Моряков и Солнышкин с криком «Раз, два, взяли!» бросились толкать её вперёд и скоро уже с палубы «Даёшь!» услышали:
— Так, подтянуть тали! Вира ноздри! Майна хвост!
Впрочем, сам хвост остался на берегу, и Плавали-Знаем с Васькой затаскивали его на палубу сейнера.
Известные редакторы на плотике Понча тянули каждый к себе зуб динозавра и вместе с ним плюхались в воду. Это был единственный зуб, потерянный старым ящером за столько миллионов лет. Хорошо, что Мишкин помнил его форму и выточил на токарном станке стальной, которого не имел ещё ни один динозавр в мире.
Маленький поварёнок Том в костюме динозавра выводил на посадку пингвинов.
Борщик, громыхая, как «БРР» и «ДРР» вместе, тащил целую связку кастрюль.
Федькин по просьбе Стёпки спасал ящики с луком, так что чуть не потерял свою гитару.
Подоспевший Пит Петькинсон забирал с берега сначала впечатлительных женщин, а потом благородных мужчин, которые никак не могли поделить доставшийся им единственный спасательный круг.
А Стёпка всё дул и дул с таким напряжением, что Челкашкин наконец оттолкнул его с криком:
— Так лопнут сосуды или выскочит грыжа! — И, выхватив у стоявшей рядом Слад- коежкиной надувной матрас, затолкал его в пробоину. А верный пес Верный по старой привычке засунул в щель свой поседевший единственный хвост.
— А нас, наконец, кто-нибудь заберёт? — всхлипнула вдруг Сладкоежкина. Вместе с надвигающейся водой на неё накатывала паника.
Но Челкашкин произнёс: «Спокойно, спокойно!» — И посмотрел на Хапкинса, который, в свою очередь, всё ещё с пальмы наблюдал, как его племянника тащат к «Хапкинсу» на верхушке айсберга в том самом «кресле», в котором он сам провёл десять незабвенных лет.
— Слезайте, Хапкинс! — настаивал доктор. — Пора слезать! Уверяю, мы вас в обиду не дадим. Пора! — Уже угасли последние звёзды, и вот-вот из алой воды должен был появиться край солнечного диска.
— А я с вами могу доплыть до Токио? Хотя бы матросом? — спросил Хапкинс. На судне с собственным именем ему занимать место не хотелось.
— Конечно! — заверил его Челкашкин.
— О чём речь! — крикнул снизу Моряков, который всё слышал сквозь крики групп «БРР» и «ДРР». Впрочем, крики эти без кувыркавшейся в воде аппаратуры были очень слабыми, как и голоса их хозяев.
Наконец все разобрались, добрались до своих палуб, и последним, как всегда, прыгнул на трап Верный.
Шлюпки были водружены на места, трапы закреплены. Моряков поднялся на мостик, осмотрев ещё раз берег, спросил:
— Ну что? Никто не забыт? Ничего не оставили?
И вдруг на палубу выскочил Борщик и закричал:
— Мои дощечки! — На пальмах возле кухни под динозавром он развесил подаренные Солнышкиным дощечки.
Сладкоежкина всхлипнула:
— А мой матрас, с иголочкой?
А немного отдышавшийся Стёпка вдруг вспомнил:
— А как же бегемоты? А бегемоты?
Бегемотов, понятно, на Тариоре не было, а
вот бедный маленький поросёнок, единственный поросёнок, выскочил на берег и визжал на весь океан: все уплывали, а он оставался один на уходящей под воду земле.
Матрёшкина посмотрела на Солнышки- на: «Ну что, пошли?» И тут же три человека ласточкой вошли в воду. Третьим был юный помощник Борщика, поварёнок Том.
Скоро они уже поднимались по спущенному трапу на борт «Даёшь!».
Солнышкин вручил страдающей Сладко- ежкиной её матрас, а на палубу бросил выловленные по пути драгоценные экспонаты десятилетнего пребывания в айсберге — хап- кинский волчий тулуп и Стёпкину шапку.
Матрёшкина взобралась на трап с маленьким счастливым поросёнком. И с «Джона Хапкинса» защёлкали десятки фотоаппаратов и кинокамер, в результате чего на обложках журналов вскоре появился снимок: загорелая, белозубая, стройная девушка приветствовала весь мир взмахом крепкой руки, а из-под другой, весь в капельках, тянулся к людям радостно хрюкающий поросячий пятачок.
