Стремление поразить других баснословными цифрами всегда составляет подоплеку подобных церемоний: платье за 5 миллионов (на полмиллиона больше, чем у Де Росси), обед на 500 приглашенных по 12 тысяч на каждого, исключая шампанское, свадебное путешествие в 42 тысячи километров, больше чем длина экватора.
Такая невеста (у нее наверняка нет проблем с налоговым обложением), разумеется, втайне мечтает о полосе, отведенной ей в каком-нибудь иллюстрированном журнале. Но, конечно, не в разделе рекламы, оплачиваемом самими клиентами и потерявшем привлекательность даже для домохозяек. К примеру, цветное изображение сеновала, превращенного гениальной архитекторшей в банкетный зал снобистско-сентиментального пошиба, совсем в стиле Ренуара.
ЛЮБОВЬ С МНОЖЕСТВЕННОСТЬЮ ВКЛАДОВ
Перевод Г. Смирнова.
Пляжная компания
— Предки мне с этой девственностью всю печенку проели, — заявляет девица в бикини и с золотой цепочкой на животе. — Некоторых вещей отец на дух не выносит. Стоит, например, моей замужней сестре — у нее уже двое детей — завести дома разговор о противозачаточных средствах, как отец говорит: «Хорошо-хорошо, давай сменим пластинку». Он теряется от одного слова «противозачаточный».
— А сколько у него детей? — спрашивает один из юнцов в закатанных по колено джинсах.
— Пятеро, — отвечает девушка.
— Значит, он каждый раз терялся, — замечает кто-то, и на лицах всей компании, развалившейся в шезлонгах приморского бара, появляются слабые улыбки — видимо, они считают остроту вполне приемлемой.
Я наблюдаю за группой молодых людей, приехавших сюда на отдых. Эта «пляжная компания» не вылезает из бара, потому что под тентами полно мамаш, тщетно призывающих своих малышей не кидаться песком. Не все восемнадцатилетние, повзрослевшие благодаря выборам, завоевали право отдыхать самостоятельно (поездка в Калабрию автостопом значит для них гораздо больше, чем неделя, проведенная в Югославии под крылышком родителей, пусть сравнительно молодых, энергичных: все равно это мама и папа с их неизбежным распорядком дня, теплой кофточкой, расспросами, надзором, запретами, упреками). Легче было добиться права на голосование, чем разрешения ехать куда глаза глядят: испуганное лицо мамы, нахмуренные брови папы одерживают верх, по крайней мере еще на одно лето.
Итак, я присоединяюсь к этим молодым людям, отдыхающим в семейном кругу на пляжах Адриатики или Тирренского моря, и наблюдаю за ними. У них своя компания, отчего кажется, будто они независимы. Я хожу с ними в бар, в дискотеку, к одному из них напросился на сосиски: у него «предки» куда-то ушли. Я не слишком вникал в их жизнь, но кое-какие ее особенности все же подметил. Утвердившись в своих впечатлениях, я открыл немало неожиданных для себя истин. В пляжной обстановке возрастным водоразделом является не столько факт недавнего голосования, сколько количество штрафов, уплаченных регулировщикам: тот, кому не исполнилось восемнадцати, платит пять тысяч лир за девчонку, примостившуюся на заднем сиденье мотоцикла. Комплекс дорожного штрафа весьма распространен среди молодежи. В мои времена подростки, которые ухаживали за девушками постарше себя, просто-напросто добавляли себе годик-другой, не опасаясь, что их разоблачат на первом же перекрестке.
Итак, прежде всего в глаза мне бросился конформизм этого лишенного каких бы то ни было табу поколения. Например, еще сохраняется ритуал представления новичков. Я думал, что достаточно сказать: «Привет, меня зовут Карло, можно к вам присоседиться?» Но я слышал, как шестнадцатилетние светские львицы с негодованием шептали своим дружкам: «Ну и нахал!»
— Если он так красив, что конец света, — призналась мне одна молоденькая блондинка, — то можно обойтись и без представления. Видали! Красавчикам, выходит, достаточно одного взгляда, а простым смертным без церемоний не обойтись. Пляжная компания — это своего рода клуб «Ротари»: девушка, нашедшая себе парня на стороне, добивается негласного одобрения от товарищей по пляжу, у которых есть множество способов дать новичку отставку, к примеру: «В общем, неплохой парень, но немного не того».
Ритуал с дискотекой тоже, как мне кажется, не претерпел по сравнению с прошлым больших изменений: наметив себе девушку, которой он собирается «пудрить мозги», парень советуется с друзьями — брать на абордаж или не брать? «По-моему, она тебя пошлет». «Посылание» — иначе говоря, отказ — раньше совсем не считалось чем-то ужасным (особенно после песенки Челентано «Спасибо, лучше не надо»). Теперь же я, напротив, замечаю, что это для юных кавалеров просто кошмар:
— После двух-трех «посыланий» становишься «недоноском», — объясняет мне один из моих знакомых, — тебя поднимают на смех и двадцать дней на море из жизни можешь выкинуть.
Не пошлют — танцуй себе на здоровье. За шейком не поговоришь, потому что стереофоника гремит вовсю. Девушка на тебя не смотрит, так как смотреть на партнера, не говоря ни слова, — это обязывает. Приходится ждать окончания танца, чтобы пригласить ее в бар и угостить джином с кока-колой.
— В девяти случаях из десяти, — говорит мне Альберто, — тебя предупреждают, что в городе есть постоянный парень. Но если она идет с тобой танцевать каждые полчаса, значит, положила глаз.