Я посмотрел на свою подругу, раскинувшуюся на кровати на другом конце комнаты. Длинные, прямые, роскошные черные волосы — вот что мне у нее особенно нравилось, и они принадлежали ей от рождения. Органическая часть подлинной Ясмин. Больше, наверное, ничего не сохранилось, даже характер и манера поведения становились иными, когда она подключала модик, но зато функционировало все очень, очень здорово, да и выглядело не хуже. Но, несмотря ни на что, у тех, кто изменил пол, имелись особенности, которые их выдавали. Например, конечности: в клинике избегали их оперировать, слишком много разных костей. Бывшие мужчины, — обрезки, — отличались не по-женски большими ногами. И еще, почему-то они говорили слегка в нос. По этому признаку я всегда отличу обрезка от настоящей фемы, даже если остальное — как на подбор.
Я мнил себя знатоком человеческих душ. А на самом деле… Вот почему я каждый раз выбирал самую ненадежную ветку, влезал, усаживался поудобнее и протягивал топор каждому, кто желал по ней рубануть.
Когда я был уже в вестибюле, пилюльки неожиданно взорвались во мне фейерверком волшебных ощущений. Мир вокруг сделал глубокий вдох и развернулся во всей своей красе, стал огромным и ярким, словно воздушный шарик. Я ухватился за перила и только так сумел сохранить равновесие; потом, переведя дыхание, спустился вниз. Не знаю, куда сейчас отправлюсь, но одно могу сказать точно: пора добывать хрустики. Скоро платить за квартиру, и мне очень не хотелось одолжаться у людей Бея. Я засунул руки в карманы и в одном из них обнаружил деньги. Ну конечно! Русский успел дать мне три куска! Я вытащил пачку банкнот и пересчитал: осталось примерно две тысячи восемьсот. На остальные двести мы с Ясмин наверняка устроили сумасшедшую вечеринку. Хотелось бы воскресить в памяти хоть какие-то детали.
Снаружи меня едва не ослепило солнце. Плохо функционирую днем. Прикрыв глаза ладонью, я осмотрелся. Никого: Будайин всегда прячется от яркого света. Я неторопливо зашагал вниз по Улице, вдохновленный все более ясным пониманием того, чем сегодня займусь. Пора нанести визиты кое-каким знакомым. Теперь я буду желанным гостем. Я радостно ухмыльнулся; наркотики старательно поднимали мой дух, а соблазнительно хрустящие киамы помогали ему проделать остаток пути до райских врат. Три ближайших месяца, или даже больше, не надо беспокоиться о квартплате и прочих расходах. Пришло время копить жирок: восстановить запас пилюль в заветной коробочке, сделать себе подарок в виде нескольких таблеток экстракласса, вернуть парочку долгов, купить немного еды. Остальное положу на счет в банке. Деньги имеют дурную привычку улетучиваться, если долго лежат в моем кармане. Лучше убрать их подальше, превратить в крепкий кредит. Я не ношу с собой электронную карточку, иначе в один прекрасный вечер, в очередной раз нагрузившись так, что потеряю всякую способность соображать, разорюсь вчистую.
Я повернул к Восточным воротам. Чем ближе к стене, тем больше людей вокруг: соседи по кварталу, идущие в город так же, как я сейчас, туристы, спешащие насладиться прелестями Будайина, пока не прошло «безопасное время». Они обманывают себя, конечно: у чужака одинаковые шансы попасть в беду в любое время суток.
На углу Четвертой улицы городские службы воздвигли небольшую баррикаду — что-то чинили. Я прислонился к ограде, не желая упустить детали переговоров парочки уличных шлюх, вышедших с раннего утра на охоту за клиентами, или, если ночь оказалась неудачной, все еще рыскающих в поисках подходящей дичи. Я слышал подобные диалоги несчетное число раз, но Джеймс Бонд заставил меня другими глазами взглянуть на феномен модиков, так что знакомая сценка воспринималась сейчас по-новому.
— Салам, йа бинт, — произнес коротконогий, тощий мужчина, потенциальная добыча. Он был одет на европейский манер и говорил по-арабски так, словно выучил язык за три месяца в школе, где ни ученики, ни учитель никогда в жизни не приближались к местности, где растут финиковые пальмы .
Та, которую он назвал «девочкой», превосходила его ростом фута на полтора, учитывая длину острых каблуков ее черных сапожек. Скорее всего, это не фема, а обрезок или предоперационный гетеросек. Но «добыча» либо ничего не заметил, либо его удовлетворял любой вариант. Так или иначе, она выглядела впечатляюще. Все уличные охотницы в Будайине просто должны иметь броский вид, чтобы не теряться на фоне прочих достопримечательностей. Тип скромненькой, серой домохозяйки здесь не котируется. На шлюхе было короткое воздушное черное платье с оборками, без рукавов, с открытой спиной, опоясанное тяжелой серебряной цепочкой, с которой свисали четки для католиков. Глубокий вырез спереди обеспечивал отличный обзор. Ее лицо, богато расписанное пурпурным и оранжевым макияжем, выделялось кричаще-ярким пятном на фоне прекрасных золотисто-каштановых волос, уложенных так, чтобы посрамить все известные науке законы.