Последним на палубу поднялся курчавый Том и отдал растроганному Борщику все его дощечки, а также забытую на берегу вывеску их необыкновенного кафе, на которой рядом с изображением кока было написано: «Под динозавром».
В это время на берегу, там, где только что виднелся обелиск, ударил в небо высокий фонтан, и на глазах у облепивших палубу команд Тариора стал медленно погружаться в воду.
Вот скрылся сам обелиск, вот уже на глазах у Перчикова в глубину ушёл монумент почётному вождю жившего здесь племени. Вот закачались кокосовые орехи над затонувшими бунгало.
Всё исчезало, всё скрывалось в глубине...
И скоро на месте острова среди зёленых тропических волн качалась только верхушка пальмы. Слева от неё висело багровое солнце, а справа медленно бледнела круглая утренняя луна.
ВРЕМЯ ПОДНИМАТЬ ЯКОРЬ!
На палубе «Даёшь!» молчали. На «Джоне Хапкинсе» стрекотали камеры телекорреспондентов.
Кто-то шептал:
— Вон, вон головы динозавров!
Кто-то разочарованно возражал:
— Да нет же, это кокосовые орехи...
— На таких длинных шеях?
Но вот раздался голос Пита Петькинсона:
— Ну, господа, кажется, время поднимать якоря и прощаться?
Капитан был доволен результатами посещения острова. Правда, на этот раз обошлось без охотничьих трофеев. Зато и не очень-то благородные затеи молодого Хапкинса принесли неожиданный результат: подобревший Хапкинс-старший улыбался на палубе «Даёшь!» с флотской шваброй в руках, а Хапкинс-младший сидел на палубе «Хапкинса» в айсберге, и голову его покрывали две огромные шишки: шишка слева и шишка справа, которые усиленно охраняли четыре Джека и Джон.
Да и было что охранять. Ведь одна из них была от кокосового ореха с исчезнувшего острова, а другая — от зуба семидесятимиллионнолетнего динозавра.
—Пора прощаться,—повторил Петькинсон.
Но со стороны «Даёшь!» послышались голоса:
— Почему прощаться?
— Подождите, пожалуйста, подождите!
Там к борту бежали его новые добрые приятели — Перчиков и Солнышкин. И это тоже было приятно.
— У меня для вас кое-что есть! — сказал филателист Перчиков и протянул потрясённому филателисту Петькинсону уникальную, единственную в мире марку ушедшего под воду острова Тариора, которую он всё- таки успел выпустить в единственном экземпляре.
И хотя сделана она была от руки на телеграфном бланке, зато на ней под нарисованной пальмой, попугаем и китом Землячком стояла подпись вождя племени и будущего космонавта, а сбоку от подписи «Тариора» была оттиснута настоящая печать, на которой значилось «Даёшь!».
Солнышкин в эту же минуту протянул маленькому весёлому художнику свою новую тельняшку и новые флотские. брюки. На них, конечно, в скором времени тоже засияло солнце. Но что поделаешь с человеком, если ему так хочется всегда и везде светить!
— Вот теперь пора! — заключил Солнышкин, и сверху, с мостика, послышался бас Морякова:
— Боцман, на бак! Вира якорь!
Впереди загрохотало, зазвякало, с взлетевшего якоря залопотали струйки и свалился задремавший кальмарчик.
Понч с плотика грустно махнул рукой и вздыхал: прерывать свою экспедицию и плыть сейчас с командой «Даёшь!» было не в его правилах, а рассчитывать на будущее одиночное плавание в девяносто лет было бы более чем смело!
— Ну и мы потрёхали! — раздалось с сейнера. — Ловить рыбку для родины, — вздохнул Васька, закусив родной сарделькой и хватив, как и вся команда сейнера, прекрасную кружку борщиковского компота.
— Как потрёхали? — выскочил из камбуза Борщик. — Как потрёхали? А палтуса?
— Вот голова! — рассмеялся Васька. — Про компот помнит, а про палтуса — ни-ни! — Он тут же поднялся к мачте, собственноручно снял гигантского собственноручно завяленного палтуса и выложил его команде такого родного парохода:
— Закусывай, ребята!
— Спасибо! — почти хором выкрикнула растроганная команда.
— Мы этого не забудем! — выделился на мостике голос Морякова.
