Тем временем Землячок прижался боком к борту, Солнышкин забросил в иллюминатор конец верёвки, которую держал в руках, и шепнул:
— Лезь!
Но из карцера, к общему удивлению, раздалось:
— Сначала его!
И сквозь иллюминатор просунулась курчавая весёлая голова* а там и сам маленький поварёнок вывалился прямо на руки Федькину и Петькину.
Впервые Стёпка раньше подумал о ком- то другом!
— Быстрей, — торопился Солнышкин, понимая, что Борщику приходится нелегко.
— Лезу, стар-раюсь... — запыхтел Стёпка, но, едва выбрался наполовину, застрял и замахал руками:
— Тащи, Солнышкин!
Солнышкин потянул — но ничего не вышло. Он дернул ещё и ещё раз, но Стёпка застрял ещё прочней.
— Держись, сейчас! — сказал Солнышкин и, развернув Землячка, помчался к другому борту.
Бывалому киту не нужно было отдавать команды и приказы. Он отодвинул носом Сынка и приложился к борту боком: р-раз! Все на судне подпрыгнули. Он приложился — два! И все четыре Джека, Петькинсон и художник взлетели вверх. А Стёпка сквозь лопнувший обруч иллюминатора ринулся в загудевшую воду.
Через минуту Солнышкин втаскивал Стёпку на спину Землячка, а артельщик виновато вскрикивал:
— А всё я, всё я! Нет на меня хорошей палки!
— Почему нет? Есть! — сказал Федькин и показал артельщику обломок уже ненужного костыля.
— Тогда бей! Бей! — всхлипнул Стёпка. — Я ведь всех продал, я подписал такую дрянную бумагу! А всё из-за этой эйфории, из-за этого бырродррычания!
— Из-за чего?
— Из-за брр-дрр! Из-за этой музыки кругом пошла голова. — И Стёпка изобразил пальцем настоящий водоворот.
— Ну я им сегодня устрою, я им устрою! — решительно воскликнул Федькин, которого давно не видели в таком воинственном настроении. Он и без этого собирался сегодня спеть для всех на карнавале и не за «зелёненькие», а так, от всего сердца! Но ему тоже портило нервы это настырное дырроб- ррычание! И он взял гитару наперевес, словно готовился к атаке.
Землячок развернулся вокруг «Хапкинса», проскочил мимо «Даёшь!», с которого Пионерчиков энергично показывал три поднятых вверх пальца, но ему махали: «Некогда! Сообразим потом!» — и радостный кит пошёл к берегу с целой командой на борту.
За ним летел молодой Сынок, на котором, как победитель, распахнув халат, стоял Борщик, а за ними следом, вспарывая воду, неслась лодка с четырьмя Джеками, которые таращились от злости и, странно жестикулируя, бубнили: «Сбежал!»
Солнышкин был доволен. К нему прижимался маленький поварёнок Том. А неожиданно вытянувшийся и похудевший от броска сквозь иллюминатор Стёпка хватался за голову и причитал:
— Я делал гадость, я делал такую глупость! И ни одна собака не остановила, ни одна собака не помогла!
Но вдруг он замолчал, присмотрелся к берегу и, сияя от счастья, приоткрыл рот.
Рядом с Матрёшкиной на берегу сидела собака, а точнее, сидел Верный и держал в зубах знакомую бумагу. И сияющий артельщик стал тут же яростно рвать её на клочки. Но и это было не всё. Через несколько минут участники спасательной экспедиции попросту остолбенели: на глазах у всех Стёпка целовал пса. А пёс, который избавил от рабства целую команду, всю палубу, весь остров, вовсе не чувствовал себя героем. Он махнул хвостом, подёргал лапой и тут же куда-то побежал.
— Товарищу некогда, — усмехнулся Федькин. — Видно, ждут не менее важные дела.
— Какие на этом острове могут быть важные дела, — хмыкнула презрительно Сладкоежкина, пересчитывая пухленькую выручку.
На что Стёпка возразил:
— Хе-хе! Ещё какие важные, — и вдруг понюхал торчавшие из кармана Борщика луковинки.
А Солнышкин смотрел на артельщика и думал:
«Нет, что-то вокруг меняется. И надо же просидеть десять лет в льдине, чтобы почувствовать, что запах родного зелёного лучка бывает куда дороже шелеста любых «зелёненьких».
