В этом случае уже можно кое-что себе позволить, но большинство ребят, по их собственному признанию, не торопятся проявлять инициативу. Именно девушка должна дать понять, что она согласна: слегка пожать партнеру руку или склонить голову ему на плечо. Девушки гораздо увереннее в себе: им «посылание» не грозит.
— Если я прижму ее к себе, — говорит один семнадцатилетний парень, — то как бы чего не вышло.
Застенчивость подростков кажется мне чересчур патетической. По правде говоря, это неблагодарный возраст. До восемнадцати ты можешь быть только приятелем, по-настоящему девиц волнуют двадцатипятилетние.
— Знаете, почему девчонки ниже нас? — обращается ко мне парень-подросток, пытаясь научно объяснить свою юношескую неполноценность. — Да потому, что они раньше достигают половой зрелости и перестают расти. Это все равно что в кастрюлю с кипящими спагетти налить холодной воды: варка сразу прекратится.
Когда я спрашивал девушек, жалко ли им своих робких ухажеров, они отрицательно качали головой. Должно быть, жалости научаются гораздо позже.
Мужская скованность, как объясняют участники «круглых столов», порождается женской напористостью. Когда в компании разговор заходит о сексе, девицы подавляют всех своей эрудицией: специальные рубрики в женских журналах со схемами эрогенных зон многому их научили. В журналах же по мотоциклетному спорту или баскетболу подобных рубрик пока еще нет. Нерешительность сильного пола просто поразительна. Особенно в интимных обстоятельствах.
— Я уже два или три раза побывал в доме свиданий, — признается мне мой собеседник, — но у меня все равно каждый раз дрожат коленки.
В компании парни, несомненно, чувствуют себя львами, но куда что девается, когда парень остается с девушкой наедине ночью на пляже. Плечом к плечу легче преодолеть застенчивость. Времена изменились — теперь парни поверяют друзьям секреты, советуются друг с другом. Более робких подбадривают — не дрейфь, она в тебя втюрилась, просила ничего тебе не говорить. Даже в самых деликатных, так сказать технических, вопросах проявляется мужская солидарность: не справился, плюнь — со всяким может случиться, и у меня так бывало.
Эти юнцы с их сентиментальными проблемами и нерешительностью — настоящее бедствие для семьи. Я слышал, как одна мамаша рассказывала подруге.
— Паоло спросил меня вчера, какие у меня духи. Я удивилась. Да все те же, говорю, что и пять лет назад. А он мне. «У тебя духи как у Элизабетты». Представляешь, не у Элизабетты мои духи, а у меня Элизабеттины… Мальчик совсем не в себе!..
Отцы тоже не находят себе покоя: их отпрыски влюбляются, как во времена «Унесенных ветром», а родительские мечты рисуют их в окружении фотонатурщиц и шикарных девиц, работающих по вызову. Да, следовало бы задать сынку хорошенькую головомойку: послушай, не пора ли тебе взяться за ум?
Отцы и матери, отдыхающие с дочерьми на море, притворяются беззаботными, однако им с трудом удается договориться о времени возвращения любимого дитяти домой, они с беспокойством расспрашивают, что это за тип, который будет ее провожать, сколько ему лет, чем занимается его отец. Советую таким родителям подальше обходить шезлонги, где сидит компания их дочери. До их ушей может долететь потрясающая фраза вроде, надо же, чтобы у Мануэлы ее дела случились именно накануне.
Зачастую вольность ограничивается одной болтовней: такое откровенное заявление, возможно, лишь попытка Мануэлы избавиться от комплекса неполноценности: ведь вчера, к ее великому сожалению, ей пришлось подчиниться комендантскому часу, введенному отцом, и вернуться домой в полночь. Для некоторых девушек равноправие полов сводится к свободе употребления некоторых выражений, к упоительному праву наравне с парнями говорить: «Это не фильм, а какой то бордель». Я воздержусь от излишних комментариев по поводу молодежной лексики — об этом уже столько писали. Но я заметил, что дело не идет дальше словесных непристойностей. Я видел письма, полученные от далекого друга или подруги. Они полны нежных излияний: «Как мне не хватает тебя!», «Любовь моя, я только и думаю о тебе».