— Хочешь поразвлечься? — Как только она открыла рот, мне стало ясно, что в каждой клетке ее тела еще полно мужских хромосом, что бы там ни скрывалось под юбкой.
— Возможно. — «Добыча» осторожничал.
— Ищешь что-нибудь особенное?
Парень нервно облизнулся.
— Я надеялся найти Ашлу.
— Ой, малыш, извини. Что угодно — губки, ножки, ноготочки, но, как назло, Ашлы нет. — Она на секунду отвернулась и сплюнула. — Вот, иди к той девочке. По-моему, у нее есть Ашла. — Девица указала на свою подругу, стоявшую неподалеку. Эту я знал.
Парень благодарно кивнул и направился к ней. Я случайно встретился взглядом со шлюхой.
— Дерьмовые дела, милый, — произнесла охотница с коротким смешком. Мгновение спустя она уже озирала окрестности в поисках типа, который обеспечит ей завтрак. Через несколько минут подвернулась очередная жертва, состоялся точно такой же разговор:
— Ищешь что-нибудь особенное?
Новый кавалер был выше и плотней первого.
— Бриджит? — он словно извинялся за что-то.
Она порылась в черной пластиковой сумочке и вытащила коробку с модиками.
Модификатор личности немного больше, чем училка. Ее обычно вставляют в специальное гнездо, находящееся в модике, а если ничего больше не можешь принимать или хочешь для разнообразия побыть самим собой, — прямо в мозг. Зажав в руке кусок пластика розового цвета, охотница сунула коробку обратно.
— Вот она, женщина твоей мечты. Бриджит постоянно спрашивают, это девочка с фантазией. Она стоит дороже.
— Я знаю. Сколько?
— А ты сам как думаешь? — сказала шлюха, у которой имелись смутные подозрения, что парень легавый и хочет поймать ее на слове. Время от времени, когда обнаруживался дефицит неверных, религиозным властям приходилось переключаться на таких, как она. — Сколько можешь заплатить?
— Пятьдесят?
— За Бриджит, паренек?!
— Сто?
— Плюс пятнадцать за помещение. Пошли, мой сладенький.
И они, рука об руку, зашагали по Четвертой улице. Как прекрасна любовь…
Я уже имел удовольствие познакомиться с «Ашлой» и «Бриджит»; интересно, что могут предложить другие модики в коробке шлюхи? Так или иначе, подобное знание никак не стоит ста киамов (плюс пятнадцать за помещение). Теперь эта тициановская красотка приведет к себе своего милого, вставит розовую штучку в пышноволосую башку и превратитсяв модель, с которой записан модик: станет сознавать себя Бриджит, получит ее мысли, чувства, воспоминания; и такое будет происходить снова и снова с любым, кто подключится, как она — мужчиной или первом, фемой, обрезком или гетеросеком.
Я миновал Южные ворота. На полпути к банку, возле ювелирного магазина, вдруг остановился. Какая-то смутная мысль не давала мне покоя, настойчиво пыталась достучаться до сознания. Очень неприятное чувство, словно тебе щекочут мозги, но избавиться от него нельзя. Может, побочный эффект от таблеток: когда я в таком состоянии, как сегодня, на ум приходят всякие бессмысленные идеи. Но нет, у меня сейчас не обычное наркотическое «озарение». Что-то, связанное с убийством Богатырева или телефонным разговором с Оккингом… Какая-то деталь насторожила меня.
Я прокрутил в памяти обрывки воспоминаний о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: «Слушай, то, что произошло, — дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше никто не нуждается». Я слышал такое от лейтенанта раз сто. Почему же сегодня мне кажется, что там есть какая-то гниль?
Я покачал головой. Если дело нечисто, когда-нибудь обязательно докопаюсь до истины. Я загнал неприятные мысли в самый дальний уголок мозга. Пусть полежат там немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, разлившейся по телу теплотой, — всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за блаженство постнаркотическим «похмельем», так что, пока не поздно, надо получить максимум удовольствия за потраченные денежки.
Минут через десять, когда я уже подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, снова зазвонил телефон. Я снял его с пояса.
— Да?
— Марид? Это Никки.
Никки — полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот она доставляла. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна таблетка сверх нормы, и девочка становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем, намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке ее не удержать. Пытаться отнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, — тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я решил, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства просто-напросто не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим друг-другу «здрасте», болтаем, но я больше не хочу бессмысленных пьяных боев без правил, с воплями и визгом.
— А, Никки. Что хорошего скажешь?
— Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.
Ну вот, начинается! — Да, конечно. А что стряслось?
Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.
— Я хочу уйти от Абдуллы. — Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.
— Не вижу никаких трудностей.
Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, обогащаясь на киам-другой. У меня сложились неплохие отношения с Беем (мы, жители квартала, зовем его «Папа»). Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже неплохая рекомендация. Наш Папа — что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему ни много ни мало две сотни лет, и иногда я верил в это. Бей отличался старомодными взглядами на то, что такое честь и верность, и как нужно заниматься бизнесом. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно живое воплощение древних представлений о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Наш босс придерживался простого принципа: «ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя», однако предлагал очень соблазнительные условия сотрудничества, и в результате великое множество самостоятельных хозяев становились его людьми, потому что никогда не смогли бы в одиночку добиться того, что получали из его рук. У них просто не имелось нужных связей. А Папа олицетворял это понятие.
Главный девиз Будайина — «бизнес есть бизнес». То, что вредит интересам независимых дельцов, в конечном итоге бьет и по Фридландер-Бею. Наш квартал хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, завидующих чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, осознал, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самая грустная вещь, которую мне когда-нибудь приходилось слышать.
Никки облегченно вздохнула. — Спасибо, Марид. Ты знаешь, где я сейчас живу?
Я уже давно перестал следить за ее перемещениями. — Нет. Где?
— Я решила пока зависнуть у Тамико.
Отлично, мне опять везет, подумал я грустно. Тамико — одна из «сестер Черной Вдовы».
— Дом на Тринадцатой улице?
— Ага.
— Тогда найду. Если приду, ну, скажем, в два, устроит?
Никки замялась:
— А ты не можешь пораньше… в час? У меня намечаются еще кое-какие дела.
Это уже наглость, но сейчас я чувствовал себя щедрым, сильным и снисходительным. Наверное, из-за голубых треугольничков. Ради старой дружбы я решил уважить ее.
— Ладно. Подойду к часу, иншалла.
— Ты лапочка, Марид. Салам . — Гудок.
Я прицепил телефон к поясу. В тот момент я даже представить не мог, что влезаю в дело, из которого не сумею выбраться. Так всегда бывает: ничего не чувствуешь, пока не увязнешь по уши.
3
Я отыскал нужное здание на Тринадцатой улице только без пятнадцати час. Тамико (уменьшительно-ласкательное — Тами) обитала в старом двухэтажном особняке, теперь разгороженном на отдельные квартиры. Я бросил взгляд на ее балкон, нависавший над улицей. Железные перила высотой до пояса, по углам — увитые плющом кружевные чугунные колонны, которые доставали до самой крыши. Из открытого окна доносились звуки ужасной синтезированной музыки в стиле кото. А сопровождавшие электронную мелодию душераздирающе-визгливые вопли в стиле мартовских котов каждый раз заставляли меня инстинктивно вздрагивать. То ли голос тоже был синтезирован, то ли пела сама хозяйка квартиры. Кажется, я упоминал, что Никки немного чокнутая? Так вот, по сравнению с Тами, она — ласковый плюшевый зайчик. Тамико заменила одну из слюнных желез пластиковым контейнером, наполненным каким-то сильнодействующим токсином. Пластиковая трубочка выводила его в искусственный зуб. Яд совершенно безвреден при глотании, но, попадая в кровь, вызывает страшную смерть. Тамико могла пустить в ход свой убийственный зуб при малейшей необходимости — или просто когда ей взбредет в голову. Вот почему Тами и ее подружек прозвали Сестрами Черной Вдовы.
Я нажал на кнопку рядом с ее именем — безрезультатно. Постучал по вставленному в дверь небольшому окошечку из толстого плексигласа. В конце концов, вышел на улицу и начал орать. Из окна высунулась белокурая головка.
— Сейчас спущусь, — крикнула Никки. Музыка кото заглушала все на свете. Ни разу не встречал никого, кроме Никки, кто способен вынести эту какофонию. Тами не в счет, она абсолютная психопатка.
Дверь приоткрылась, выглянула моя бывшая подружка. У нее был довольно бледный вид.
— Послушай, — сказала она нервно, — Тами сегодня не в своей тарелке. К тому же, поддала немного. Веди себя осторожно, чтобы не завести ее, ладно?
В конце концов, стоит ли так мучиться ради Никки и ее сотни киамов, подумал я. Мне ведь в принципе сейчас не особенно нужны деньги. Но обещание есть обещание: я кивнул и зашагал за ней вверх по лестнице.
Тами раскинулась на пестро расшитых подушках, уткнувшись лицом в один из динамиков. На улице доносившийся из окна рокот показался мне оглушительным, но только сейчас я понял истинное значение этого слова. Музыка, наверное, билась в висках у хозяйки квартиры, словно самая ужасная в мире мигрень, но в душе ее, кажется, царила гармония. Очевидно, звуки пульсировали в такт с веселой пляской наркотиков внутри Тамико: она зажмурила глаза и медленно покачивала головой. Лицо одной из Черных Вдов было густо набелено, как у гейши, но губы и веки — иссиня-черные. Тамико-сан выглядела сейчас, как мстительный дух, персонаж театра Кабуки.