НОЧЬ ПОВАЛЬНОГО ОБУРРЕНИЯ
А в том, что даже на самом маленьком острове могло произойти множество самых неожиданных и удивительных вещей, скоро присутствующих убедили события быстро наступающего тропического вечера.
Уже по тому, как весело чувствовал себя вырвавшийся на волю Стёпка и как бесновались в боте четыре разъярённых Джека, очухавшийся на берегу Хапкинс-младший понял, что и это его предприятие сорвалось.
Но Бобби не привык сдаваться попросту, и крепкая хватка не раз спасала его денежки.
Поэтому, принимаясь за последний вариант своего плана, он отдал команду горланящим вовсю музыкёрам: «Бррычать, чтобы все одурели!» — и занял столик в кафе «Под динозавром» у самого входа, под головой ящера, чтобы в любой момент усадить к себе любого нужного человека.
Увидев Морякова, щедро раздающего доставленные с «Даёшь!» тельняшки, он объяснил ему свой музыкальный приказ: «Это я для большего веселья!» — И сам просунул шишкастую голову и руки в протянутую ему тельняшку.
— Отлично, — сказал восторженный Моряков. — Прекрасно!
Правда, сидевший за лапой динозавра Верный совсем не разделял этого мнения. Он уже видел, что бывает от излишних восторгов и одурения, и представлял, что будет, если неожиданно одуреет весь остров!
Поэтому он и пробирался к устроенной под хвостом динозавра, в конце зала, эстраде, где нагромоздили свои грохочущие звукоусилители, барабаны и тарелки парни из «ДРР» и «БРР».
Уже над пальмами загорелись звёзды, и матросы с «Хапкинса» запустили затрещавшие в воздухе ракеты карнавального фейерверка, когда к Хапкинсу приблизился тоже одетый в тельняшку Джон для особых поручений и показал глазами в сторону Солнышкина: вот с кем надо иметь дело!
Мимо пробежал к кастрюлям Борщик, за ним какой-то зелёный шустрый динозаврик, протопала целая команда пингвинов с полотенцами на крылышках.
На них Хапкинс почти не обратил внимания. Он хотел одёрнуть Федькина, занявшего без разрешения место напротив и опустившего на колени гитару.
Но тут вошёл Солнышкин, и Хапкинс, раскланиваясь, подвинул стул:
— Садитесь, мистер Солнышкин!
Солнышкин удивлённо присел, а Хапкинс придвинул к нему тарелку, полную только что отваренных креветок:
— Угощайтесь, господин капитан!
Солнышкин удивился ещё больше. Но тут
появился Стёпка, и Бобби Хапкинс, как ни в чём не бывало сверкнув жадноватым глазом; подвинул табуреточку и ему:
— Садитесь, господин президент!
— Кто, я — президент? — хитровато спросил Стёпка.
— Нуда! — радостно вскрикнул Хапкинс.
— Не знаю, не знаю... Вы, хе-хе, что-то путаете... — изобразил недоумение Стёпка.
— Как же! Мы же с вами, хе-хе, только недавно заключили кое-какой договор...
— Мы с вами? Договор? Не помню! Ей-ей не помню! А можно посмотреть? — спросил Стёпка.
Хапкинс зло завертелся.
— Как же, господин президент?!
— Да нет. Я простой матрос парохода «Даёшь!», — вдруг сам себе и всем сказал Стёпка. — Спросите у Солнышкина.
Солнышкин развёл руками:
— О чём речь!
И тут же изворотливый президент фирмы холодильных установок, что-то сообразив, хлопнул себя по торчавшей на голове шишке:
— Господин Солнышкин, а я ведь хотел именно по этому поводу с вами говорить. Мне на «Джоне Хапкинсе» как раз очень не хватает одного опытного матроса. Уступите! — И он по-свойски опустил руку Стёпке на плечо, хотя очень хотелось запустить её туда, где, по предположению Хапкинса, лежали его миллиончики.
— Как это уступить?! — воскликнул Федькин, задев струны.
— Действительно, как это уступить? — спросил подсевший Моряков, тут же принимаясь за крупную розовую креветку.
— Ну продайте, как, скажем, хоккеиста. За сто тысяч долларов! — щедро сказал младший Хапкинс, бросая взгляды на Стёпкин карман.
Тут на сцене так задррычало и забррыча- ло, что у всех поехала голова. Среди переполненного зала забегали пингвинчики, от стола к столу какой-то знакомой Хапкинсу походкой закружился зелёный динозаврик.