Верность постоянному партнеру хранится неколебимо. С пляжными знакомыми развлекаются — и баста. Катаются на машине, на лодке, ходят в кино, на танцы. Временами, правда, пляжное знакомство принимает весьма серьезный оборот. Но такое случается и со взрослыми.
Во время отпуска я наблюдал довольно консервативное поколение, которое ради красного словца не пожалеет и отца, но словечки эти — только ширма. А вот обостренное чувство неуверенности у парней, которые, провожая девушку после танцев, ведут себя как на экзамене, действительно было для меня новостью. Видимо, компания отучила их от этого индивидуального испытания.
Школьник-парламентарий
Он размахивает листовкой перед моим носом и говорит:
— Куда это годится — сын возвращается из школы и просит отца разъяснить не какой-нибудь там consecutio Цицерона и не уравнение с двумя неизвестными, а первый абзац программного документа, с которым список номер три выступает на школьных выборах?
В самом деле, почему у отца, который в состоянии растолковать сложный период из Цицерона или решить уравнение второй степени, мутится в голове при виде абзаца, в котором список номер три, «сознавая тождественность своих взглядов с христианской сущностью, овладевает на основе веры культурой и критериями, необходимыми для правильной оценки действительности, и подтверждает, что наличие сознательных позиций в стенах школы означает не нарушение единства учащихся, а развитие базовых начал в недрах единства самих учащихся и восстановление плюрализма отдельных его звеньев»? Он складывает избирательную листовку школы святого Павла в Имоле и добавляет:
— Конечно, прочитай я раза четыре эту белиберду, до чего-нибудь и допер бы, но я отказываюсь: пятнадцатилетние мальчики должны привыкать писать сбоку перевод на итальянский.
Число школьников-парламентариев растет с невероятной быстротой. Как в наше время в классе всегда был парень, умеющий фехтовать, целовать ручку чужой матери, приговаривая enchanté, так и теперь среди пятнадцатилетних есть такие, которые говорят, словно выступают в телепередаче «Политическая трибуна».
Нуждающиеся в составлении какого-нибудь документа обращаются именно к такому школьнику-парламентарию, как в свое время обращались к писцу, стоявшему возле городской управы с письменными принадлежностями наготове. Речь идет о том, внятно втолковывают ему, что следует добиваться выделения одного-двух часов в неделю для организации встреч, в которых, помимо преподавателей и родителей, принимали бы участие также приглашенные со стороны, например безработные, получающие пособие из интеграционной кассы, или бастующие железнодорожники: мы хотим знать о положении в стране непосредственно от участников происходящих событий.
Пожелание выражено достаточно ясно. Достаточно перенести его на бумагу. В Америке, Франции, Англии так бы и сделали. Но у нас простая речь не в чести и политически малоубедительна. По этой части школьник-парламентарий — великий мастак, и потому он с уверенностью выводит: «Выражается пожелание о создании определенного фонда часов для проведения свободных собраний, коллективных мероприятий для свободного обмена мнениями под руководством школьников-устроителей и при множественности вносимых вкладов».
В сельской местности крестьянин получает подобную повестку и говорит жене:
— Мария, хавронья того и гляди опоросится, потому я не смогу пойти на коллективное мероприятие для свободного обмена мнениями, так что позаботься сама о множественности нашего вклада.
В некоторых случаях школьник-парламентарий ограничивается исправлением черновиков, набросанных другими сообразительными, но недостаточно подкованными учениками. Иногда правке подвергаются только некоторые выражения. Так, вместо слова «требования» пишется «то, что мы выдвигаем как наши требования» или вместо «школьный совет постановил» появляется «советом было вынесено постановление». Многозначительна также разница между собранием как «местом встречи» и собранием как «моментом сопоставления мнений». Все это кажется излишними тонкостями, но такое слово, как «момент», может стать одним из китов, на котором будет построена целая речь: существует момент культурного роста, момент испытания, решающий момент и, наконец, момент моментов.