И тут же из рубки сейнера высунулась рука, махнула:
— Ладно! Плавали! Знаем!
И суда медленно стали расходиться.
Все махали друг другу. Детвора с «Хапкинса» посылала воздушные поцелуи Мат- рёшкиной, знатоки кухни показывали Борщику большой палец: «Вери гуд!»
Учёные в последний раз смотрели на выглядывавшую из трюма голову динозавра.
И все были довольны.
Только один крохотный эпизод выпадал из общего радостного настроения.
На палубу «Хапкинса» вылез наконец замёрзший и злой Бобби. И было отчего злиться: дядюшка, которого все так искали, не оправдал самых лучших его надежд! Льдина уплывала на «Хапкинсе», а Хапкинс — на глазах у всех — на «Даёшь!».
И не это было главным. Главное насмешливо посвистывало о том, что с живым Джоном Хапкинсом уплывало кое-что куда поважней...
Бобби потянулся вперёд на послышавшийся дядюшкин голос — и вдруг на ходу столкнулся с проплывавшим мимо Стёпкой.
Сверкая золотом, Бобби приоткрыл рот и, протянув «хе-хе!», сердито погрозил пальцем.
На что Стёпа с достоинством пожал плечами:
— При чём тут хе-хе? Ну при чём тут хе- хе? Никаких хе-хе! И кончено!
Нужно сказать, что один раз всей палубе «Даёшь!» ещё пришлось услышать нечто подобное, но было это несколько поздней.
А сейчас пароход «Даёшь!» шёл вперёд. Солнышкин стоял в рубке и прокладывал курс, Матрёшкина напевала, складывая парус. Впереди над водой мелькали дельфины. Сбоку дружно выпускали два фёнтанчика Землячок и Сынок, которому старый кит решил показать Океанск. Скоро вдали засияли острова, а к ним, сорвавшись с мачт, разноцветной оравой с криком «Гуд бай!» полетели попугаи. Этому они научились во время общения с мистером Хапкинсом.
Правда, за это время они многому научились и у своего пернатого учителя, благодаря чему попали во все лоции. Там так и записано:
«На островах нет маяков. Но о них безошибочно можно узнать по крикам попугаев, которые на одном острове повторяют известную всем морякам фразу: «Плавали. Знаем!» — а на другом орут: «Загоню дурака, доведёт до милиции» ».
На один из островов команда заглянула, чтобы присоединить спасённого поросёнка к хорошей кабаньей семье. И, как говорят моряки, свинство от него развелось порядочное.
А вот соплеменников Перчикова, которых надеялись встретить, там не оказалось.
СТАРЫЕ ВЕСЁЛЫЕ ПЕСНИ
Увешанный летучими рыбами, раковинами, кокосовыми орехами «Даёшь!» уже пересёк экватор и на всех парах торопился на север, к славному городу Океанску. Как бывало в прежние времена, перед ним вежливо раскланивались медузы, прогуливались дельфины, а молодые акулки, сворачивая налево и направо, уступали ему дорогу. Правда, встречные суда шли порой на опасное сближение. Там сверкали бинокли, дымились трубки, слышалось:
— Какая-то интересная конструкция! Что это за череп над палубой?
— Какие-то викинги!
Но всё это только прибавляло команде гордости и самоуважения.
Курс на карте был уже проложен. Рубку заливало встречное тёплое солнце, и настроение у штурмана Солнышкина было самое солнечное.
Ещё бы! Динозавра уберегли! Людей от возможного рабства спасли. Были участниками стольких, можно сказать, международных событий! И кажется, сделали ещё некоторые неплохие дела. Ведь если одним хорошим человеком на земле стало больше, то одним плохим меньше!
Солнышкину приятно было смотреть, как внизу, дружно покряхтывая, драили палубу Стёпка, Хапкинс и помогавший им Петькин.
Федькин, тренируя своё колоратурное сопрано, подкрашивал кисточкой буквы на спасательных кругах. А Матрёшкина то протирала тряпочкой кости динозавру, то готовила к новому походу байдарку. И независимо от того, пела она или нет, Солнышкину слышалось:
«А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер».
Конечно, он сейчас с удовольствием бы старался рядом с ней. Но они и так проводили вдвоём все вечера на краешке трюма под динозавром. Во-первых, потому, что один из них уступил свою каюту Сладкоежкиной и её матрасу. А во-вторых, им было очень хорошо строить под звёздами морские планы, рассказывать друг другу разные интересные истории и смотреть, как, дружно взлетая над волнами, тянутся к горизонту Землячок и его Сынок.