Заколебались гирлянды. За ними в чёрном небе зашатались звёзды и громко рассыпался огромный букет фейерверка. Участники ансамблей весело закричали и затянули что-то изо всех сил.
— Ну как, продаёте?
Стёпка оглянулся на айсберг и повернулся к Солнышкину: теперь-то и он кое-что знал!
Моряков тоже смотрел на Солнышкина. Солнышкин усмехнулся. Солнышкин вроде бы сомневался.
И Степка в ужасе вскочил:
— Солнышкин, не продавай! Не отдавай, Солнышкин!
Солнышкин закивал и, скосив глаз, спросил:
— Значит, тебя не продавать. А вот ты, задурревши, карандашик в руки — и всех нас., хе-хе...
— Хе-хе! — весело подтвердил Хапкинс.
— Никогда! — крикнул артельщик. — Честное слово! — И вдруг совершенно искренне выпалил: — Никогда и никаких хе-хе!
— Ну, раз никаких хе-хе, — заметил Солнышкин и хотел продолжить, но в этот миг что-то случилось.
Громыхание и дррычание оборвалось. Звёзды остановились. Луна осветила зал. Послышался шум моря. А на эстраду, забыв про боль в ноге, взбежал Федькин.
Он живо посмотрел в зал, подмигнул:
— Ну, раз никаких хе-хе, значит, никаких. — И тут же, ударив по струнам, запел мгновенно пришедшую на ум песню:
Ещё на свете столько лжи —
Как хвостиков в ухе, —
И жадность правит кутежи
И затевает грабежи,
И всякие хе-хе.
И глупой грязи полон свет —
Но этакой трухе
В матросском сердце места нет,
В матросском сердце места нет —
И никаких хе-хе!
Торгаш богат, торгаш горласт,
Но жадной требухе
Моряк товарища не сдаст
Ни за какие не продаст —
И никаких хе-хе!
Пусть будет шквал, пусть будет бой,
Но в песне и в стихе
Нам светят дружба и любовь,
Нам светят дружба и любовь —
И никаких хе-хе!
Палубный матрос Федькин запел это так, что присутствующие в кафе «Под динозавром» повально заразились. Будто перед ними на самодельной сцене стоял не какой- то Федькин, а Лемешев, Карузо или сама Алла Пугачёва! Как только он заканчивал куплет, все дружно подхватывали это самое «и никаких хе-хе!». Подхватывали все: и Моряков, и Солнышкин, и Борщик, и громче всех — Стёпка. Кричал даже Бобби Хапкинс. Хотя его «хе-хе!» означали и нечто иное. Во-первых, какой — хе-хе! — дьявол оборвал его затеи? Кто — хе-хе! — вмешался в выступление его ансамбля?
А морской дьявол по имени Верный неподалёку от Борщика удовлетворённо вилял хвостом, потому что это он, а никто другой, выдернул из розетки шнур усилителя брры- кодррычащей аппаратуры и дал возможность пробиться на сцену настоящему таланту приятеля, от которого столько раз получал самые вкусные косточки и слышал песни, трогающие даже собачье сердце.
Хапкинс поглядывал: откуда, хе-хе, взялся этот Федькин? С таким удивительным голосом, что многие уже настроили магнитофоны и стали записывать его песни. Да и сам Хапкинс не прочь был заполучить такого певца к себе в ансамбль. На таком голосе можно было сделать хорошие миллионы!
Но Федькин об этом не знал и не думал. Он просто сам удивился собственным возможностям и думал: а нельзя ли ещё лучше? Затягивал лучше, сильней и чувствовал, что получается ещё лучше, ещё выше, ещё сильней!
Он пел и про качку, и про кока Борщика, и про эскимосов, и про прекрасное лесное солнышко. И лица всех, кто сидел в этом зале под динозавром, становились ясней, добрей и светлей. Замерли на месте даже пингвинчики, а маленький зелёный динозавр распахнул большие чёрные глаза и открыл большой белозубый рот.
— Тенор, — вздыхал в углу возле задней лапы динозавра редактор «Пёсика».
— Тихо! Не тенор, а баритон! — одёргивал его соперник из «Котяры».
— Да перестаньте вы! Не слышите, что здесь и тенор, и баритон, и колоратурное сопрано сразу, — заёрзал сидевший впереди портретист.
Участники обеих групп тоже приоткрыли в удивлении рты.
И казалось, от удивления начали раскачиваться волны, остров и сама земля.