Если даже самый скромный корреспондент из провинции запросто составит безупречный репортаж о матче Сан-Марчеллезе — Роккабальцо («Беллагамба пасует Тароцци, тот боковым ударом подает мяч Дель Пиасу, который вырывается вперед и блестяще посылает мяч в сетку»), то нет ничего удивительного и в том, что школьник-парламентарий мгновенно улавливает выразительность и действенную силу таких глаголов, как «вовлекать», «постигать», «перестраивать», «компенсировать».
При этом мишенью для речей парламентария служит, конечно, старая школа с ее сословными привилегиями, с ее системой зубрежки и сочинениями на аттестат зрелости, в которых восемнадцатилетние недоросли вынуждены утверждать, что «достижение европейского идеала неотделимо от требования защиты непреходящих ценностей, являющихся выражением всеобщего нерушимого достояния». Подобное пустословие справедливо встречалось в штыки. И вместо этого ничего не значащего трезвона ученик-парламентарий предпочитает бить в другие колокола, несравненно более современные.
В рубрике, посвященной жизни лицея имени Ферми в Болонье, я прочитал выступление одного из делегатов школьного совета. Быть может, не стоило бы ограничиваться одними протестами по поводу грязных туалетов, а, напротив, заняться фундаментальными задачами обновления школы. В числе зол, от которых так страдает наша страна, — то, что граждане не участвуют в решении проблем, которые их непосредственно касаются. И тем не менее школьнику-парламентарию не терпится донести до потомков, что «необходимо, следовательно, постулировать вовлечение родителей и различных деятелей культуры при активном содействии снизу в работу по проверке степени разработки типовых моделей, к которым в конечном счете обращается перестройка школы как составное звено процесса нравственного, гражданского и культурного обновления страны».
В приступе внезапной ярости я отыскал в телефонной книжке номер школьника-парламентария и прямо спросил его, почему он не начнет обновление школы с перехода на другой язык, отличный от принятого среди политических деятелей за последние тридцать лет, почему он не пишет так, как говорит. Но я вынужден был убедиться, что говорит он так же, как и пишет. Он быстро свел со мной счеты, заявив, что «переводить разговор, по существу, на рельсы формальных модальностей — это типичный пережиток пренебрежительного отношения к делу».
Цитаты из деклараций общих собраний, сообщений руководящих комитетов захлестывают также среднюю школу: лозунг майских событий во Франции «управлять творчески» превратился у нас в набор бюрократических формул и консервативных штампов. С вытеснением старого словоблудия, с помощью которого утверждалось, что ощущение смерти в романе Мандзони должно анализироваться в свете гражданского долга, являющегося отличительной чертой подобной тематики и т. п., утверждается новое краснобайство отпечатанных на ротаторе листовок. Тридцатью словечками можно вполне обойтись при проведении целого митинга. Вот и получается, что в новой школе, где так мало занимаются переводом из Тита Ливия, процветает перевод с языка листовок.
Школьник-парламентарий моментально схватывает разницу между «организацией встречи» и «проведением коллективного мероприятия для свободного обмена мнениями». В подобных выражениях он понаторел еще в школе, готовясь к будущим пророческим откровениям. Только у нас в стране назначенный парламентом министр может заявить в микрофон из Квиринальского дворца, что «после соответствующей проверки условий, считавшихся обязательными для осуществления порученной ему миссии, он рад отказаться от выдвинутых ранее оговорок». И наши проницательные граждане с ходу понимают, куда он клонит: соглашение не достигнуто, готовится новое правительство. Старая ли, новая ли школа — вечно жив курилка.
ПРЕСТИЖНОСТЬ
Перевод Г. Смирнова.
Ну, как вода?
Дома на этом побережье Адриатики появились несколько лет назад, когда всех охватила строительная лихорадка: у кого карман был набит потуже, соорудил себе небольшой Версаль из десяти комнат, трех сортиров и Венеры Милосской в саду; малоимущие обратились в кассу взаимопомощи и отвоевали себе пространство в блочных домах в виде мини-квартир, мансард, отдельных комнат. Против тесноты было придумано гениальное средство — все, даже электропосудомойки, превращалось в кровати.
