— Мой шеф позаботился, чтобы ничто не отвлекало меня от выполнения поставленной им задачи, — подытожил я без особого восторга в голосе.
Доктор Еникнани тяжело вздохнул:
— Да, верно. Подумал о каждой детали.
— Что-нибудь еще?
Он задумчиво пожевал губу:
— Да, но об остальном подробно расскажет терапевт; кроме того, вам выдадут стандартный набор брошюр. Пожалуй, нужно упомянуть вот о чем: вы сумеете контролировать свою лимбическую систему, которая непосредственно влияет на эмоции. Одна из новых разработок доктора Лисана.
— Значит, буду выбирать настроение? Как, скажем, одежду?
— В некоторой степени, да. Кроме того, при работе с определенными областями мозга, нам иногда удавалось затронуть сразу несколько функций. Например, ваш организм теперь гораздо быстрее избавляется от алкоголя. Если, конечно, вам вообще потребуется выпить. — Он укоризненно посмотрел на меня: хороший мусульманин не вправе употреблять спиртное. Доктору, наверное, известно, что я, мягко говоря, не самый примерный последователь заветов ислама в нашем городе. Однако предмет довольно деликатный, тем более для его обсуждения с незнакомым человеком.
— Не сомневаюсь, ваш заказчик по достоинству оценит такое достижение. Отлично. С нетерпением жду выписки. Я стану рукой Аллаха, сеятелем добра среди неправедных и погрязших в разврате.
— Иншалла, — серьезно сказал доктор.
— Хвала Аллаху, — отозвался я, пристыженный искренней верой, прозвучавшей в его голосе.
— Остался еще один момент, а потом мне хотелось бы поделиться с вами соображениями, касающимися философии, которой придерживаюсь я. Во-первых, как вы наверняка знаете, в мозгу — точнее, в гипоталамусе, — расположен так называемый «центр удовольствия», который можно стимулировать искусственным образом.
Я сделал глубокий вдох. — Да, кое-что слышал. Говорят, ощущение потрясающее…
— Подопытные животные и люди, которым разрешают самим на него воздействовать, часто забывают обо всем на свете — о еде, питье, других потребностях организма, — и продолжают возбуждать себя, пока не погибнут. — Его глаза сузились. — О нет, господин Одран, его мы не трогали. Ваш… покровитель решил, что искушение будет слишком сильным, а у вас имеется масса более важных дел, чем погружаться в какой-то псевдорай.
Не знаю, что правильней — радоваться или сожалеть об упущенном шансе. Я, конечно, вовсе не хочу тихо зачахнуть, истощив организм нескончаемым подобием оргазма. Но с другой стороны, если иная перспектива — свидание с парочкой озверевших психопатов, вполне вероятно, в момент слабости я предпочел бы первый способ самоубийства. Представляете: невероятное наслаждение, которое никогда не уходит, не теряет первоначальной остроты…
С непривычки, конечно, нелегко, но — кто знает? — вдруг со временем как-нибудь сумел бы приноровиться…
— Рядом, — продолжал доктор Еникнани, — есть участок, вызывающий необузданную ярость и агрессивность. Это также «центр наказания». При его стимуляции человек испытывает страдание, по силе не уступающее экстазу во время воздействия на «центр удовольствия». Так вот, данную область мы обработали. Ваш патрон посчитал, что доступ к ней окажется полезным при определенных обстоятельствах; кроме прочего, он получает возможность вас как-то контролировать. — Доктор говорил подчеркнуто неодобрительным тоном. Я, естественно, тоже не испытывал особой радости. — Если вы сами решите его «включить», очевидно, превратитесь в ужасное существо, настоящего ангела-мстителя, которого нельзя остановить. — Он замолчал; доктор явно считал профанацией высокого искусства нейрохирургии то, что приказал сделать Фридландер-Бей.
— Мой… шеф обдумал все до мелочей, верно? — сказал я с горькой насмешкой в голосе.
— Да, действительно. То же следует сделать и вам. — Доктор неожиданно наклонился и положил мне руку на плечо. Подобный жест сразу изменил тон разговора. — Господин Одран, — произнес он очень серьезно, глядя мне прямо в глаза, — я знаю, почему вы решились на операцию.
— Ага, — промычал я, с любопытством ожидая продолжения.