Солнышкин снова проверял курс: норд- норд-ост, измеряя циркулем пройденные мили, и улыбался, слушая доносившиеся из рубки препирательства:
— Слушай, Перчиков, ну передай моё письмо президенту...
— Отстань, Пионерчиков! Вот лучше возьми свою «три плюс пять»
— Ну хотя бы вице-президенту!
— Послушай, от твоих писем толку, как от китайского тысяча первого предупреждения. Пока ты письмо писал, Солнышкин вон заворачивал какими делами! Негритёнка спас, Стёпку, кажется, человеком сделал!
— А я зато увидел и снял живых динозавров!
— Вот если бы ты их ещё выловил!
— А давайте организуем экспедицию! Чего тебе зря мотаться в космос?
Друзья спорили. Волны сверкали. Свер- кали солнечными крыльями летучие рыбы, и ничто не могло испортить команде этого солнечного настроения. Даже возмутивший
многих момент скорее только прибавил всем веселья.
СОВСЕМ МАЛЕНЬКИЙ МОМЕНТ
С помощью Мишкина доктор Челкашкин устроил по бортам парохода хитроумный мусорозахватчик. И если за другими судами тянулись по океану полосы грязи, то за нашим пароходом оставалась лента удивительной чистоты!
Однажды утром, вытряхивая очередной улов в мусорный контейнер, Челкашкин обнаружил сброшенную с самолёта газету «Хапкинс ньюс», в которой с юмором рассказывалось о событиях на острове Тариора!
Там говорилось о том, как господин Хапкинс, конечно, первым увидел вдали айсберг и бросился с мужественными Джеками выручать дядюшку, проведшего с приятелем в айсберге десять лет. Но на них напало вооружённое динозавром судно, и прикинувшиеся моряками пираты не только увезли дядюшку, но и своими дикими танцами утопили прекрасный остров...
— Вы это слышали? Вы это читали? — воскликнул чуть не лопнувший от смеха Челкашкин. — Не читали, так прочтите!
— Значит, мы пираты! — захохотал Мишкин. — А главный пират, конечно, Солнышкин.
Захохотали все. Борщик захлопал ресницами, а маленький поварёнок Том закачал головой:
— Солнышкин не пират. Пират Бобби Хапкинс! Айсберг увидел я, а он увёз мою премию.
Стоявший на трюме мистер Хапкинс произнёс:
— Ты прав, мальчик. И свою премию — все сто тысяч — ты получишь сполна! Все сто тысяч!
Услышав о долларах, сдавший Морякову вахту Солнышкин вспомнил, что надо подсчитать всю тариорскую выручку.
Он уселся на скамейке у стола, на котором в хорошие времена команда забивала «козла», вытащил из пляжной сумки брошенные как попало в суматохе купюры и, разглаживая их, стал считать.
Команда с любопытством обступила штурмана и тоже помогала на все голоса:
— Так. Десять...
— Двадцать...
— Сто.
— Сто пятьдесят!
— Тысяча!
— Десять тысяч...
— Сто! Сто!!! Двести!
— Ну работнули!
Тут-то сбоку от Солнышкина и послышалось давно забытое:
— Хе-хе!
И хотя произнесено оно было прямо-таки обворожительным голоском, все, даже Стёпа, вздрогнули. Ведь было решено: никаких хе-хе!
— Хе-хе! — прозвучало ещё раз вкрадчиво, но настойчиво. — А нельзя ли, чтобы из этих «зелёненьких» что-то перепало и нам? — Это с улыбочкой, переминаясь с ноги на ногу, спрашивала Сладкоежкина. — Может быть, их прямо сейчас и разделить? Каждому своё? — добавила она.
—А вам-то за что?! — удивился Челкашкин.
— Ну, хе-хе, я вроде бы команде подарила парус! — довольно нагловато, к общему онемению, произнесла Сладкоежкина. — Ведь без моей иголочки как-нибудь тоже не обошлось!
— Так, может быть, это всё ваше? Чего ж тогда делить? — спросил Солнышкин.
— Ну вы тоже не такой уж хороший! — сказала почему-то Сладкоежкина. — Если б нашли втихаря где-нибудь «зелёненькую», уж как-нибудь делить не стали!