Солнышкин тоже пришёл в восторг, и ещё ему нравилось, что его друг, хотя и был мужественным человеком, не хрипел, не раскачивался и не подражал никаким знаменитостям, а пел своим собственным голосом.
Но наконец Федькин раскланялся, спрыгнул с эстрады. Забушевали аплодисменты, раздались крики. Кто-то снова включил аппаратуру. Всё зашумело, загудело. Голова динозавра закачалась от восторга: в своё время он такого не слышал!
И Моряков крикнул:
— Какой успех, какой успех! Борщик, подай сюда бочонок боцмана Буруна!
Скоро из лапок помогавшего Борщику зелёного динозавра бочонок перекочевал на стол. И разлив его содержимое по бокалам, капитан воскликнул:
— За успех!
— За успех! — сказал Хапкинс-младший и, выпив, тут же приступил к делу:
— Мистер Федькин! Мы приглашаем вас к себе на теплоход и в компанию.
— Но у вас «БРР» и «ДРР»! — сказал Федькин.
— «БРР» и «ДРР» побоку. Побоку «БРР» и «ДРР»! — крикнул Хапкинс.
В ответ на это всё вокруг так забррыгалось и задррыгалось, что у динозавра затряслись рёбра и у сидевшего на его шее учёного слетел с ноги башмак.
— Сто тысяч долларов за концерт! — прошептал Хапкинс.
И тут стоявший рядом маленький динозавр расстегнул капюшон и, тряхнув головой поварёнка Тома, крикнул:
— Мистер Хапкинс, это мои сто тысяч! Я первый увидел айсберг!
Но Хапкинс, хлебнувший из бочонка Буруна, его не заметил, а крикнул: «Миллион!» — обещая Федькину миллион, которого у него лично уже не было.
— Не пойдёт! Я матрос. Я человек из команды, — сказал Федькин.
И, выпив ещё, Хапкинс крикнул:
— Беру всех! Всех! Всю команду! Контракт — хе-хе! — на гастроли по всему миру, десять миллионов. Хе-хе!
— Но было же сказано: никаких хе-хе! — напомнил Солнышкин.
— Никаких хе-хе! — добавил Стёпка, на которого крепко подействовали и бырродрры- ганье, и напиток Буруна, и песни Федькина.
И он так врезал по столу огромным кулаком, что дрогнула земля, закачались гирлянды и рёбра. Гигантозавр тряхнул головой, сбросив на толпу сидевшего там учёного.
Но хуже того: из пасти ящера вылетел плохо сидевший клык и стукнул сидевшего внизу Хапкинса по голове справа!
Хапкинс откинулся, пробормотал «хе- хе!» . Ему показалось, что зуб застрял в голове, одна половина головы летит в одну, другая — в другую сторону. И его снова хотели тащить прикладывать головой к айсбергу.
Но тут началось нечто необъяснимое. И трудно было понять — отчего. От бырродр-
рычанья? От невероятного удара кулаком по столу? От падения зуба?
Кто-то уверял, что это всё из-за того, что динозавр не привык к подобным скандалам внутри себя.
Кто-то уверял, что ему семьдесят миллионов лет назад наступили на хвост, а дошло только сейчас.
А некоторые вообще уверяли, что всё это из-за доктора Челкашкина и его неуместных высказываний.
Но так или иначе — судите сами — то, что потом произошло, было невероятно.
НЕВЕРОЯТНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА
Всё это время доктор Челкашкин, которому тоже хотелось прокатиться на Землячке, влипнуть со всеми в какую-нибудь весёлую историю или хотя бы просто искупаться, добросовестно лечил, читал лекции и проводил сеансы телепатии.
Он вытащил добрый десяток заноз из определённых мест у мальцов, лазавших по пальмам и кустарникам, перевязал две головы — учёному и фотокорреспонденту, свалившимся с динозавра. Провел уникальный одновременный сеанс обратного действия: несколько умников и несколько явных дураков менял местами до тех пор, пока не привёл их в полное равновесие.
Правда, один из пациентов весь вечер бегал по берегу и, пожимая плечами, сообщал то одному, то другому:
— Доктор утверждает и даёт честное слово, что я уже умный, но сам-то я чувствую, что я полный дурак!
А в тот момент, когда рядом, «Под динозавром», разгулялись брычащие и дрычащие звуки, доктор как раз приводил одним взглядом в нормальное состояние нескольких людей младшего школьного возраста, которые недавно дёргались чуть ли не на головах у своих дёргающихся родителей.