— Во имя Пророка, да будет с ним мир и благословение Божие, вы не должны страшиться смерти.
Этого я не ожидал.
— Ну, вообще-то я редко размышляю на подобные темы… Неужели электронные штуки, которыми вы напичкали мой мозг, настолько опасны?
Если честно, я действительно боялся, что, случись что-то не так, рискую стать идиотом, но уж никак не трупом. Нет, такое мне в голову не приходило.
— Вы не поняли меня! Я говорил совсем о другом. Когда вы покинете госпиталь и начнете деятельность, ради успеха которой претерпели немалые тяготы, изгоните из сердца ужас. Великий английский мудрец Виллиам аль-Шейк Сабир в замечательной пьесе «Король Генрих Четвертый, часть первая» сказал: «Жизнь — игрушка для времени, а время — страж вселенной — когда-нибудь придет к концу» . Как видите, нас всех ожидает кончина. От нее не скрыться, не убежать; она — благо, ибо открывает врата, через которые человек попадает в рай, — хвала его Создателю. Итак, исполняйте свой долг, господин Одран, и пусть не смущает вашу душу недостойный страх перед смертью!
Просто замечательно: мой врач оказался еще и мистиком-суфием! Я не знал, как отреагировать, и молча разглядывал его физиономию. Еникнани сжал мое плечо и выпрямился. — С вашего разрешения, — произнес он. Я слабо взмахнул рукой:
— Пусть сопутствует тебе удача.
— Мир тебе.
— И с тобой да пребудет мир.
Я снова остался один.
Джо-Маме наверняка страшно понравится эта история. Интересно, во что она превратится в ее пересказе …
Сразу после ухода доктора явился молодой санитар со шприцем. Я попытался объяснить, что меня не надо накачивать наркотиком; я просто желаю выяснить пару вопросов. Но парень резко произнес:
— Повернитесь на живот. Куда колоть: слева, справа?
Я немного поворочался, и в конце концов решил, что мой бедный зад везде болит примерно одинаково.
— А еще куда-нибудь нельзя? В руку?
— Не получится. Могу только пониже, в ногу. — Он довольно грубо стащил простыню, протер ваткой бедро и всадил иглу. Потом опять быстро обработал кожу спиртом, повернулся и молча направился к выходу. Я явно не принадлежал к его любимым пациентам.
Мне захотелось остановить парня, растолковать ему, что я не самовлюбленный, сластолюбивый и порочный сын свиньи, каким он меня считает. Но прежде чем я успел открыть рот, а он — дойти до двери, голова сладко закружилась и знакомое, по-матерински теплое и ласковое забвение приняло меня в свои объятия, избавив от всех ощущений. Последняя мысль перед тем, как я полностью отключился: «Так здорово никогда в жизни не было…»
13
Я не ожидал наплыва посетителей. Я сам заранее предупредил знакомых, что ценю их заботу, но предпочитаю, чтобы меня оставили в покое, пока не поправлюсь. Как правило, в ответ мне тактично намекали, что навещать меня никто и не собирался. Ну и пусть, гордо сказал я себе. Мне действительно не хотелось никого видеть, потому что я примерно представлял, как проходят такие визиты. Доброхоты усаживаются на кровати у тебя в ногах и с притворной бодростью в голосе начинают со стандартных фраз: прекрасно выглядишь, скоро почувствуешь себя лучше, все ужасно скучают. А если ты к тому времени не успеешь заснуть, перейдут ко второй части — в подробностях опишут каждую перенесенную ими когда-то операцию. Таких развлечений мне не надо. Я предпочитал в одиночестве наслаждаться последними молекулами эторфина, постепенно рассасывающимися в моем мозге. Конечно, на всякий случай я приготовился играть роль мужественного страдальца в течение нескольких минут в сутки. Но репетиции оказались напрасными. Мои друзья были верны слову: ни один из паршивцев не удосужился зайти и поинтересоваться, как у меня дела, вплоть до последних часов перед выпиской! Никто даже не нашел времени позвонить, прислать открытку или хотя бы какой-нибудь трогательный цветочек. Ну погодите, я вас взял на заметку!