Владельцы «особняков», вернее, двадцати квадратных метров (со складным унитазом, убирающимся в декоративный шкаф), гордились собственным домом на море. Вспоминаю тогдашние разговоры: — Не прошло и десяти дней, как бывший владелец, продавший мне дом, предложил выкупить его обратно и доплатить два миллиона: дальнейшее-то строительство на участке запрещено. Я прикинул в уме — если переехать с семьей в гостиницу, то платить придется не меньше трех миллионов. Мне необыкновенно повезло с этим домом на море!
Но такое положение длилось недолго. Теперь, я замечаю, о доме на море принято говорить пренебрежительно: и скучно-то в нем, и лица-то все примелькались, а вы где проводите отпуск в этом году? Не успел один друг прибыть с семьей ко мне на взморье, как тут же спросил:
— А ты едешь куда-нибудь на море?
— Вы для меня загадка, — сказала мне одна синьора. Она, правда, занимает мансарду, но у нее забронировано место для поездки на Эльбу и к тому же обеспечен двухнедельный отдых на Коста-Брава. Загадочным было для нее, скорее всего, то, как мне удается выносить эту скуку, примелькавшиеся тенты, раскаленный песок и монотонные, словно фотокарточки, отпечатанные с одного и того же негатива, дни. Я вежливо пожал плечами: разве ей объяснишь, что все те вещи, которые ее так раздражают, для меня настоящий отдых. Это и пухлая пачка газет под тентом, и мужчина, вечно мерзнущий, то и дело повторяющий «я ухожу», и господин, который каждый раз, если я мокрый прохожу мимо, спрашивает: «Ну, как вода?», и рыбак, жарящий мне на костре рыбу, и сама рыба, обжигающая пальцы.
Мне нравится такое времяпрепровождение, если не совсем глупое, то по крайней мере беззаботное: без итальянско-суахильского разговорника, без противохолерных прививок, без таблеток для обеззараживания воды, без почтовых открыток, без одержимости двадцатиминутным «шопингом», который объявляется руководителем экскурсии, без кинокамеры, без необходимости рассчитывать действие слабительного, чтобы на следующее утро в автобусе, отходящем в четыре утра, не оказаться в глупом положении.
Не стал я объяснять синьоре и куда более сложные вещи — ей не понять, что безмятежный, не запрограммированный отдых тянется дольше. Ведь мы всю жизнь чего-то ждем: исполнения надежд, какого-нибудь рокового ответа, приближения важной даты, отъезда, возвращения. Мне так надоело убивать годы на бесцельное ожидание, а здесь я совсем ничего не жду, смиряюсь с тем, что дни проходят впустую и оттого кажутся намного длиннее.
Я отказываюсь объяснять свою наивную философию, позволяющую мне наслаждаться отдыхом на этом пляже, где ничего не случается, и спокойно смотреть, с каким возбуждением мои знакомые, которым здесь не по себе, разъезжаются в разные края. Дом на море, очевидно, удел нищих духом: там можно проскучать дней двадцать, когда ни на что другое нет денег. Пляжи на Майорке значительно скучнее: толпы народу, ступить негде. Августовские одиссеи подчас тоже невыносимы. Но муки застрявших в аэропорту, парализованном забастовкой, ничто по сравнению с переживаниями тех, кому в разгар августа не остается ничего иного, как потягивать в одном и том же кафе свой аперитив, или с кошмаром тех, кому в начале сентября нечего будет рассказать о проведенном отпуске.
Нужны крепкие нервы, чтобы никуда не ездить. Одна девица мне призналась: уже с июня ей не дают покоя — что ты будешь делать, ты решила, куда ехать? По своей слабости ей пришлось остановить выбор на круизе по Эгейскому морю. Скучища жуткая! Одна молодая пара, измученная бесконечными отъездами знакомых и безуспешным выпрашиванием в туристских агентствах двух мест в любом направлении, предпочла тайком вернуться в Милан. Безоблачный отдых в собственном домике на берегу моря дается не каждому.