Я видел доктора Еникнани каждый день, и он ни разу не забывал напомнить о том, что есть многое на свете гораздо страшнее гибели бренного тела. Ему нравилось творчески развивать эту оригинальную мысль: такого зануду я еще не встречал. Его попытки успокоить встревоженную душу пациента приводили к обратному результату; лучше бы он ограничился обычными средствами — пилюльками. Они — то есть, настоящие больничные лекарства, изготовленные на фармацевтических фабриках — действовали просто замечательно, заставляя забыть и о смерти, и о страданиях, в общем, о любых неприятностях.
Понадобилось меньше недели, чтобы выяснить, как сильно ценит мое благополучие родной Будайин: даже если бы я погиб и удостоился погребения в новенькой мечети в Мекке или, скажем, в египетской пирамиде, воздвигнутой в мою честь, никто у нас и не узнал бы! Ну и друзья у меня! Вопрос: как мне вообще пришло в голову рисковать своей шкурой ради таких крыс? Я задавал его снова и снова, но ответ всегда был один: потому что кроме них у тебя никого нет. Печально, правда? Чем дольше я наблюдаю за поведением окружающих, тем больше радуюсь, что никогда не принимал их поступки близко к сердцу. Иначе легко свихнуться или повеситься с тоски…
Подошел конец рамадана, а с ним и праздник — пир, знаменующий завершение поста. Жалко пропустить его, потому что этот день — ид аль-фитр — для меня один из самых светлых в году. Я всегда отмечал его, поглощая горы атаиф — лепешек с густым кремом наверху, пропитанных сиропом, обсыпанных тертым миндалем, сбрызнутых водой, настоянной на апельсиновых корках. Вместо них меня угостили парочкой уколов соннеина. И вот наконец некий религиозный лидер города объявил, что узрел молодой серпик луны, а значит, начался новый месяц, и жизни разрешается вернуться в обычное русло.
Я заснул безмятежным сном. На следующее утро проснулся рано: санитар пришел, как обычно, чтобы взять кровь на анализ. Остальные мусульмане могут оставаться прежними, но мне суждено свернуть с проложенного пути и шагать в неведомом направлении… Все! Чресла мои опоясаны, меня ожидает поле брани… Разверните знамена, о братья мои, и ринемся на врага, как волки на овец. Я несу не мир, но меч. Во имя Аллаха, вперед!
Я расправился с завтраком; меня умыли. Я потребовал укольчик: хорошо принять в себя соннеин после утренней разминки челюстей и покайфовать перед полдником. Открыл глаза часа через два — поднос с яствами: голубцы, хамуд, кюфта на шампуре с приправой из лука, кориандра и специй, рис. Молитва лучше сна, о правоверные, а еда лучше наркотиков… во всяком случае, иногда. Потом еще одна иньекция, и снова безмятежный сон. Меня разбудил немолодой угрюмый санитар Али. Он тряс меня за плечо, бормоча: «Господин Одран…»
Ох нет, подумал я, только не очередной анализ крови, и попытался снова уснуть.
— К вам посетитель!
Ко мне? Нет, тут какая-то ошибка.
Я умер и похоронен на вершине величавой горы, и делать мне теперь совершенно нечего, разве что ждать визита ребят, грабящих могилы великих людей. Но я еще не успел окоченеть. Не могли подождать, пока я остыну в гробу, мерзавцы. Готов поспорить, к Рамзесу II проявляли больше почтения. Или, скажем, к Гаруну аль-Рашиду, и к принцу Саалиху ибн Абдул-Вахиду ибн Сауду… В общем, даже после смерти меня не уважают. Я с трудом сел.
— О мой проницательный друг, ты прекрасно выглядишь!
На мясистой физиономии Хассана расползлась неискренняя улыбка, придававшая его лицу ханжески-елейное выражение. Она не обманет и самого тупого туриста.
— Все в руках Всемогущего, — ответил я невпопад.
— Да, да, восхвалим Аллаха. Очень скоро ты совсем поправишься, иншалла.
Я не потрудился ответить. Хорошо хоть не уселся на моей кровати!
— Знай, о мой возлюбленный племянник: Будайин погружен в печаль без тебя, общего любимца, чье присутствие несет радость нашим уставшим душам.
— Да, я понял это, — сказал я, — из целого потока открыток и писем. Другое свидетельство — толпы друзей, которые дежурят в коридорах больницы днем и ночью, чтобы узреть меня или хотя бы услышать, как я себя чувствую. И тысячи маленьких знаков любви, облегчивших мое пребывание здесь. Не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность.
— Правоверный не ждет благодарности…
— …когда исполняет долг милосердия. Знаю, Хассан. Что еще?
Он выглядел слегка смущенным. Неужели догадался, что я над ним издеваюсь? Но вообще-то Шиит просто неспособен воспринимать иронию. Он снова улыбнулся:
— Я очень рад, что сегодня вечером ты вернешься к нам.
Я вздрогнул.
— Неужели?
Он воздел жирную руку.
— Разве я когда-нибудь ошибался? Тебя выписывают после полудня. Фридландер-Бей послал меня, чтобы известить: ты должен нанести ему визит, когда почувствуешь себя лучше.
— Я даже не знал, что меня собираются выпустить отсюда, и уж точно не ожидал, что встречусь с Беем завтра; но он «не хочет торопить» меня. Полагаю, у входа ждет машина, чтобы отвезти меня домой?
Хассан изобразил страшное огорчение, хотя ему явно не понравились мои слова.
— О мой дорогой, как бы мне хотелось помочь тебе! Но, увы, меня ждут неотложные дела в другом месте.
— Иди с миром, — тихо сказал я, откинулся на подушки и попытался задремать.
Но сон испарился.
— Аллах йисаллимак, — пробормотал Хассан и тоже будто испарился…
Безмятежный покой, царивший в моей душе последние дни, улетучился с обескураживающей быстротой; его заменило какое-то извращенное чувство омерзения к собственной персоне. Помню, пару лет назад я бегал за одной фемой, работавшей в «Красном фонаре» и иногда появлявшейся в «Старом Чикаго Большого Ала». Моя жизнерадостная, заводная манера произвела на нее впечатление. В конце концов удалось пригласить ее пообедать вместе (не помню где), потом отправились ко мне. Через пять минут после того, как я открыл дверь, мы уже завалились в постель, трахались примерно четверть часа или даже меньше, и вдруг я почувствовал, что все прошло! Я лежал на спине и смотрел на нее. У моей возлюбленной были плохие зубы и повсюду выпирали кости. От нее несло кунжутным маслом так, словно она использовала его вместо дезодоранта. «Боже мой, — подумал я, — что здесь делает эта девица? И как мне от нее избавиться?» После полового акта животные становятся грустными; точнее, когда испытают удовольствие любого рода. Мы не созданы для наслаждения. Наш удел — бесконечно долгая агония жизни и проклятая способность видеть собственное существование с беспощадной ясностью, что часто — нестерпимая мука. Я ненавидел себя тогда и сейчас испытывал то же. Раздался осторожный стук в дверь. Вошел Еникнани; он рассеянно взглянул на пометки санитара.
— Меня выписывают? — спросил я. Он посмотрел на меня ясными черными глазами.
— Что, что? А, да, верно. Врач уже оформил нужные бумаги. Пусть кто-нибудь приедет и заберет вас. Таковы больничные правила. Вы можете покинуть нас в любое время, когда пожелаете.
— Хвала Аллаху, — заметил я совершенно искренне. Странно, но факт: я действительно обрадовался.
— Хвала Аллаху, — отозвался доктор. Он посмотрел на пластмассовую коробку с приставками, лежащую на столике возле кровати. — Уже опробовали их?
— Да, — ответил я.
Ложь. Я «примерил» лишь несколько штук под руководством терапевта; результаты в основном разочаровали. Трудно сказать, чего я ожидал. Когда вставляешь училку, заложенные в ней знания мгновенно поступают в память; чувство такое, словно приобрел их раньше. Как будто, просидев за книгами целую ночь накануне экзамена, досконально изучил предмет, с тем преимуществом, что точно ничего не забудешь и хорошо выспался. Стоит вытащить программу, и ты опять круглый невежа… Не впечатляет. Но я предвкушал возможность попробовать что-нибудь специфическое из модшопа Лайлы. Иногда училки очень полезны. По-настоящему я боялся личностных модулей — зловещих устройств, с помощью которых чужая индивидуальность овладевает разумом и телом, отпихивая твое «я» в дальний уголок. Такая перспектива по-прежнему страшно пугала меня.